Дорошин забеспокоился. По пальцам его увидал это Насонов, по тому нетерпеливому жесту, каким директор комбината достал из нагрудного кармана совершенно ненужные ему в данный текущий момент очки.

— Говори, Иван Иванович, — строго разрешил Гуторов.

— Виноватый я крепко, Василий Прохорович… Виноватый. — Голос Насонова дрогнул. — Бумагу, которую вы зачитывали только что, государственной, ответственной считать никак нельзя… Да-а-а… Наказывайте меня, снимайте с председательства или еще что… Влюбленный я тогда был, когда эту бумагу печатью штамповал… Вот именно влюбленный. В свинарник новый, про который мне тогда так красиво рассказывал Павел Никифорович. Да как же я тогда мог от дела этого отказаться, когда свинарник этот меня на первое место в районе по поголовью свиному выводил? Ну собрал я кто был в селе из членов правления — и отштамповали бумагу. Восемь душ членов правления и было.

— А собрание? — Гуторов с места приподнялся.

— Да какое же собрание? Не было собрания., Отштамповали, и все.

— Ты понимаешь, что ты говоришь? Отдаешь себе отчет в этом?

— Так и было, — Насонов кивнул головой и сел.

Тишина стояла. Кашлянул Гусаков, первый заместитель Гуторова, зашелестела бумагами Марья Дмитриевна, которой поручено было вести протокол исполкома.

— Сукин ты сын, Ванька, — хрипло сказал Дорошин и даже локтем больно толкнул Насонова под бок.

Встал Гуторов:

— Я прошу членов исполкома высказываться, — и голос его был демонстративно спокойным, хотя обстановка обещала и ему немало неприятностей.

— Исключать из партии за это надо! — выкрикнул Дорошин.

— Обман… преднамеренный обман, — подтвердил прокурор. — Ты ж колхозников, понимаешь, обманул… Их именем, понимаешь, распорядился. Не по-партийному.

Кулачкин — начальник управления сельского хозяйства — сокрушенно головой покачал:

— Шуму теперь в колхозе будет.

Кисляков только, старый соперник Насонова, директор совхоза «Салют», усмехнулся понимающе и сочувственно. Уж он-то оценил ситуацию сразу, прикинул степень риска насоновского, уважительно и даже чуть восхищенно головой кивнул:

— А что ему делать оставалось? Свинарник надо… А где подрядчика найдешь? Они все, строители, вон только по комплексам и работают… А в наших рядовых условиях, чтобы построить что-нибудь, надо черту душу запродать. Я вон леваков нанимал, бродячих строителей… Хоть шкуру снимут, зато построят. А теперь, когда и такое запретили, хоть в петлю лезь… Где строителей взять? Вот у меня деньги сколько лет лежат на новый клуб. А кто его строить будет?

— Ты, Роман Васильевич, эти разговоры прекрати, — оборвал его Гуторов. — Законы не нами писаны.

— Тогда и ножки по одежке надо протягивать..

Поднялся Рокотов:

— Мы ушли в сторону от вопроса. Проступок товарища Насонова будет по заслугам оценен районным комитетом партии и, я полагаю, исполкомом районного Совета... Управлению сельского хозяйства, исполкому и бюро райкома, вероятно, следует подумать над тем, справляется ли товарищ Насонов со своими обязанностями председателя колхоза. Может быть, подумать о его замене., Чистое дело нужно делать чистыми руками.

— Правильно, — сказал Дорошин и ладонью хлопнул по столу, — правильно говорите, Владимир Алексеевич… Прямо с ума сойти можно, жулье какое-то. Вокруг пальца обвели. Серьезные люди.

— В ближайшие дни нужно собрать в колхозе общее собрание. Вынести для обсуждения этот вопрос. Отчуждение земель — дело действительно государственное., Все, что говорил здесь Павел Никифорович, не нуждается в дополнительных пояснениях. Но мы должны исходить из соображений комплексных… Что значит снести два села? Это миллионы государственных средств, это разрушение построенного потом и кровью в течение десятилетий…

— Все это возместится, — вмешался Дорошин.

— Возместится? Да… Из того же государственного кармана, Павел Никифорович. Это не выход.

