Его отношения с Дорошиным определились еще тогда, когда он, уже с большим опытом руководящей работы, приехал сюда, в Васильевку, в качестве главного инженера комбината. Не было еще ничего, даже здания управления. Он помнит первую беседу с Дорошиным, тогда еще молодым, быстрым в движениях. Сидели они в дорошинском вагончике, и Павел Никифорович говорил:

— Ты вот что… Инициативу твою я сковывать не буду… Сам долго в упряжке ходил, знаю, что такое, когда давят каждый замысел. За мной определение стратегии, и тут митингов делать мы никогда не будем. Мое слово, и все. Не нравится — уходи сразу.

Решил поглядеть, как будет складываться. И ничего, прижился. И характерами притерлись. Удивляло Крутова то, что никто не возражал против бесцеремонного обращения с людьми Павла Никифоровича, и это было странным только первое время. А потом пообвыклось, стало казаться нормальным. Ну человек, у него свои привычки, сложности… Главное, что с ним было интересно работать. Для него не существовало невозможного. Иной раз его решения казались чистейшей воды авантюрой. А потом получалось, что так и нужно было. От Дорошина один за одним уходили главные инженеры, не сработавшиеся с ним. А Крутов уже исполнял обязанности первого заместителя и считал, что нашел формулу общения с Павлом Никифоровичем, и даже рад был тому, что с него снимается ответственность за главные решения. Коробила иногда его грубость Дорошина, но относил он ее к разряду вынужденных качеств… Попробуй поруководи такой махиной, где каждый норовит повернуть по-своему. На мостике должен быть один капитан.

И все ж постарел Дорошин. Раньше он был великодушнее в поступках. Позволял другим искать, пробовать. Теперь опекает по мелочам. Зачем эти вчерашние звонки вечером? Неужто проблему связи генерального директора с Насоновым не мог решить дежурный по комбинату? Для этого понадобилось звонить домой заместителю и требовать, чтобы он садился за телефон. И еще огорчало Павла Ивановича то, что Дорошин перестал совсем выносить возражения, какого бы калибра дел они ни касались.

Может быть, уходить на пенсию? В конце концов, от этого все равно никуда не денешься. Как ни верти, а возраст… Острее воспринимаются все ошибки… Больше неуверенности. Настоять на своем можно, и тут даже Дорошин не помешает.

Ах, ему бы характера побольше. Сколько раз уж так бывало, что придет к твердому выводу и четким шагом направится к дорошинскому кабинету, чтобы изложить не мнение, а решение, дойдет до двери, обитой рыжим дерматином, и на этом все кончается. Стоит только увидеть глаза Дорошина, его насмешливый прищур. И ведь Павел Никифорович моложе. А зовет его на «ты», будто мальчика. Обидно, хоть вида никогда он не подавал. Зачем усложнять?

Зазвенел звонок. Секретарша Дорошина звала к шефу. Вот еще одно. Общается через секретаря. Взял бы сам позвонил, пригласил. Ах, беда-беда.

Собрал папки с бумагами. Двинулся по коридору. Почему-то именно сейчас вспомнилась непонятная для пего самого игра, которую он вел иногда после самых трудных разговоров с Дорошиным. Когда возвращался к себе в кабинет, начинал переигрывать все с самого начала. И на все реплики давал совсем иные ответы. Но главное было тогда, когда выпадало время для последнего, заключительного монолога. И вот тут Крутов взрывался.

— Вы просто грубиян и невоспитанный человек, — говорил он, — с вами невозможно работать… Ведь я же ваш ближайший помощник… Почему вы считаете допустимым так со мной обращаться? Вы — интеллигентный человек. Уверяю вас, это не делает вам чести…

И не беда, что в данный момент вместо Дорошина был плащ, висящий на вешалке. Важно было то, что слова сказаны. Конечно, обидно, что Павел Никифорович так и не услышал их.

Почему-то за последнее время не было таких монологов у Крутова, и в этом он усматривал грядущие неприятности для себя. А что, если сорвется, выскажет шефу все в глаза? Это же катастрофа.

В приемной Дорошина суетились женщины. Готовилось блюдо с яблоками, обтирались бутылки с минеральной водой.

— Павел Иванович, я узнать… Коньяк нести? — кинулась к Крутову секретарша.

— Полагаю, что нет необходимости… Рабочее время… сухо сказал Павел Иванович и проследовал в кабинет.

