Лагерь был расположен в роще возле небольшой речушки и представлял собой сочетание черных палаток и загонов для животных, построенных из камня и дерева. В одном из просторных загонов находились великолепные лошади, на огражденных пастбищах поменьше, расположенных отдельно, содержались кобылы с жеребятами. Когда Расул с плеском пересек речку, я увидела, что в самом маленьком из загонов, окруженном грубой каменной стеной, громко и жалобно блеяла обрюзгшая, хромая, больная паршой коза.

Мы были на месте. Дорога до лагеря заняла у нас четыре дня — всего четыре дня, но этот мир разительно отличался от того, что я видела в Симле. Мое дыхание участилось. Какая судьба ждала меня здесь? Что, если эти люди враждебно ко мне отнесутся? Бросится ли Дауд мне на помощь?

Когда конь ступил на низкий берег, здесь уже собралась толпа мужчин, женщин и детей. Все они что-то говорили и указывали на нас пальцами. Одежда мужчин была такой же, как у Дауда, — темные штаны, белые рубашки и вышитые жилеты; некоторые носили белые тюрбаны. Все мужчины племени гилзай отличались крепким телосложением. У некоторых из них над губой виднелись аккуратно подстриженные тонкие усики. Женщины были более изящными, с кожей цвета молочных тянучек и со светло-карими глазами, хотя волосы, заплетенные в свисающие на спины косы, напротив, были очень черными. Женщины носили длинные просторные рубашки, бледно-голубые, зеленые, сливовые или красные, а сверху надевали нечто вроде халата, доходящего до икр. Их широкие черные штаны были присобраны на щиколотках. На ногах у них были мягкие вышитые туфли с загнутыми носами. У большинства женщин на голове сидели маленькие темно-синие шапочки с прикрепленной к ним вуалью. У одних вуаль прикрывала лицо, а другие откидывали ее назад. Все женщины без исключения были увешаны многочисленными серебряными украшениями — браслетами на руках и на щиколотках, серьгами и кольцами для носа, — которые у мусульман считались знаком того, что женщина замужем.

Когда Дауд спешился, а затем помог мне спуститься на землю, все они затихли. Ребенок, сидевший на руках у матери, повторял что-то пронзительным тонким голоском, пока та не прервала его щебет одним резким словом. Я не знала, куда деть глаза. Никто из них не улыбнулся и не подошел к нам. Все они стояли и смотрели. Я потупила взгляд, прекрасно осознавая, что веду себя странно, но я не хотела, чтобы они заметили, что мне не по себе.

Дауд заговорил, и я наконец решилась поднять глаза. К нему подбежал мальчик лет двенадцати или тринадцати, одетый в муслиновые бриджи, рубашку, вышитый жилет и шапочку. Дауд вручил ему поводья Расула. Юный конюх гордо увел огромного коня, и, когда он ушел, к Дауду подошел мужчина постарше. Они поприветствовали друг друга объятиями. Затем мужчина что-то сказал вопросительным тоном, и все глаза в толпе обратились ко мне, затем снова вернулись к Дауду. Тот говорил долго, и все снова посмотрели на меня. Я желала знать, что именно он им рассказывал, и молилась, чтобы это не настроило их против меня.

Дауд снова что-то произнес, и я с облегчением заметила, что некоторые из женщин доброжелательно кивают. Мои страхи развеялись.

Затем Дауд взглянул на меня.

— Женщины о тебе позаботятся, — сказал он на хинди. — Это жены гуджар — кашмирских пастухов. Их мужья перегоняют коз на пастбище, а женщины нанимаются к нам, чтобы готовить пищу. Махайна! — позвал он.

Из толпы вышла молодая женщина с ребенком.

— Махайна знает несколько языков, — сказал Дауд и обратился к ней на хинди. — Эту ференгхи зовут Линни. Она говорит на хинди. Накорми ее и дай ей чистую одежду. Она будет спать с тобой в палатке.

Дауд ушел размашистой походкой, и его люди последовали за ним.

Женщина, глаза которой напоминали ягоды терна, кивнула ему вслед, затем повернулась к своим соплеменницам и заговорила высоким пронзительным голосом. Около двадцати из них подошли ко мне и протянули огрубевшие, обветренные руки, чтобы потрогать мое платье, волосы, кожу. Они тихо перешептывались, словно оценивали животное на ярмарке. Должно быть, они никогда раньше не видели белую женщину.