— Позвольте, — вскочил Дорошин, — позвольте, товарищ Рокотов… Вы сами горный инженер… Я задаю вам вопрос: а сколько времени и средств будет стоить новый проект и новый комплекс изысканий? Сколько стоил старый проект, который теперь, по вашим словам, надо коту под хвост, простите, отправить?.. Или это меньше тех миллионов, о которых вы говорите? А фактор времени? Еще надо подумать, в какие миллионы он государству обойдется. Через несколько месяцев начнется строительство электрометаллургического… Я не думаю, что вы будете сомневаться в том, что к восьмидесятому — восемьдесят второму году он будет готов… А теперь скажите, товарищ горный инженер, за сколько лет по готовому проекту вы введете в строй на полную мощность новый карьер? Четыре-пять лет, не так ли? Так вот, с учетом изысканий и подготовки нового проекта вы потеряете еще три-четыре года… А сейчас, позволю себе заметить, на календаре июнь тысяча девятьсот семьдесят третьего года… Так что ж вы собираетесь делать, многоуважаемый Владимир Алексеевич? А? Я понимаю, у вас глобальные, мировые проблемы… А у меня одна голова и доброе имя. Да-да, Владимир Алексеевич… Я не стесняюсь об этом говорить…

— Я прошу вас, товарищ Дорошин, не забываться… — голос Рокотова ровен и даже тих, только лицо побелело.

И опять пауза и тишина. Тяжело дышит Дорошин.

— Прошу прощения, — негромко сказал директор комбината. — Прошу прощения, Владимир Алексеевич… Хотя и я такой же член областного комитета партии, как и вы… Я еще один раз обращаюсь к вам как к горному инженеру: то решение, к которому вы предлагаете прибегнуть, приведет к срыву государственных планов и отразится на экономике всей страны… Вы знаете, что я называю вещи своими именами и ничуть не жонглирую высокими словами. Где выход, который вы нам всем укажете?

Рокотов чувствовал на себе взгляды всех присутствующих. Вот они, знаменитые дорошинские психологические «клещи», из которых дано вырваться не всякому. Сколько раз, сопровождая Дорошина на дискуссии с академиками и старыми битыми волками-хозяйственниками, видел он действие этих «клещей» со стороны… И потом, в каком-либо ресторанчике на Сретенке, перед стаканом «Посольской», Дорошин, хитро улыбаясь, спрашивал его:

— Ну как я зажал этого академика, а? Черта с два выкрутится. Учись.

А пауза затягивается. А затягивать ее нельзя, потому что сейчас все ждут его ответа, потому что — вне зависимости от того, кто недруг Дорошина, а кто друг — сейчас все видели в нем полемиста, чья логика подтверждалась им же, секретарем райкома партии Рокотовым, оппонентом всесильного генерального директора, и все ждут сейчас его, рокотовского слова. Потому что только они двое здесь — специалисты, горные инженеры и спор идет именно в этой плоскости…

— Я пока что не вижу выхода, — сказал Рокотов и увидел, как по лицу Дорошина промелькнула победная улыбка, как опустились и обмякли плечи Гуторова, как закачали головами, переглянувшись, Гусаков и прокурор. — Я пока что не знаю выхода… Но он есть, и я очень скоро сообщу его вам, Павел Никифорович… И вам и присутствующим здесь товарищам.

Он сел и, не думая ни о чем, будто где-то далеко-далеко слышал слова Гуторова, торопливо завершавшего заседание исполкома, слышал, как вставали и выходили люди, переговариваясь негромко. Услышал, как кто-то громко засмеялся в приемной. Словно очнувшись, увидал перед собой лицо Гуторова:

— Ну что, Василий Прохорович?

Тот глянул на него с улыбкой:

— Слушай, Рокотов, а ты мне нравишься… Ей-богу… Глупостей ты, видать, делаешь немало, а вот нравишься, и все…

— Скажи, Василий Прохорович, проиграл я?

— Если честно, то да… Но Дорошин был на пределе. Я ж его давно изучил. По пустякам с главного калибра начинать не будет. Значит, ты где-то рядом с истиной, он же мудрейший мужик и поклоняется правде…

Они помолчали, глядя в лицо друг другу, будто впервые увидались. Потом Гуторов полез в шкафчик, вынул бутылку минеральной воды:

— Давай по стакану, а?

Выпили. Гуторов торопливо порезал лимон, разложил на тарелочке: