— А как с поставками хлеба?

— Вывозим, торопимся. Грузовики трудятся днем и ночью, — все так же нехотя отвечал Проскуров. — Но до выполнения плана еще далеко.

— Вывезешь все, как когда-то вывозил я?

— Алексей Фомич, беспокойный ты человек! — Проскуров обнял Холмова. — Да тебе ли теперь об этом печалиться? Положись на меня, я постараюсь сделать все так, как лучше. — Желая переменить тему разговора, спросил: — Часто купаешься в море?

— Я с тобой о деле, а ты о пустяках, — с гневом сказал Холмов. — Если хочешь знать, в море я совсем не купаюсь. И не подхожу к нему.

— Напрасно. Это что же, врачи не велят?

— Просто некогда.

— Смешно, Алексей! Что значит для тебя, вольного казака, слово «некогда»? Ты что, состоишь на службе? Не могу понять, как можно, живя у моря, не купаться? Солнечные ванны, морская вода — это как раз то, что нужно для здоровья. А ты — некогда! — Проскуров сочувственно покачал головой. — У тебя немалая пенсия, есть этот домик. Вот и живи! Купайся в море, отдыхай. Алексей Фомич, не о хлебосдаче тебе надо печалиться, не лекциями заниматься, а, скажем, рыбалкой.

— Может, податься в артель пчеловодов? — с усмешкой спросил Холмов. — Есть здесь такая — «Сладкий мед».

— Тоже дело! — не поняв усмешки, согласился Проскуров. — Пчелы — это хорошо, для здоровья весьма полезны. А лекцию выбрось из головы и забудь.

— Что так ополчился против лекции!

— О тебе забочусь, о твоем здоровье, — ответил Проскуров. — Перестань заниматься лекцией, как друга прошу. Без тебя ее и напишут и прочитают. Есть у нас специалисты по Ленину!

— Если говорить всерьез, то я читаю Ленина не для лекции, а для себя.

— Опять не понимаю.

— Пригодится… для здоровья, — смеясь, сказал Холмов.

— Опять шуточки.

— Нет, Андрей, мне не до шуток. — Холмов помолчал, как бы решая, что еще нужно сказать. — То, что я делаю сейчас, я обязан был сделать значительно раньше.

— Разве раньше ты не читал Ленина?

— А ты сейчас читаешь?

— У меня нет свободного времени.

— Я тоже так говорил себе и другим. Нет времени? Мы с тобой прячемся за эту отговорку и годами не притрагиваемся к сочинениям Ленина. Для доклада или еще для чего Чижов или кто другой подберет нам нужные цитаты, и мы читаем их, показывая этим, что знаем Ленина. — Холмов начал ходить по веранде. — Если бы мы пожелали, то и время могли бы найти.

— Ленина пусть изучают и штудируют теоретики, — хмуря брови, возразил Проскуров. — Мы же практики, наше дело — побольше давать государству хлеба, молока, мяса.

— Правильно, нужны и хлеб, и молоко, и мясо, — согласился Холмов. — Но нужна и теория, нужна постоянная учеба.

— Теория? Учеба? — Проскуров усмехнулся. — Разве я не хотел бы учиться? Но скажи, как мне быть в летнюю страду, когда и спать приходится урывками? Или ты забыл, Алексей? Забыл, как день и ночь, не зная устали, занимался то посевной, то прополочной, то уборкой, то хлебопоставками. То заготовлял корма, то сеял озимые. И так из года в год. Какая уж тут теория! Не только сидеть за книгами — иной раз и за газетами не следишь.

— Вот это, Андрей, и плохо. — Холмов остановился, хмуро покосился на Проскурова. — Ты сказал: мы практики. Грош цена таким практикам, если в теории они ничего не смыслят. Ленин, как известно, был и отличным практиком, и отличным теоретиком. При его загруженности работой находил время посидеть за книгами.

— Чудак! И чего ты злишься? То Ленин, а то мы с тобой. Нам с Лениным не тягаться. — Проскурову хотелось успокоить Холмова. — Вот ты уже вскипел. А разве мы с тобой повинны в том, что нас захлестывает текучка и что нам некогда углубиться в книги? Не узнаю тебя, Алексей, честное слово!

— Сошлись и уже заспорили! — входя, сказала Ольга. — Поезжайте лучше к морю и искупайтесь. А мы с Верочкой займемся обедом. День-то сегодня какой! И море спокойное.

— Совет хороший, — сказал Проскуров, снимая пиджак. — Сядем в «Чайку» — и через минуту будем у берега.