Наконец женщина по имени Махайна их утихомирила. Ее ребенку, большеглазому, с шапкой курчавых темных волос на голове, на вид можно было дать около года. Махайна так долго стояла передо мной, что у меня снова участилось сердцебиение. Чего она от меня ждала? Наконец я протянула руку и прикоснулась пальцами к пухлой ладошке ребенка.

— У тебя очень хороший малыш, — сказала я. — Это мальчик или девочка?

Я все сделала правильно: лицо Махайны расплылось в широкой улыбке, и я увидела дырки на месте недостающих зубов.

— Сын. Это мой первый ребенок, который родился живым.

Я улыбнулась ей в ответ.

— Сын. Это большая удача. Аллах тебя благословил.

Ребенок играл с моими пальцами, и я инстинктивно прижалась губами к маленькому кулачку.

Махайна, все еще улыбаясь, снова заговорила с женщинами. Они дружно кивали, шумно ахая и, видимо, соглашаясь с моими словами. Отовсюду, словно по мановению волшебной палочки, появились дети — из-под широких рубашек, из перевязей у бедер и из-за спин. Все они были одеты в крошечные муслиновые рубашки, вышитые цветами, и совсем уж крохотные матерчатые шапочки, тоже вышитые. Вокруг меня один за другим возникали множество младенцев и детей постарше.

— Пожалуйста, прикоснись к ним, — попросила Махайна. — Говорят, прикосновение иноземной женщины приносит удачу.

Я послушно гладила мягкие щечки и пухлые ручки, улыбаясь каждой матери. Трогала головки и плечи детей постарше, толпившихся у моих ног. Затем Махайна взяла меня за руку и отвела к небольшой палатке. За нами по пятам следовали женщины и их дети. Махайна жестом показала мне, куда сесть, и я осторожно опустилась на истоптанную траву рядом с палаткой. Остальные женщины сели на землю.

Махайна с важным видом время от времени забегала в палатку и возвращалась, чтобы помешать содержимое висевшего над костром закопченного котелка. Затем она зачерпнула жестяной чашкой варево, в котором я узнала дал[35], переложила его в глиняную миску и протянула мне. Я отбросила волосы назад, затем пальцами зачерпнула немного риса с чечевицей и отправила кушанье в рот. Махайна внимательно за мной наблюдала. Когда я посмотрела на нее и сказала: «Вкусно, Махайна. Хороший дал», она захлопала в ладоши. Женщины улыбались и тихо переговаривались между собой, пока я не закончила трапезу.

Когда я отдала Махайне пустую миску, она посмотрела на женщин и издала забавный свистящий звук. Женщины замолчали, поднялись на ноги и, забрав с собой детей, разошлись по палаткам. Махайна посадила своего ребенка на траву рядом со мной.

— Никто не сделает за них их работу, если они будут только сидеть и смотреть на тебя, — объяснила она.

Затем Махайна указала на ребенка, внимательно глядевшего на меня.

— Его зовут Хабиб, — сказала она и посмотрела на мой живот. — Сколько у тебя детей?

— У меня нет детей, — ответила я.

На лице Махайны отразилось сочувствие.

— Скоро они у тебя появятся, на все воля Аллаха, — доверительно сказала Махайна, мешая исходящий паром в черном котле дал очищенной от коры палочкой.

Затем ее лицо прояснилось.

— Женщины вождей всегда рождают сыновей.

Сначала я подумала, что неправильно поняла ее ломаный хинди. Но затем, когда она продолжила размешивать еду, я покачала головой.

— Я не принадлежу Дауду — я не его женщина. Нет.

Ребенок захныкал и пополз обратно к матери.

Махайна расстегнула рубашку, вытащила наружу тяжелую от молока грудь и принялась его кормить. Мальчик сосредоточенно сосал, иногда протягивая ручку к болтающейся блестящей сережке матери.

— Я живу здесь уже три года, с тех самых пор как стала невестой. Дауд и его люди приходят сюда каждый год. Я слышала много историй о его племени.

Она улыбнулась, но теперь улыбка получилась не открытой, как раньше, а лукавой.