Удивительные взаимоотношения были у Николая с сыном. Так уж случилось, что Эдька рос парнем избалованным, капризным. То ли Маша, мать его, с трудом перенесшая роды и получившая в дальнейшем от врачей полный запрет на возможность иметь следующего ребенка, обратила на него всю свою материнскую нежность, то ли постоянная занятость Николая сделала свое дело? Эдька после десятилетки окончил по настоянию отца курсы механизаторов, проработал в колхозе трактористом несколько месяцев, а потом вдруг решил, что его будущее — в литературе. К этой мысли подтолкнула его рецензия в районной газете на опубликованные там же несколько рассказов. Послал документы в Литинститут имени Горького и, к изумлению всех знавших про это, прошел конкурс, а затем и экзамены вступительные сдал. Стал студентом, окончил первый курс, а затем вот взял и ушел из института. Сидит дома.

Рокотов как сейчас помнит просторную комнату в доме Николая. Эдьку с книгой в руках на диване.

— Воды принеси, — говорит ему отец.

Эдька лениво переворачивается на другой бок:

— Па, ты же видишь, я занят.

Николай молча поднимается и надевает пальто. Затем берет ведро и выходит из дома. Потом уже, в ответ на возмущение брата, зовет его в кухню и там поясняет:

— Я хочу, чтобы он сам понял, почему должен делать ту или иную работу. Сам… Ты что думаешь, насилием можно приучить его к работоспособности? Ерунда. Если не понимает, все бесполезно.

— И долго ты будешь ждать проблесков его сознательности?

— Подрастет — поймет.

Рокотов возвратился в комнату и сразу же к Эдьке:

— У тебя совесть есть или уже давно кончилась? Отец только что перенес сердечный приступ, а сейчас таскает воду… Ты гляди, гляди.

Эдька встал, лениво потянулся:

— Дядь Володя, я же сказал: сейчас занят. Это же не на пожар? Через полчаса сам принес бы, У меня память хорошая.

— Эх, не я твой отец.

— Я тоже счастлив по этому поводу.

И все же Эдька почему-то доверял Рокотову. Было несколько моментов, когда приходил к нему со своими секретами. Однажды приехал на рейсовом автобусе в Васильевку только для того, чтобы посоветоваться насчет Литинститута. Проговорили почти всю ночь!

— Вы, дядь Володя, мне нравитесь потому, что далеки от эмоций… Папа вечно мне о фамилии твердит, мама плачет. Не могу я с ними. А вы все по делу. В двух словах, зато все ясно… — сказал Эдька на прощанье, когда Рокотов привез его на автостанцию.

Маша была верной тенью Николая. Володька помнил, как в сорок восьмом привел в дом Николай худенькую белобрысенькую девочку в стареньком ситцевьом платье. Жили тогда в Белгороде, в одной комнате. Николай усадил Машу на единственный стул и сказал брату и сестре, сидевшим в углу:

— Дела такие, братва… Вот это Маша. Она работает старшей пионервожатой… Я хочу на ней жениться. Она будет у нас жить. Нравится она вам?

Володька подошел тогда к Маше, глянул ей в лицо. Она улыбнулась ему, погладила по голове.

— Нравится… Она мне нравится, — сказал Володька и полез к ней на колени.

А Лида, которой к тому времени было уже одиннадцать, вдруг сказала зло и вызывающе:

— А мне не нравится. Некрасивая она.

И Николай покраснел, а Маша вдруг встала и растерянно сказала:

— Я пойду, да? Коля?

Николай усадил ее на место и сказал почему-то Володьке а не Лиде:

— Ну вот и все, Вовка… Ты — «за», я — «за»… Большинство, выходит. Ну, а с меньшинством мы как-нибудь совладаем. Да? Значит, решили: Маша будет жить у нас.

Лида тогда заплакала и ушла, потому что она ревновала Николая к Маше и боялась, что теперь разладится их дружная семья, но этого не случилось, потому что Маша умудрялась жить в доме так, что ее голоса не было даже слышно, и соглашалась с каждым, кто высказывал свое мнение. И по-прежнему всем в доме командовала Лида, и даже зарплату отдавал именно ей Николай, да и Маша тоже, потому что вскоре все единогласно признали, что у Лиды выдающиеся организаторские способности и ей лучше видно, что покупать, а чего не покупать. И когда Николаю предложили поехать в Лесное для работы механиком в МТС, то именно Лида приняла решение ехать, потому что там давали приличный дом, а семья была большая и в одной комнатке жить было тесновато. И Маша сразу уступила именно Лиде роль хозяйки, потому что очень любила Николая и не хотела его огорчать раздорами в семье. И эту ее подвижническую уступчивость оценила даже Лида, которая года через два сама ей сказала:

— За Колю я теперь спокойная… Прости меня за все.

