Мухамед, подавляя гримасу брезгливости, рассмеялся:

– Ты всегда так говоришь, Абдулла. Скоро в гареме твоего родича жен будет больше, чем имел Сулейман ибн-Дауд!

Купец обиделся:

– Нехорошо смеяться над тем, кто платит вам гораздо щедрее, чем другим князьям.

– Ну хватит пустых речей, – с деловитой торопливостью сказал Алигоко. – Купцу пора ехать. Да и мы тоже не собираемся оставаться здесь и играть в альчики.

– Если у вас что-то еще будет, так знайте: я немного задержусь у Тамбиевых, тех, которые живут на реке Балк, – птичьим своим голоском пропищал Абдулла.

Шогенуков отвел Мухамеда в сторону, поближе к шумному речному потоку, и рассказал ему о найденном тамбиевском панцире, так вероломно вырванном у него из рук обнаглевшими Тузаровыми.

– Присоединяйся ко мне, друг, – предложил Алигоко. – Хоть у тебя людей втрое меньше, половина… нет, три четверти добычи – твои. Разумеется, кроме моего панциря.

Мухамед сразу же согласился. Панцирь… Ну, там видно будет. Мало ли что может случиться в разгаре резни. Шогенуков тоже не бессмертен… Панцирь… Мухамед вдруг стал чуть рассеянным, задумчивым. Он вспомнил о добром отношении Кургоко к Тузарову Каральби. Вспомнил еще, что старший брат и так недоволен им, Мухамедом, за его увлечение торговыми сделками. Как оправдываться потом, после набега на Тузаровых? А стоит ли именно сейчас мучить голову свою такими неприятными мыслями? Уж лучше подумать, когда дело будет сделано. И вообще пусть Алигоко думает больше: это его затея. Он хитрый, как шакал, выкрутится. Мухамед искоса взглянул на едущего рядом с ним князя: острый нос хищно выдается вперед, рот приоткрыт, видны острые редкие зубы. «И морда у него шакалья», – с удовлетворением определил Хатажуков.

Сам-то Мухамед красив и в глубине души гордится своей внешностью. Все братья Хатажуковы красивы. Глядя на них, любой знающий человек сказал бы: «Вот настоящие кабардинские лица!» А в чем особенность кабардинского мужского лица? Тот же знающий человек ответил бы: «А в том его и особенность, что никаких особенных отличий в нем нет. Глаза большие, темно-карие, с правильным разрезом, скулы и надбровные дуги не выпирают, но и не сглажены, нос прямой, средней длины, губы не тонкие и не толстые, подбородок не выдающийся, но и не скошенный, брови и усы обычно черные, густые, кожа белая с румянцем – все в этом лице не крупно и не мелко, не грубо и не слишком мягко, все соразмерно и четко».

Отклонения в те или иные стороны, разумеется, встречались. (Самый близкий у нас образец – Алигоко Вшиголовый). А вот братья Хатажуковы, отец и сын Тузаровы, Идар и его кан – бабуковский сынок – являли собой носителей истинно адыгского облика. Естественно, что двух совершенно похожих лиц (если речь не о братьях-близнецах) быть не может. Ибо каждое лицо аллах метит особой печатью. А краски для каждой печати добываются и смешиваются из забот жизненных, больших или малых; из характера человеческого, доброго или злобного; из путей-дорог, легких или трудных; из любви, счастливой или безответной; из совести, чуткой или глуховатой.

Если на лице Кургоко можно было сразу различить печать доброты, мужества и тревожных раздумий, а на лице Исмаила – такой же доброты в сочетании с непонятным беспокойством и неустойчивостью характера, то на лице Мухамеда давно уже застыло выражение себялюбивой надменности, чванливо-капризного упрямства и жестокости.

Когда Мухамед подумал о старшем брате, он вспомнил и среднего. Исмаил всегда навевал на него тоску своими благочестивыми рассуждениями. Приходилось терпеть, делать вид, что внимательно слушаешь, и мечтать при этом: «Хоть бы ты подавился, зануда несчастный!»

Мухамед решил сначала, что ему просто почудилось: позади раздался громкий голос Исмаила:

– Остановитесь! Стойте, говорю!

«Что за шайтан! – досадливо поморщился Мухамед. – Только о нем подумал, как он уже тут!»

Алигоко и Мухамед остановили коней. Ехавшие за ними всадники – тоже. Но Шогенуков сделал Хагуру знак, чтобы все продолжали путь.

– Мы вас догоним, – сказал князь. – Шагом поезжайте.

