Само собой, я давно понял, что нет идеальных людей, но попробуй откажись от идеалов! К тому же я уже настолько сжился с образом этой Своей Девушки, привык к ее нравственному совершенству, к ее горячей безоглядной любви (ее любовь я чувствовал даже на таком огромном расстоянии), пронзительной страсти, к нашему вечному неземному счастью — именно вечному, чем оно и отличается от счастья земного, которое не было бы счастьем, если б было бесконечным, — что и сейчас время от времени живу как бы двойной жизнью (реальной и воображаемой, последней мечтой). При этом забываю, дуралей, о том, что по всем законам природы Моя Девушка, то невинное существо взрослело вместе со мной и давно превратилось в старую деву, которая, устав от долгого ожидания, потеряла всякую надежду на личное счастье и теперь занимается вышиванием слоников или разводит цветы на нашей воображаемой даче.
Во второй половине дня мы бродили по лабиринту узких улочек, где всюду, куда ни посмотри — красовались законченные композиции. Мы зарисовывали колоритные дома, разрушенную турецкую крепость, Покровский собор… Разумеется, в работы вносили что-то свое, то есть наше изображение в некоторых компонентах превосходило оригиналы, и понятно, мы были обеспечены зрителями — как же без них? — ведь должен быть критерий оценки. Мало что-то нарисовать или установить рекорд, или еще выкинуть что-нибудь из ряда вон выходящее, надо чтобы это кто-то видел и оценил. Без зрителей нет искусства.
В одном из скверов к нам на скамью подсел небритый мужчина, по виду — интеллигентный алкаш. Соблюдая местный этикет, мужчина осторожно заговорил с нами, и, пока мы объясняли, что путешествуем в поисках интересной натуры и приключений, улыбался, кивал; затем вздохнул и поджал губы.
— Завидую вам. Я в молодости тоже скитался. Непоседа был тот еще! А потом подумал: «Нельзя все время бегать от неустроенности, попусту тратить силы, надо приостановиться, разобраться в себе». И женился… На славной, в общем-то, женщине. Но все изменилось. Уткнулся в одну улочку и забыл про просторы. Теперь и на Дунай редко выбираюсь, хотя вон он, рукой подать. Такой поганец. Местные вообще на Дунай не ходят. Одни приезжие. Все некогда… Безусловно, все это некрасивые слова… Позвольте представиться — Виктор Легентов, литератор.
Мы тоже назвались и я переспросил:
— Вы сказали «попусту тратить силы»? По-моему, художнику и надо тратить силы на путешествия, впечатления.
— Мы, понимаете ли, совершенно неправильные люди, все делаем неправильно, — развил мою мысль Сашка.
— Зато делаем что хотим, а не что нужно, — я продемонстрировал еще больший взлет своей и без того высокой мысли.
Сашка переключился на нашего собеседника — стал делать его портрет, одновременно ударился в многочисленные варианты моей основной мысли:
— Есть люди, которые всюду ищут инструкции: как разобраться в себе, как стать счастливым? Или еще хуже — ищут беспроигрышную технологию: как за три сеанса стать здоровым, за месяц разбогатеть? А мы живем, как дети природы — что Бог пошлет, то и к лучшему…
— Красивые слова, безусловно, — вздохнул литератор. — Но художнику рано или поздно приходится выбирать: или чистое белье, добротная еда, налаженный быт — одним словом, женитьба и связанные с ней обязанности и душевное беспокойство или холостяцкий быт, но свобода и прочее. Такая путаница.
— Все это можно совместить, — твердо заявил я. (Моя Девушка и Наш Дом предстали передо мной во всей своей красе).
— Хотелось бы посмотреть, как вам это удастся, — усмехнулся литератор. — Готов пожать руку такому человеку.
Сашка встал.
— Это вам портрет на память, и пока пожмите мою руку.
Вот так, в спокойном рисовании и пустой болтовне мы и провели вторую половину дня и закончили вечер как нельзя лучше — по предложению литератора скинулись на бутылку водки и распили ее там же, в сквере, среди порхающих птиц, и закусили яблоками, которые насобирали по пути к Кишиневу. Литератор оказался блистательным собутыльником: прочитал нам пару кусков из авторской книги об истории Измаила (книгу, разумеется, таскал с собой, в расчете на таких случайных собеседников, как мы), затем подтрунивал над своей «законсервированной» жизнью, под конец встречи выдал несколько бессмертных афоризмов, их воспроизведу:
— Алкоголь необходимая штука для общения. Пить надо не для того, чтобы забуреть, а чтобы острее воспринимать жизнь… С водкой ничто не сравнится, разве что самогон.