И больше не было сказано ни слова, и обе поняли, о чем шла речь, потому что Маша подошла к Лиде и поцеловала ее в щеку, и только Володька ничего не понял и глядел на них обеих во все глаза, удивляясь противоречивости поступков людей. Потому что до этого было много зимних вечеров, когда они с Лидой лежали на теплой печке и рассказывали друг другу страшные истории; все сказки сестры были о злой и коварной ведьме по имени Маша. И часто Лида говорила о том, что, когда вырастет, она приедет и выскажет «этой самой» все, все, что думает о ней, и что именно она загубила Колю.

В пятьдесят шестом Николай закончил строительство собственного дома. По тем временам это была настоящая хоромина из трех комнат по городскому типу, Даже душ сделал Николай во дворе, не глядя на то, что совсем рядом текла речка. И сад посадили тогда же. И с тех пор дорожка к дому стала для Володьки намного короче прежней, потому что теперь можно было не садиться на попутки с автостанции, а просто пройти пешком с километр по яркому заливному лугу да через мостик деревянный перейти, заглянув в тихие светлые струи речки.

У каждого человека в жизни есть дом. Главный дом в жизни. И страшно, если его нет в судьбе человека. Есть этот дом в жизни Владимира Рокотова. И дом этот в Лесном, за ярким веселым зеленым забором, у которого вечерами стоит невысокий приземистый человек с ранними морщинами на крутом лбу, стоит на месте, поджидая, когда ты подойдешь поближе, и глядит на тебя прищурясь. И вот уже ты поднимаешься на косогор, и дорожка петляет среди заросших лопухами осин. И цветут кусты шиповника, и стоит такая тишина, что даже гул шмелей врывается в уши. И ты слышишь, как где-то вдалеке тревожно замычала корова, а ей откликнулся рокотом мотора у мастерских трактор, и небо над тобой такое синее, что кажется, будто его кто-то нарисовал самыми лучшими в мире красками специально для тебя. И ты видишь, как тают в его глубине далекие-далекие облачка, будто пригоршню гусиных перьев кто-то забросил в вышину и они парят над землей, выбирая место, где опуститься.

И человек у ворот вдруг делает навстречу несколько валких неторопливых шагов, и твоя ладонь тонет в его шершавой могучей лапе:

— Ну, здравствуй, братуха… Приехал-таки? Молодец…

Баба Люба сказала:

— Характер твой совсем тут ни к чему… Парень как парень. И хорошо, что секретарь. Значит, с головой. Ты ж мне что твердила: «Не выйду замуж за такого, который без головы». Чего ж тебе еще надо? Ее в загс позвали, а она крутится сама не знаю чего. Ой, гляди, внучка.

Беседовали, пока шли к дому от центра села, куда довезла их машина с колхозного собрания. Вере можно было бы не идти, но баба Люба вдруг решила, что она всенепременнейше будет на собрании и поглядит на ухажера попристальнее и при свете. А так как Вера опасалась за взвешенность поступков бабушки, которая очень даже просто могла подойти к Рокотову и заверить его в том, что она не одобряет поступка внучки своей, пришлось ехать и ей самой.

Собрание произвело на Веру странное впечатление. Много шума и пустых разговоров. И вину за все это Вера возлагала на Рокотова, потому что именно он был обязан задать тон. Она никак не могла понять, почему было созвано это собрание? Для чего отрывали людей? Неужто нельзя было все это решить в райкоме и заслушать там Насонова, вины которого, даже при всем своем предвзятом отношении к этому человеку, Вера не могла постичь. Тем более, что за этот свинарник колхоз согласен заплатить. Странно. Такое ощущение, что Рокотов усиленно ищет во всем какие-то моральные аспекты. Ну, для школьного учителя это было бы понятно… Но зачем нужно это секретарю райкома? Всем было ясно, что Рокотов здесь наблюдатель, а не участник собрания. Его два выступления были вынужденными. Что он искал в словах и действиях выступающих?