Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Он не мог не предупредить по всем этим моментам Владимира Алексеевича, хоть и знал заранее, что с доводами его Рокотов не согласится. Но он хотел хотя бы для самого себя быть уверенным в том, что поступает порядочно. Зашел с разговором. Все получилось, как и предполагал. Рокотов не хотел и слушать о переносе собрания. Что ж, Михайлов сделал то, что обязан был сделать, и теперь мог переходить в зрители.

Во вторник после обеда приехал Гуторов. Только что из областного центра. В облисполкоме созывали всех по свекле. Район упомянули в качестве одного из отстающих. В общем, настроение испортили. И тут Михайлов попросил разрешения присутствовать на собрании у Насонова. Было ясно, что Гуторов именно к тому и клонил, что, может быть, ему не обязательно, после поездки в Славгород, снова ехать куда-то. После слов Михайлова Гуторов обрадовался даже:

— И вправду, Владимир Алексеевич, какой смысл мне ехать? Что это мы таким косяком на собрание в колхоз: первый секретарь, председатель исполкома, второй секретарь… Будто важнейшее событие в районе, торжество с фанфарами.

На том и порешили: едут Рокотов с Михайловым, а Гуторов остается на хозяйстве. Вдруг кто из области позвонит?

Рокотов похудел, стал раздражительным. Симптомы известные. Михайлову они тоже знакомы. Такой период в жизни разве пройдет стороной? Когда зачислял его Дорошин в «мыслители», то предупредил:

— Имей в виду, здесь законодательство о труде не действует. Не согласен — уходи сразу. Потому что работать в основном вечерами придется. Будь к этому готов и не проси покоя.

И Михайлов выдержал два года. Два года. А уж потом получил от Дорошина благословение на дальнейший путь-дорожку. Помнит этот разговор. Позвал его шеф к себе, усадил напротив:

— Вот что, просят дать тебе рекомендацию развернутую и все характеристики… Предлагают на партийную работу. Метил я тебя на рудник новый… Понимаешь, вот два года гляжу я на тебя. Инженер ты хреновый. Не жмурься, сам знаешь, что прав я. И вот, понимаешь, парадокс, а исполнитель образцовый. Если тебе поручишь, можешь ехать на рыбалку. Так как же мне с тобой быть? У меня твой потолок такой: дальше начальника производственного отдела не пойдешь. Да и то, когда Лукин на пенсию соберется. А это лет через шесть. Решай. Могу характеризовать самым лучшим образом.

Он размышлял быстро. Знал, что Дорошин прав. Что хорошо для Дорошина — быть бессловесным исполнителем, то может быть плохим качеством для того, кто заменит потом шефа.

И дал согласие. А дальше в действие уже вступила дорошинская система. Шеф поехал в райком, наговорил там о нем столько лестного. Он так умеет расхвалить, не покривив при этом ни на йоту душой, как никто.

Михайлов стал партийным работником. И при всех первых секретарях он был только исполнителем. Правда, Логунову эта его роль, видимо, была не совсем по душе. Несколько раз в разговорах требовал от Михайлова самостоятельности. Тот обещал, а через несколько дней как ни в чем не бывало заходил к первому в кабинет и аккуратненько спрашивал:

— Я вот задумался тут, Василий Степанович… Надо бы определиться по такому вопросу…

И все начиналось сначала.

На собрание ехали в одной машине. Рокотов за рулем. Михайлов не возражал: раз начальству так удобнее.

— Послушайте, Дмитрий Васильевич… — Рокотов глядел вперед, на дорогу, — я уже несколько раз думал вот о чем… Работаем вместе, дело общее делаем, а разговора у нас так и не было. Иной раз мне кажется, что я вас принимаю за другого человека… Высказались бы как-нибудь.

Да, мудрец товарищ Рокотов. Так ему Дмитрий Васильевич Михайлов выложит свою душу. Как будто существует искренность по вопросу: вот так, потребовал собеседник от тебя душу ему выложить — и нате. Все по самому первому запросу.

Ответил мирно:

— Видите ли, Владимир Алексеевич, я не знаю, какие частности вас интересуют? Я с большим уважением отношусь к вашим качествам… Многого из того, чем вы обладаете, я лишен… И мне хотелось бы работать с вами в контакте. Если что не так, я надеюсь, вы подскажете.