— Проще всего отправиться пешком, — сказал Холмов. — До моря метров четыреста. И идти под гору.

— Чего ради ходить пешком в жару, под палящим солнцем? — Возразил Проскуров. — Карета у нас удобная!

— Тут же близко, — стоял на своем Холмов. — Да и пройтись пешком, как ты говоришь, полезно для здоровья.

Спорить Проскуров не стал. Позвал Чижова, который, уже успев позвонить Алферову, немедленно доложил, что завтра газовая плитка с двумя баллонами будет в доме Холмова. Чижову было сказано, чтобы «Чайка» ехала следом на всякий случай.

И вот по переулку, ведущему к пляжу, шли двое мужчин. Один седой, высокий и тощий, другой светловолос, коренаст, в белой рубашке с расстегнутым воротом. Следом катилась «Чайка», вся запудренная пылью, так что ее черный лак стал матовым. За рулем, сонно смежив глаза, сидел Игнатюк, рядом с ним — Чижов.

Холмов изредка поглядывал назад. Ему казалось, что седые от пыли фары «Чайки» ласково подмигивали ему.

— Андрей, знаешь, что мне сказала «Чайка»? — вдруг спросил Холмов. — Вот когда я посмотрел на нее?

— И что же она тебе сказала? — удивился Проскуров.

— Обиделась на меня. Что это ты, Холмов, говорит, так загордился, что не пожелал проехать во мне к морю? Или, говорит, отвык от меня, или боишься снова привыкнуть?

— Очень правильно сказала. А ты что ответил?

— Говорю, что привыкнуть не боюсь.

— А она?

— Сейчас, говорит, когда стала не твоя, я все такая же быстрая и послушная, и сидеть на моем кожаном сиденье так же приятно, как и прежде, и рессоры у меня такие же мягкие.

— Молодец «Чайка»! — смеясь, сказал Проскуров.

— И еще она сказала, что новый хозяин не жалеет ее, ездит на ней по полям, по плохим дорогам и из дому и домой. Что она в пыли, неумытая.

— Вечером умоется. Игнатюк свое дело знает.

После купания, посвежевшие, бодрые, друзья уселись в «Чайку», и она мигом доставила их к веранде, где уже был накрыт обеденный стол.

Готовить обед и подавать на стол помогала Верочка. Она уже успела озорно взглянуть на Проскурова и подарить ему улыбку. «Так вот она какая, эта смазливая соседка Верочка! — подумал Проскуров. — Заманчивая бабочка, слов нет». Улучив удобную минуту, наклонился к Холмову и многозначительно заметил:

— Славная у тебя соседка.

Холмов промолчал.

После обеда они отдыхали, сидя возле родника. Ни ветерка, ни тучки на небе. Тень от ивы не спасала. Проскуров поднялся, расправил плечи, поднимая руки, сказал:

— Великолепно здесь дышится! Жара, а дышится легко!

— Ты еще не знаешь, Андрей, какая прелесть спать на веранде, — сказала Ольга. — А вот Холмов это уже знает. Тебе я тоже постелю там.

— Когда ночую в поле, то обычно сплю в «Чайке» — удобно! — похвалился Проскуров. — Тут, Алексей, я следую твоему обычаю. В вашем же доме, Ольга Андреевна, готов спать где угодно.

— Вот и хорошо, Андрюша, — растроганно ответила Ольга.

«Ночью, когда мы останемся наедине с Холмовым, я смогу поговорить с ним по душам, — между тем думал Проскуров. — И речь поведу не о письме Ольги, не о ее женских тревогах. Напрасно она думает, что мужу нужны какие-то врачи, а тем более психиатры и невропатологи. Держится он спокойно, суждения у него логичны и по мысли не просты. Скорей всего, беда Холмова, его, если можно так сказать, трагедия, в том, что он никак не может привыкнуть к своему новому качеству. Откровенно поговорю с ним о том, чтобы он смирился со своим новым положением. К сожалению, таков неумолимый закон жизни. Скажу без обиняков, чтобы не утруждал себя хлопотами, не странствовал бы по районам и не приезжал бы в Южный для того, чтобы спросить, что на Прикубанье делается, а что не делается и почему. Сообщу ему и о том, что всегда готов выслушать совет друга, однако при условии, если он откажется от активной деятельности и привыкнет к своему новому положению. Особенно буду настаивать, чтобы Холмов перестал готовить лекцию. Медянникова перестаралась по своей старой комсомольской привычке. Поговорю об этом и с ней…»