— А Мино нет?

— Они всей семьёй отправились в Идзу, я осталась сторожить дом.

Отец Мино очень любил путешествовать всей семьёй, вот и летом он потащил всех на Хоккайдо, одна Мино воспротивилась и поехала с нами в горы.

— Да ну, надоело, — говорила она. — Братец всё время капризничает, нудит, что в гостинице невкусно кормят. А отец ни минуты не может усидеть на месте, всё время куда-нибудь всех тащит, поедем туда, поедем сюда… Никакого покоя.

— Тогда передайте, пожалуйста, Мино вот это. Скажите, что я устроился на работу. Это ей на память.

— Да? Вы устроились на работу? Что ж, поздравляю, — дружелюбно сказала Цунэ и снова пригласила меня зайти, дескать, ей скучно одной.

Я прошёл в просторную гостиную, где стоял рояль. Цунэ стала расспрашивать меня о будущей работе, и я охарактеризовал её как «службу в довольно известной юридической консультации, где можно приобрести необходимые навыки в делах, связанных с ценными бумагами и налогами». Цунэ тут же заявила, что не мешало бы и ей заняться ценными бумагами, рассказала о том, какие акции, по слухам, имеют особенный спрос у брокеров, какие считаются дефицитными, потом сообщила, что после того, как два года назад скончался её муж, служивший в страховой компании, она осталась одна и теперь живёт на дивиденды и на то, что получает от сдачи квартир внаём, но в акциях не особенно понимает и то и дело терпит убытки. Особенно ей понравилось, что юридическая консультация Огиямы находится на задах Токийского акционерного дома на Каябатё. Разговаривая с ней, я не мог отделаться от нехорошего предчувствия. Мне казалось, что она неспроста заманила меня в дом, где никого, кроме неё, не было. И прежде, приходя в гости к Мино, я ловил на себе её как бы случайные взгляды. В конце концов она вышла, чтобы приготовить чай, а вернувшись в гостиную, села рядом со мной и взяла мою руку в свои. «Не бойся, мы ведь здесь одни». Она успела напудриться, наложила на веки тени, подкрасила губы. Я сразу же это отметил — не зря ведь сам когда-то наряжался женщиной. От Цунэ вызывающе пахло духами, глядя на её щёки и губы, я испытывал приятное возбуждение, тем не менее, обласкав взглядом её лицо, я медленно, со спокойным достоинством отвёл её руки. «Я тебе не нравлюсь?» — удивлённо спросила Цунэ. «Нет, что вы, — учтиво ответил я, — но я ведь пришёл с подарком для Мино». Она проводила меня до ворот. Вид у неё был смущённый, поэтому я поспешил заверить её, что всё останется между нами, она может не волноваться. Она протянула мне листок бумаги, на котором был написан её адрес и номер телефона. Я почтительно взял его и положил в нагрудный карман.

На зимнем пляже было пустынно и неуютно. Летние палатки исчезли, толпы людей тоже. Лишь иногда нам кто-нибудь попадался по дороге: старик, прогуливающий собаку, рыбак, раскладывающий водоросли вакамэ для просушки, старушка, прогуливающая внука. Выйдя из гостиницы, мы пошли в сторону южной косы. Перейдя через красный деревянный мост, вошли на территорию храма. Там не было ни души. Мы стояли, тесно прижавшись друг к другу. День выдался тёплый, безветренный, кривые прибрежные сосны, будто дурачась, клонились в разные стороны. С берега уныло смотрели на море каменные стелы. Мы останавливались около каждой, вслух читая надписи. Крайней была стела, поставленная в честь какого-то иностранца, основавшего на побережье Хаяма дачный посёлок, за ней шла стела, посвящённая памяти монаха Дайтэна, потом — стела, установленная в день переноса храма, — вот в таком порядке. Мино забавлялась, читая начертанные на камнях пышные титулы каллиграфов, выполнивших надписи: «Почётный профессор Токийского Имперского университета, доктор медицины», «Генерал пехоты, виконт».

— В твоём случае, — сказала она, — надо было бы добавить к имени что-нибудь вроде «бакалавр юридических наук, выпускник юридического факультета университета Т., служащий юридической консультации Огиямы». Довольно-таки жалкий титул, правда?