Подъехал Исмаил. И лошадь и всадник тяжело дышали. Из-за спины Исмаила выглядывал мальчик лет девяти, сидевший на крупе коня.

После взаимных приветствий Исмаил спросил строго:

– Куда это вы направляетесь? Не к Тузаровым ли? Алигоко обнажил в насмешливой улыбке свои зубы: – Это Коран учит задавать такие «скромные» вопросы?

И без того бледное лицо Исмаила побледнело еще больше:

– Ни Коран и ни адыге хабзе не учат зубоскалить, когда говоришь со старшими. А задаю вопросы не я, а Кургоко – больший князь Кабарды. Это он послал меня…

– А откуда Кургоко узнал… – не выдержал было Мухамед.

Исмаил метнул на брата гневный взгляд:

– Помолчи! С тобой дома поговорят. А тебе, князь Шогенуков, велено передать вот что. Никаких споров, а тем паче резни с Тузаровыми не затевать. Старый Каральби был сегодня у нас. Кургоко знает о панцире. Ты понял?

Шогенуков задумчиво посмотрел по сторонам. Его отряд уже скрылся за поворотом лесной дороги. С Исмаилом тоже никого не было, если не считать мальчика. Уклоняясь от ответа, Алигоко сам задал вопрос:

– Ты что, Исмаил, один приехал?

– Да, мне пришлось выехать так поспешно! Не стал никого собирать. Боялся, не догоню тебя.

– А этот парнишка?

Исмаил простодушно улыбнулся:

– Да ведь это Кубати, сын Кургоко. Бегал в лесу с детьми своего аталыка, отбился от них, заблудился. Герой! Увидел следы медведя и пошел зверя искать со своим кинжальчиком и детским луком. Чуть стемнело – следы потерял. И хорошо, что потерял. На дорогу он сумел выйти, да топал не в ту сторону. В это время я на него и наткнулся. Завезем его к аталыку на обратном пути. Кстати, Алигоко, наш брат просил тебя приехать к нему… Куда это люди твои подевались?

– Послушай, Исмаил, – тихо сказал Шогенуков. – Ты умный и добрый. Я тебя очень уважаю. Можно с тобой поговорить как с мужчиной?

– Говори… – Исмаил недоуменно пожал плечами.

– Попросить я тебя хочу об одной услуге… Просьба совсем пустяковая… Скажи брату, что ты нас не догнал, не нашел.

– О, аллах! Что я слышу?! – возмутился Исмаил. – С каких это пор лживость языка стала признаком мужских достоинств? Не шутишь ли ты, Алигоко?

Алигоко покраснел: нет, не от стыда – от злости.

– Я не шучу, – сказал он сквозь зубы. – Разве тебе не хочется получить щедрый подарок?

– Теперь меня еще и подкупаю?! – задыхаясь от возмущения, крикнул Исмаил. – Кубати! Закрой уши! Тебе не надо знать, до какой низости могут опускаться мужчины!

– Послушай, брат! – снова вмешался Мухамед. – Что тебе стоит выполнить нашу просьбу?

– Заговорил снова, мерзкий барышник?! И для тебя мужская честь не дороже кумгана, который ставят в нужник?

– Не слыхал я еще таких оскорблений, – прошипел Алигоко, обращаясь больше к Мухамеду.

Младший Хатажуков, способный в припадке ярости терять голову, подъехал к брату вплотную и заорал:

– Потише, бабская твоя душонка! Что ты понимаешь в мужской чести? При виде крови у тебя в штанах мокро становится!

– Неслыханно, – упавшим голосом пробормотал Исмаил. – Это старшему…

В воздухе просвистела плеть и задела слегка по красивому лицу Мухамеда. Исмаил замахнулся и второй раз, но в то же мгновение тяжелый кулак брата, одетый в кольчужную рукавицу, вломился ему в левый висок. Исмаил уже не почувствовал, как он летел вниз головой с коня на землю, как хрустнули его шейные позвонки, и не услышал, как пронзительно, словно раненый медвежонок, закричал Кубати.

Мухамед спешился и в оцепенении застыл над братом. Хотел проглотить какой-то колючий комок, но это ему никак не удавалось – в горле было сухо.

Вдруг прозвучал отчетливый голос Алигоко:

– Не догнал нас Исмаил, не нашел. Мы ничего не знаем.

– А этот? – хриплым голосом спросил Мухамед и показал на своего и Исмаила родного племянника.

Шогенуков пересадил мальчика на холку своего коня. Кубати был теперь, после первого потрясения, присмиревшим и безучастным.