Я отошел и некоторое время кружил за деревьями, но не спускал глаз с окна и подъезда. Торчал в сквере, пока не стемнело. В том окне зажегся свет, но сквозь шторы ничего не было видно. По моим подсчетам она и ее подруга уже выпили не один чайник чая. «А может, у них день рождения? Но и ему пора закончиться — такие девушки не могут поздно возвращаться — наверняка у нее строгие родители», — в голову лезла всякая чепуха; сердце уже успокоилось, я продрог, устал и ужасно проголодался, но продолжал ходить взад-вперед, точно часовой, потерявший надежду на смену караула. Я сел в последний троллейбус и, когда он отъезжал, все посматривал на подъезд.
Ночевал у тетки, но уснуть долго не мог — все казалось, как только отъехал от сквера, «мечтательница» вышла из подъезда.
В тот беспокойный день, когда во мне бушевал опустошительный пожар влюбленности, я написал первое письмо девушке — как теперь понимаю, бездарное (а может, как раз наоборот, замечательное), в конце которого назначал свидание.
На следующее утро приехал на Тверской бульвар, по окну вычислил квартиру и позвонил.
Дверь открыла девушка, которая накануне выглядывала с ней из окна. Она была в халате, непричесанная.
— Вам кого?
— Понимаете… вчера к вам зашла девушка… с тортом…
— Ирка Квашевская, что ли?
— Я не знаю ее имя… Вы не могли бы передать ей письмо…
Девушка взяла конверт.
— Да она здесь. Ирк! Это к тебе!
И тут я увидел ее… в переднике, с тарелками — она направлялась, видимо, на кухню; за ней вышагивали двое парней.
Сломя голову я бросился вниз по лестнице; сделав крюк, забежал в сквер и впился в окно — она стояла с подругой у окна, они читали мое письмо и смеялись. Это выглядело предательством и было не похоже на «романтическую мечтательницу».
Предательство всегда неожиданно, и, ясное дело, оно нешуточно подкосило меня, тем не менее я настроился на свидание и подготовился к нему как нельзя лучше: чтобы изменить свой пресноватый вид, съездил к Исаеву и одолжил у него костюм и ботинки; брюки были коротки, но я ослабил ремень и приспустил их; ботинки оказались тесноватыми, но терпимо. После этих манипуляций взглянул в зеркало и отметил — мой внешний вид облагородился, в гражданской одежде я выглядел получше, чем в солдатской форме.
Затем на рынке купил большой букет пионов (мне казалось, что большой букет говорит о щедрости поклонника). Цветы купил утром, и в течение дня они вяли один за другим. Что только я ни делал: ставил их в бидон с водой и бросал туда таблетки пирамидона, срезал увядшие лепестки, но к вечеру от букета осталась половина, и все равно он выглядел внушительно.
К месту встречи я пришел раньше времени и курил одну сигарету за другой. Погода вновь стояла как по заказу.
Это было мое первое свидание. В преддверии романтической встречи сердце чуть не выскакивало из груди. Я просматривал улицу от одного выхода из метро до другого, но она опаздывала. И вдруг я увидел ее и замер от напряжения — меня охватила тревожная радость. Она подошла, поздоровалась. Я протянул букет и предложил «погулять в Парке Горького» (заранее запланировал — где ж как не в парке гулять с «романтической мечтательницей»? Кажется, мои планы простирались еще дальше — как она в моих объятиях забывает обо всем). Мое предложение не вызвало энтузиазма, она усмехнулась, взглянула на меня, как на дуралея, но пошла.
Я медленно переступал рядом с ней, вдыхал запах ее духов, и никак не мог унять дрожь в теле, и, как назло, не мог выдавить ни слова. Потом собрался и, не слыша собственного голоса, вякнул что-то о «прекрасной погодке» и «прекрасных спортивных лодках» на Москва-реке, попросил ее рассказать о себе.
— Модный вопрос. Вам что, прямо всю анкету?
От этой резкости сразу набежала облачность.
— Нет, что-нибудь. Что хотите.
Закатив глаза к небу, и как бы окружая свою жизнь непроглядным туманом, она произнесла несколько фраз:
— Учусь в институте… Послезавтра уезжаю на юг… А сегодня не знаю, куда себя деть.