Разговор не получался, и это было ясным не только Михайлову, но и Рокотову.

Клуб в Красном был полон. Мужики сидели по углам и на задних скамейках. Насонов, в праздничной рубахе и кримпленовом пиджаке с галстуком, который выглядел почти нелепо на его крепкой загорелой шее, прохаживался вместе с секретарем парткома по асфальтовой дорожке. Секретарь, бывший директор Красновской школы Лебедюк, худой, нервный, в больших круглых очках, мял в руках тощую кожаную папку.

Обменялись рукопожатиями. Лебедюк кинулся к Рокотову:

— Владимир Алексеевич, мы провели заседание. Пять членов парткома выступили. Осудили поступок председателя. Я вот о чем, Владимир Алексеевич… Может быть, на общем собрании не будем по этому вопросу говорить? Знаете, Насонову ведь еще работать… Трудно будет. Авторитет подорвем.

Насонов маячил в пяти шагах, призывно поглядывая на первого секретаря. То и дело рука его теребила узел галстука.

— Люди все в сборе? — спросил Рокотов.

— Да, Владимир Алексеевич. — Лебедюк двинулся за Рокотовым, за спиной первого секретаря разводя руками так красноречиво, что Насонов, поняв все, молча пошел следом.

Первым выступил Насонов. Тихим голосом рассказал о ходе прорывки свеклы, мягко пожурил отстающих, похвалил горожан, напомнил о сроках. Сел, вытирая со лба обильно выступивший пот.

В зале шептались. Собрание шло непривычно, не выбирали президиума, не несли к столу стопки бумаг для протокола и воду. Руководство колхоза было явно сконфужено, и это не укрылось от глаз присутствующих. В то же время приезд на собрание районного начальства говорил о том, что собрали людей в это горячее время совсем не для пустяковины.

И вот Лебедюк предоставил слово Рокотову. Сказал мягко:

— А сейчас, товарищи колхозники, перед вами с информацией по нашим делам выступит первый секретарь районного комитета партии товарищ Рокотов. Предлагаю послушать его внимательно.

Рокотов начал с положения по прорывке свеклы в районе. Зачитал сводку, где по итогам последних дней колхоз смотрелся неплохо. Потом отложил в сторону бумагу:

— А сейчас я хотел бы о другом… Мы приехали сюда для того, чтобы поговорить о вашем председателе Иване Ивановиче Насонове. Считался он у нас на неплохом счету. Да и вы его, насколько мне известно, уважаете. Но вот произошел случай, который руководство района считает очень тревожным. Вы знаете, что комбинат построил за свой счет вам новый свинарник. Хорошее дело сделано. Но вот оказывается, что сделано все это на одном обмане. Товарищ Насонов выдал руководству комбината бумагу, из которой явствовало, что вы, на таком же вот собрании, решили уступить землю, на которой расположены ваши села Матвеевка и Красное, для сооружения карьера. Теперь же, когда дело доходит до решения исполкома, ваш председатель является туда и заявляет, что бумага, которую он выдал, — подделка и не имеет силы. Мы еще будем обсуждать вопрос о поступке коммуниста Насонова, но предварительно мы хотели бы узнать, как смотрите на него вы?

По залу пошел шумок. Задвигались люди на проходе. У открытой входной двери задымились нетерпеливые цигарки.

Пожилой мрачноватый человек в первом ряду поднял руку. Лебедюк махнул рукой:

— Давай, Иван Ефремович… — Рокотову шепнул на ухо: — Гостев, кладовщик…

— Я вот что спросить… Так поскольку Иван Иванович признался во всем, бумага его силы не имеет?

— Да, конечно, — Рокотов поднялся, — я прошу вас, товарищи, понять одно: нельзя хорошее дело грязным методом делать. Кого обманул товарищ Насонов? Государство, Да-да, нашу страну, а значит, всех нас с вами.

Молчание в зале. Потом, с прохода, одинокий голос:

— Нехай Насонов скаже!

Лебедюк склонился к Рокотову:

— Как, Владимир Алексеевич?

— Вы ведете собрание, а не я.

Лебедюк от волнения снял очки, положил их перед собой на шикарную папку, которую так и не открыл, и объявил:

— Слово имеет председатель колхоза товарищ Насонов Иван Иванович.

34
{"b":"254553","o":1}