— Тю… что с ним такое? — женщины обменялись недоуменными репликами.

Комолов сидел за столом для совещаний, а перед ним стоял Дорошин и давал пояснения к бумагам Рокотова. Видимо, разговор завершился, потому что в записной книжке Комолова уже был исписан целый лист.

Здравствуйте, Геннадий Андреевич, — сказал Крутов, проходя к столу.

Комолов поднялся со своего места, внимательно глянул сквозь очки:

— Рад вас видеть, Павел Иванович… Великолепно выглядите… А мне кто-то говорил, что вы на пенсию проситесь?

Крутов махнул рукой:

— Мы уж свое отшагали. Надо за домино во дворе садиться. Четвертого партнера не хватает у моих соседей. Все уши прожужжали: когда да когда на пенсию выйдешь?

Комолов посмеялся немного, потом серьезно сказал:

— А вы что думаете по поводу предлагаемого Павлом Никифоровичем варианта?

— Я не знаю, о чем речь.

— О Кореневской площадке… Предвижу очень серьезные возражения в министерстве, но если работы уже в той стадии, о которой докладывал Павел Никифорович, все возможно переиграть. Итак, что вы скажете?

— Идея великолепная… И ценность ее в том, что можно приступать к подготовительным работам немедленно… Тем самым сокращаются сроки в будущем. Впрочем, я не знаю деталей… Лучше, если б об этом рассказали авторы.

— Да-да… — Комолов отложил в сторону бумаги, — я очень хотел бы поговорить с товарищами.

— Вероятно, они уже в приемной, — сказал Дорошин и нажал кнопку вызова секретаря. Когда она заглянула в кабинет, он махнул рукой: — Давай сюда ребят.

Первым в кабинет втиснулся Григорьев. Остановился у двери. Комолов встал, пошел ему навстречу.

— Рад… Очень рад познакомиться… — он крепко пожал руку Сашке, затем выдвинувшемуся из-за спины Григорьева Петьке. — Ну-ка к столу, друзья мои. Расскажите, как возникла идея, и попытайтесь мне доказать ее… Вы знаете, в ней много приятных соблазнов, но мы ведь с вами должны думать о деле прежде всего. Хотя и экономия средств — тоже не пустяк. Не так ли?

Дорошин развернул карту и стоял теперь в стороне. Лицо его было непроницаемым. Сашка глянул на бумаги, обернулся к Ряднову, который уже сидел на самом последнем стуле у стола:

— Тут дело такое. Геннадий Андреевич… Мы сами лишь помощники…

— Тогда вы, Павел Никифорович…

— Дело в том, что начал всю эту затею Владимир Алексеевич Рокотов, — Сашка старался не глядеть на Дорошина. — Его разработки легли в основу нашей последующей деятельности.

— Скромничает… — добродушно проговорил Дорошин. — Рокотов выдал голую идею… Ты нашел материалы изысканий пятидесятых годов. Потом провели бурение… Вышли на факел. Дренаж сделал Петр Ряднов, присутствующий тоже здесь. Нечего из Рокотова делать бога. А бурением занимался «Рудстрой». Непосредственно наблюдал за этим процессом Павел Иванович. Так сказать, взял на себя все возможные последствия… Я, Геннадий Андреевич, каюсь, просмотрел это дело. Мы ж, организаторы производства, видим план, цифры… Полет творческой мысли нам недоступен. Молодежь убедила, поправила. Показала, наконец… И роль Павла Ивановича в этом деле велика. Дневал и ночевал на скважине. Хотя за самоуправство… — Он шутливо погрозил пальцем, — за такие штуки в будущем быть тебе наказанным жестоко. Вот так…

Комолов кивал головой:

— Надо обязательно побыть на площадке, Павел Никифорович… Я просто хочу знать как можно больше обо всем, чтобы быть на коллегии вашим ходоком. На мой взгляд, решение правильное. Будем изучать и отстаивать. И ваши финансовые переброски, вероятно, утвердим, Павел Никифорович.

— Бумаги будут готовы через месяц, Геннадий Андреевич, — заверил Дорошин.

— Любопытно… Очень любопытно… — Комолов разглядывал карту. — Значит, вы хотите брать начало площадки в естественной выемке? Но ведь потом вам все равно придется выходить на другие плоскости?