«Уезжает на юг!» — тучи сгустились, потемнело; на меня накатил пронзительный приступ тоски. Я-то настроился видеться каждый день, настроился на ослепительный роман, а она уезжает!
— А вы работаете, учитесь? — вдруг спросила она и, не дождавшись ответа, что-то запела.
Я почувствовал духоту и снял пиджак.
— Для чего вы раздеваетесь, вы ж не Аполлон?! — хмыкнула «мечтательница».
Тучи рухнули на землю. Ее «остроумное» замечание сразило меня наповал, я снова напялил пиджак и надолго умолк. Еще с полчаса мы бродили по набережной в парке, наконец она вздохнула:
— Здесь холодно. И вообще мне пора домой, — она поежилась, давая понять, что является хрупким капризным созданием.
Я предложил встретиться на следующий день. Она согласилась — солнце пробило облачность, — но… не пришла. Я ждал ее полтора часа, думал, перепутала время. Вечером подошел к дому подруги в надежде встретить ее или увидеть в окне…
В последующие дни у меня постоянно болела голова, щемило сердце, и я уже не надеялся на скорое выздоровление, и никак не мог понять причину своего поражения, почему эта Ира Квашевская жестоко отвергла меня? Понадобилось несколько лет, пока до меня дошло, что столичной девице нравились современные молодые люди, а с неуверенным в себе дремучим провинциалом попросту было скучно. Что и говорить, с сердечными делами обстояло плоховато. Светлана, Сильва, Ира Квашевская — одни поражения, а мне уже шел двадцать второй год и девушки все больше занимали мои мысли, временами вообще не выходили из головы. Несмотря на чувствительные поражения, я не сломался и убедил себя, что эти поражения — ничто в сравнении с целью — стать художником. «Вперед!» — твердил я и представлял, как все эти девицы сбегаются на мою выставку и просят прощения, умоляют о встрече, но я даже не подаю им руки.
Как-то в начале июня я застал у тетки маленькую худую девушку с кудряшками; они с теткой пили чай. На кофте девушки висели бусы, брошь, значок и еще какие-то причиндалы. Я спокойно относился к женским украшениям, но в тот момент они ослепили меня, а еще больше ослепила короткая юбка, из-под которой выглядывали отличные колени (такие юбки входили в моду и тогда, как и сейчас, девушки в коротких юбках пользовались огромным успехом).
— Вот, познакомься — Таня, — сказала тетка. — Я тебе говорила о ней. Посиди с нами.
Девушка ласково улыбнулась, тряхнув кудряшками, всячески показывая, какая она милая. Тетка налила мне чаю и пошла на кухню делать бутерброды. Наступила неловкая пауза. Таня хитро посматривала на меня и улыбалась, а я молчал, как дурак, чувствуя, что степень моего стеснения подходит к идиотизму. Наконец, брякнул:
— Давайте выпьем… за знакомство.
— Чаю? Это вы так шутите? — Таня поджала губы и пододвинула ко мне сахарницу, как эмблему встречи и выпивки.
Пришла тетка с котлетами и, пока я ел, завела говорильню:
— Вот зашли после работы. Таня ни разу у меня это… не была… а работаем вместе пять лет, да, Тань?
— Ага.
— Таня — передовица, — тетка настойчиво расхваливала Таню, а мне было невдомек, что все идет по четкому плану, что тетка просто подбила Таню заняться безмозглым племянником.
В конце концов тетка нас выпроводила:
— Ну вы это… идите погуляйте. Я прилягу, что-то давление… Съездите к Тане.
— Ко мне-то нельзя, — сказала Таня, когда мы вышли на улицу. — Ксения Федоровна забыла, я живу с сестрой и соседей у нас — жуть. Сейчас позвоню подружке. У тебя монетка есть?
Это «тебя» мне сразу понравилось. Я настолько осмелел, что в телефонной будке обнял Таню и поцеловал. Она ответила, потом усмехнулась:
— Это ты так шутишь?
Подруги не оказалось дома. А вечер был теплый, парочки спешили в Парк Горького. Я вспомнил, что в Нескучном саду полно укромных уголков.
— Пойдем в конец парка, — буркнул.
Таня кивнула и взяла меня под руку. В нетерпеливом возбуждении я шел быстро; Таня, держась за мою руку, почти бежала, но не просила идти помедленней, только усмехалась:
