Вчера зашел к Михайлову, сам не зная зачем. Дмитрий Васильевич сидел над сводкой, которую только что принесли. Черкал красным карандашом все цифры до ста. Лист был расцвечен почти наполовину.

— С уборкой неплохо… А вот молоко…

Рокотов постоял около него, пытаясь понять, зачем он сюда пришел, не сообразил, двинулся к двери:

— Работайте, Дмитрий Васильевич… Я просто так.

После проклятого дня у озера все его поступки были отмечены неуверенностью. Он злился на себя, вспоминал все известные ему случаи, когда ответственные работники были замечены в связях с чужими женщинами, успокаивал себя тем, что обычно они даже на бюро, при обсуждении персонального дела, держались уверенно, даже оправдывали свои поступки. И все же на душе было тяжело, потому что впервые в жизни он поступал не так, как привык, впервые в жизни он должен был что-то прятать, кому-то лгать, притворяться — и это было мучительно, потому что теперь он сам себе казался насквозь фальшивым. Это состояние было для него совершенно новым, и только теперь он стал ощущать всю сложность обстановки, когда в его биографии появилось что-то, что он должен скрывать от всех, о чем нельзя сказать прямо, глядя товарищам в глаза, нельзя сказать потому, что в этом случае он принесет беду другому человеку, а может быть, и двум. Зависимость от Жанны тяготила его, угнетала, и он неуклюже успокаивал себя тем, что теперь-то уж все будет ясно, теперь все должно так или иначе закончиться.

И вот новый удар.

Сашка посмотрел планы для нового ГОКа. Увеличение приличное. Строится предприятие с современнейшей техникой. Объемы большие. Три фабрики окомкования. Двенадцать тысяч рабочих. Гигант. Учел объемы рудника, Журавлевского ГОКа, благополучно работающего на полную мощность уже второй год. При всем этом триста тысяч тонн руды повисало в воздухе. Вот они, объемы, запланированные для нового карьера. Вот эти объемы, которые Дорошин хотел брать богатой рудой сразу после вскрыши.

Триста тысяч тонн. Они записаны везде. Они учтены Госпланом, они уже расписаны для промышленности. Может быть, где-то уже сооружается новая домна? И кто пойдет на то, чтобы их не было, этих трехсот тысяч тонн руды.

Значит, провал. Значит, теперь ты должен встречать Дорошина и признавать свою ошибку. Сыпать пепел на голову. Объяснять, что недосмотрел, неподрассчитал. Все внатяжку, вот и порвалось. Чего же ты ждал? Надеялся на что? Ах, на то, что слой богатой руды будет гораздо серьезнее, будет промышленным. А ты думаешь, до тебя Кореневское месторождение смотрели глупые люди? Дураки? Или, может, ты совсем решил, что твои мысли — это сама рациональность. Непогрешимый товарищ Рокотов. Который никогда не ошибается. Который все умеет. Который все учитывает. Ах, какая прелесть. Наобещал, дал столько авансов.

Он почти забыл, что в комнате Жанна, и крупно заходил из угла в угол, торопливо бормоча ругательства в свой адрес вперемежку с мыслями вслух:

— Та-ак… Деятель… Если глянуть рудник. Там все в ниточку. Ничего не вытянешь. Одни кварциты. А это — увеличение объемов для единственного пока ГОКа… Чепуха. Ах ты ж самолюбивый идиот… Людей взбаламутил. Так. Если ехать в Москву с обоснованием? Нет, они пойдут на все, все разрешат, кроме запланированных объемов… Их сам господь бог нам не отменит. Триста тысяч тонн… Карьер Журавлевский… Шахта. Нет, чепуха. Везде планы выверены до предела. Везде учтена любая мелочь.

Жанна встала, подошла к нему, мягко положила руку на плечо:

— Слушай, Вовка… ты псих… К тебе пришла женщина. Понимаешь, женщина, которая тебя любит… Ну будь же ты человеком. Ну?..

Когда она ушла, торопливо прикоснувшись напомаженными обильно губами к его лицу, он еще долго стоял у раскрытого окна. Было уже около одиннадцати, в городе все было тихо, и только какая-то парочка любезничала вполголоса в беседке во дворе. Походил немножко по пустым гулким комнатам. Тихо. Сел к телефону, набрал номер. Сашка откликнулся тревожно, вполголоса:

— Слушаю, Григорьев…

— Рокотов… Ты не можешь сейчас зайти ко мне?

— Слушай, а не поздно?

— Зайди. И Петьку захвати с собой. Мне неудобно в общежитие ему звонить. Черт знает что подумают.

— Ага… Опять идея?

— Нет. Прощальный разговор.

Сашка долго перемалывал в уме последнее его выражение, видимо, ничего не понял, потому что сказал торопливо и недоуменно:

— Так… У тебя что-то с рельсов сошло… Иду. Вот жизнь, а?

Они с Рядновым пришли минут через пятнадцать. Видимо, по пути Сашка сказал что-то тревожное Петру, потому что, когда приятели вошли в комнату, Ряднов глядел на Рокотова настороженно.

— Ну? — Сашка плюхнулся в кресло, в котором только что, перед уходом, сидела Жанна. — Мы слушаем…

— Может, чаю, а?

— Слушай, ты не морочь голову. Я из постели к тебе… Только лег Джером Джерома почитать. Говори. А Петьку от личной жизни оторвал. Доволен?

— Есть коньяк… — Рокотов принес бутылку, стаканчики маленькие достал, несколько яблок. — Вот все… Ну, к столу давайте.

Сели. Рокотов налил каждому. Сашка буркнул:

— Чудеса… В первый раз вижу Рокотова в качестве инициатора выпивки.

— Дело такое… — Рокотов хлебнул из своего стаканчика, — позвал вас для разговора не очень приятного…

— Привыкли, — сказал Сашка. — Давай уж.

— Кореневка, видимо, погорит.

— Так… — Пауза была длинной и тревожной, и Сашка не сказал, а выдохнул: — Новость. Рассказывай, что получилось? Приказ из Москвы?

— Нет. Просто я хочу, чтобы у вас не было неприятностей.

— Пожалел. Говори все.

— Триста тысяч тонн руды для мартена… Богатой руды на восемьдесят второй год. Будет работать электрометаллургический. Он берет основные объемы. Пусть на него будут работать два ГОКа… Рудник и карьер должны давать руду для домен… В воздухе повисают триста тысяч тонн. Это моя ошибка.

— А Кореневка?

Рокотов вынул из книжки принесенную Жанной бумагу, протянул ее Сашке. Тот глянул бегло, пожал плечами, подложил ее Ряднову. Петька даже с места не двинулся, только глаз скосил на бумагу.

— Тра-та-та, тра-та-та… — сказал Сашка, — еще одна авантюра… Ах, друг мой, Вовка… Полтора месяца дури в счет дяди и товарища Рокотова. А через неделю выйдет свирепый шеф — и сразу же вопрос товарищам Григорьеву и Ряднову: а что вы сделали за это время, хуторяне? Рисовали картинки товарищу Рокотову? А ну, молодчики, походите-ка очередные полтора месяца без заработной платы.

— Можешь считать, что эти деньги ты получишь от меня лично, — сказал Рокотов.

Тихо было за столом. Только вдруг кашлянул Петька и будто про себя:

— А я такой дренаж вычислил… Две ночи не спал. Арапы… бандиты… Да ну вас. Чтоб я с вами еще…

И к коньяку не прикоснулся! Просто встал и пошел к двери. Сашка зашевелился в кресле, хотел последовать его примеру, потом, видимо, раздумал. Когда затихли внизу на лестнице тяжелые шаги Ряднова, прищурил глаз с хитрецой:

— А у меня вопрос… Можно, а?

— Чего спрашиваешь?

— Ты-то теперь как, Володька? Тебе нельзя проигрывать.

— Значит, проиграю.

— Врешь. Не верю, чтоб сам согласился. Ищешь?

— Ищу.

— Зачем торопился с разговором? Может, найдешь что?

— Я хочу, чтоб и вы с Петькой искали.

Задумался Сашка. Рокотов видел, что краска стала возвращаться на побледневшее лицо. Пусть думает. Теперь это для него будет раздражителем. Разве смирится Григорьев с тем, чтобы что-то осталось для него нерешенным? Нет… Тут вступит в действие бешеное григорьевское самолюбие. Пусть.

— Ладно, — Сашка встал, — ладно, вождь и учитель. Я пойду спать. Спасибо за хлеб-чай… За коньяк тоже. Удружил. В случае чего инструктором возьмешь? Нет? Почему же?

— Таланта нет… Райком — не богадельня, куда берут всякого.

— Я не всякий, Рокотов, я твой соратник… А потом, я пошутил.

— Не шути на эту тему.

Сашка задумчиво глядел на него:

— И чего я каждый раз за тобой иду, а? Ну чего? Ведь ты ни шута для меня не сделаешь, Рокотов. Ты даже для себя ничего не сделаешь. Ты — донкихот. Ты несовременен. А почему? Где твой прокол, Рокотов? Где? А-а, ладно. Пошел я к семье.