Я тоже смеялся в ответ, но чувствовал себя уязвлённым. На титулы и прочее мне было наплевать. Но оставить о себе какой-нибудь след на этой земле всё-таки хотелось. Поэтому её насмешки меня ранили. Потом она сказала, что в ближайшее время собирается бросить женский лицей в Фудзисаве и открыть собственную школу фортепьянной игры, вот только надо обеспечить звукоизоляцией одну из комнат дома в Дзуси. В окрестностях Камакуры много детей, желающих учиться музыке, это куда прибыльнее, чем быть учительницей в лицее. Когда я согласился с этим, она сказала, что ей не хватает денег на строительные Работы, поэтому она планирует одолжить у кого-нибудь, и принялась расписывать, как превосходно всё можно устроить. Я поддерживал её горячность, хотя с неудовольствием отметил про себя, что брак со мной её планы как бы не входит.

— Как вы съездили? — спросил я.

— Как всегда. Что делать в Идзу зимой? Папаша всё время придирался к матери, мол, чего копаешься, братец делал вид, будто он тут во все ни при чём, а мне приходилось постоянно утихомиривать отца и утешать мать. Нет, семья это ужасно.

— Похоже, тебе не хочется выходить замуж? — спросил я, надеясь прочесть ответ на её лице, но она отвернулась и, пройдя через храмовые ворота, начала забираться на холмик позади главного храмового здания, словно желая сбежать от меня. На вершине холма стояла стела, на которой было высечено «Священное дерево. Летающий дубокипарис», над ней свисали подвядшие — дождей не было уже давно — ветви какого-то странного дерева.

— Это ещё что такое?

— Чудеса какие-то! Не поймёшь: то ли дуб, то ли кипарис.

— Может, плод запретной любви дуба и кипариса?

— Знаешь… — Взобравшись на камень, она посмотрела на меня сверху вниз и погладила по голове, как ребёнка. — Я не хочу иметь детей.

— Почему? — спросил я, потеревшись носом о её живот. — Что ты хочешь этим сказать? Ты раздумала выходить за меня замуж?

— Дело не в этом. Одно другого не касается.

— А, ну тогда ладно. — Я прижал Мино к себе, ощущая её пышную, совсем как у взрослой женщины, грудь. — Я тоже не хочу никаких детей. При одной мысли, что стану отцом, меня жуть берёт.

Прижимаясь друг к другу плечами, мы спустились с холма.

За храмом начиналась каменная лестница, которая вела вниз, к берегу. По морю медленно катились невысокие гладкие волны, сквозь прозрачную воду виднелось дно. Вдалеке, на небольшом скалистом островке, возвышались красные храмовые ворота, море вокруг них сверкало оранжевым блеском. Решив полюбоваться закатом, мы сели на камень и тесно прижались друг к другу. Стоящий у кромки воды человек с удочкой искоса поглядывал на нас. Это было неприятно, но вскоре мы забыли о нём, заворожённые красотой пейзажа. Солнечный шар, раскаляясь, становился всё более красным, а море приобретало тяжёлый стальной оттенок, водная гладь вплоть до самого горизонта была испещрена красными отблесками, словно тлеющими углями. Вскоре над горизонтом нарисовался лиловый силуэт горы, огненный шар солнца прямо у нас на глазах тонул в море. «Смотри — Фудзи!» — сказала Мино. Вершина, днём терявшаяся в тумане, теперь нежно проступала сквозь него, подсвеченная заходящим солнцем. Рыбак как-то незаметно исчез, и на берегу остались только мы вдвоём. Я потянулся к её губам. И вдруг произошло то, чего я никак не ожидал. Она отвернулась, явно избегая моего поцелуя.

— Ты что? — сказал я и снова потянулся к ней.

— Перестань, не здесь!

— Но ведь никто не смотрит. — Я прижался губами к её губам. Её рот на миг приоткрылся, и тут же она снова плотно сжала губы. Я был так поражён, что невольно разжал руки, и в следующее мгновение она уже медленно шла прочь по пляжу вдоль самой кромки волн. Я бросился за ней сквозь опускающуюся тьму. Мы молча шли рядом и очень скоро продрогли до костей на ночном зимнем ветру. Возле гостиницы она торжественно, как судья, оглашающий приговор, сказала:

— Мне звонила твоя профессорша. Она сказала, что мне лучше держаться от тебя подальше, потому что у тебя туберкулёз и я могу заразиться.