Ночевать мы отправились на пляж, где еще днем приметили уютный навес — хранилище лежаков.
В тот предзакатный час на пляже было пустынно. Не успели устроиться на лежаках, как явился сторож — тип с грубым лицом; он враждебно, с ядовитой улыбочкой пробасил:
— Я сейчас схожу домой, попью чайку, вернусь, чтобы вашего духу здесь не было.
Известное дело, сторожа (в массе своей) — зловредное сословие. Короче, мы только и успели прихватить по вобле, которая висела на стене хранилища, и не посчитали это постыдным поступком.
— Старый осел, — с глухим раздражением буркнул Сашка. — Завел людоедские порядки, он оставит о себе мрачную память. Ничего, это легкая капитуляция. А ты уж, наверняка подумал — все, нам крышка, тюрьма обеспечена, ха-ха! В такие моменты может показаться — вокруг отчуждение, разобщенность, вот-вот наступит конец света. Чепуха! Это единичный случай. Конец света наступит, когда все люди перестанут понимать друг друга. А такое вряд ли случится.
Через час шатаний по берегу (в настроении средней паршивости) набрели на лощину, в которой расположился цыганский табор. К нам подбежал сорванец и с неслыханной наглостью стал хватать за руки, виснуть:
— Дай деньги! Дай деньги!
За сорванцом возник волосатый амбал и заулыбался, сверкая двумя рядами золотых зубов (и это нищие!). Подошли цыганки, заговорили таинственными словами, подвели к костру — ярко полыхавшему валежнику и… выудили у нас, развесивших уши, оставшиеся деньги, да еще блокнот и ручку; правда, как компенсацию, нагадали «счастливую дорогу». Понятно, мы споткнулись на ровном месте. Вопреки Сашкиным прогнозам; похоже, конец света все-таки приближался.
К полуночи очутились в порту; встретили пару развязных полуночниц — виляя крутыми бедрами, они крутились перед нами, называли «грандиозными, обалденными парнишками», куда-то тянули, говорили, что они «глубокие девственницы, честные девушки» и смеялись квакающим смехом. Я был не прочь провести с ними время, но пуританин Сашка оттащил меня в сторону…
Потом подвернулся из ряда вон выходящий случай; мы столкнулись с матросом (в темноте разглядели только тельняшку) — он колобродил по пирсу и хрипловато напевал в стиле Утесова.
— Ребята, курево есть? — обратился к нам матрос (для полной точности — Тельняшка, ведь мы общались вслепую). — Чертов городишко. Десять мужиков остановил, все некурящие.
Мы достали сигареты, закурили, разговорились. Тельняшка сообщил, что он с буксира «Альфа», который через полчаса пойдет в Вилково, поселок в устье Дуная.
— Хотите, подбросим, — запросто, как глоток воды, неслась скороговорка Тельняшки. — Спрячу вас в машинном отделении, но чтоб носа не показывали. Наш кэп мужик строгий.
Это был неимоверный подарок, вспышка в темноте яркого света — мы попали в число везучих. Настроение сразу подскочило за сотню процентов, о конце света не могло быть и речи.
Матросом оказался парень нашего возраста. По пути к буксиру он рассказал, что служил на крейсере.
— …Раз на крейсер прихилял женский ансамбль. Ну, чтоб попеть нам. А командир не усек, что они уже вошли по трапу и по громкоговорящей связи предупредил: «Пока эти б…и на судне, чтоб ни одного матерного слова». Ну, а артистки услыхали. Развернулись и покинул крейсер. Матросы тихо присели.
Через полчаса мы уже были на «Альфе», дремали около грохочущего двигателя, и я, как всегда в минуты расслабления, перенесся к Своей Девушке — она так соскучилась по мне, что громко плакала — это и понятно, до сих пор, как я уже сказал, мы не расставались даже на пару часов, и вдруг — уже почти неделю. В какой-то момент я представил безумную картину: мы с Сашкой тонем на «Альфе» и исчезаем в пучине навсегда (вот садист! чтобы Моя Девушка печалилась и страдала всю оставшуюся жизнь!). Но потом все-таки сжалился над Своей Возлюбленной, да и над самим собой и всплыл на поверхность.
