— Кого добрый ветер занес?

Тот, что был у нарты, выпрямился.

— Что, не узнал, отец? Здравствуй!

— Алет! — радостно воскликнул Ямай.

Они крепко обнялись. Сын спросил:

— Наверное, не ожидали?

— Да ведь ты не сообщил, когда точно приедешь.

— Я и сам не знал, когда удастся выехать. Случайно попутная нарта попалась. А мама спит? Здорова?

— Здорова. Сейчас разбужу, обрадую. — Ямай быстро пошел в чум.

Вскоре Алет и хозяин упряжки сидели за столиком вместе со стариками, ели строганину из мерзлой оленины, о которой так часто вспоминал молодой зверовод в Салехарде. Старая Хадане, в накинутой на плечи новой клетчатой шали — подарок Алета, любовалась красивым сыном и повторяла:

— Ну вот, наконец-то ты приехал! Теперь материнскому сердцу будет легче.

Двадцатипятилетний Алет, стройный и гибкий, со светлым лицом, карими глазами, чуть вздернутым носом, был похож на мать. Черные, кудрявые, подстриженные сзади волосы казались шапкой на его голове. Тонкие, темные брови и темный пушок над верхней губой отчетливо выделялись на чуть обветренном лице. Он был в меховых кисах и в белой рубахе, заправленной в брюки.

Ответив на вопросы родителей о его городской жизни, стал расспрашивать про дела родного колхоза. Старики охотно подробно рассказывали сыну про колхозные дела, как бы стараясь подальше отодвинуть разговор о доме. Однако радость по случаю приезда сына была так велика, что старики под конец сообщили о готовности дома. Только отец сказал все же:

— Ну и пускай! Нам-то что. — Он собирался закурить новую красивую трубку, привезенную ему в подарок.

Алет обрадовался, но почему-то ни слова не промолвил о переселении в дом, и старики еще более оживились.

Утром после завтрака Алет рассчитался с хозяином упряжки и хотел было снять с нарты какую-то тяжелую вещь, но, подумав, попросил:

— Подвези это к нашему дому, чтобы мне не тащить на себе.

Хозяин упряжки согласился. Ямай, попыхивая новой трубкой, стоял рядом. Выло еще темно, и старик не мог разглядеть, что лежит на нарте.

Он подошел ближе и, пощупав спинку кровати, удивился:

— Это что такое?

— Это, отец, железная кровать, хорошая, большая.

Если бы другая вещь была на нарте, старик еще бы не раз пощупал ее, похвалил бы, спросил, сколько стоит, но Ямай знал, что эта покупка Алета нужна только тем, кто живет в доме. Старик промолчал, потихоньку отошел в сторону. «Совсем по-городскому жить хочет, — подумал он, глядя на сына, одетого в пальто, шапку-ушанку с кожаным верхом и валенки. — И сам на городского похож».

Алет обратился к отцу, показывая на нарту:

— Садись, отец, подъедем к нашему дому.

— Сам дорогу знаешь, зачем мне ехать туда? — сухо ответил Ямай.

Алет пожал плечами и погнал упряжку. Ямай с грустным видом долго смотрел вслед уходящим в темноту нартам. И когда они скрылись за штабелями досок, вошел в чум.

— А где Алет? — с беспокойством спросила жена.

Старик рассказал о привезенной сыном железной кровати и начал ругать Алета. Хадане подхватила:

— Вот и дождались радости: сын приехал, — заговорила она. — Вместо того чтобы помочь нам в беде, сам немедленно начал вселяться в дом. Даже не посоветовался с нами. Вот какие нынче дети. Тьфу!

— Тэтако Вануйте только этого и надо. Ему лишь бы план выполнить. — Ямай сидел на своем обычном месте и зачем-то держал в руках обе трубки — старую и новую.

Старуха вздохнула.

— Быстро договорятся. А потом Алет поспешит сделать в сельсовете бумагу о женитьбе на Сэрне. Недаром широкую кровать привез. Она-то небось не откажется в доме жить, науськает глупого парня скорее из чума уйти.

— Науськает, так я думаю, — подтвердил старик. — Только Сэрне-то, говорят, уже в доме живет.

— В доме, да не в своем. Брат хозяин. А тут она хозяйкой будет.

— Почему она, а не мы? — неожиданно вырвалось у Ямая.

Хадане грозно уставилась на мужа.

— Что значит мы? Ты в уме или тоже в дом захотел?

Старик стал оправдываться: мол, не то хотел сказать, оговорился. А Хадане, и без того расстроенная, вспыхнула, как сухая хвоя на горячих углях. Она принялась ругать старика, что он позволил Алету увезти в дом кровать, не надоумил сперва позаботиться о работе да подольше побыть с родителями, с которыми не виделся столько времени.

— Опять я виноват, вот беда, — Ямай тяжело вздохнул, хотел было что-то сказать, но махнул рукой, встал и вышел на улицу.

К обеду Алет вернулся веселый, возбужденный. Снимая пальто, он рассказал, как в правлении обрадовались его приезду. Звероферма почти уже готова, нужно только привезти зверей и начать работу. А сейчас ему дали неделю для отдыха и устройства семейных дел.

— Обошел всю факторию. Здорово изменилась — вырос большой поселок, — с радостью сказал Алет.

Печальные Ямай и Хадане молчали и делали вид, будто его совсем не слушают.

— Что случилось? Почему такие печальные? — спросил Алет.

— Из-за тебя, хорошего нашего сына, — с дрожью в голосе ответила мать, рассеянно помешивая ложкой в кастрюле.

— Из-за меня? Что плохого я сделал?

— Заживо хочешь схоронить нас, вот что, — Хадане поднесла к глазам край накинутой на узкие плечи шали, привезенной сыном.

— Что ты, мама, что ты? — Алет опустился рядом с отцом на оленью шкуру и улыбнулся.

Старик сидел молча, внимательно прислушиваясь к разговору старухи с сыном. Хадане прерывистым голосом продолжала:

— Зачем в дом кровать увез? Туда перейти собираешься?

Алет опять улыбнулся:

— Стоит ли из-за этого расстраиваться? Дом-то какой хороший! Вы видели? Нет? Напрасно. Очень хороший дом. Я в его каждый уголок заглянул. Везде хорошо сделано. Даже печку проверил — нисколько не дымит. Я уже документы на него получил — вот они! — сын вынул из кармана бумаги. — Теперь мы хозяева этому дому. Можем хоть завтра вселиться.

— Завтра? — не выдержал отец. — Это как же так, сынок? Мы что, для тебя ничего не значим? Нельзя было посоветоваться с нами, с родителями? Плохо это, так я думаю.

А старая Хадане отошла на свою половину и тихо-тихо заплакала.

Алет сокрушенно развел руками:

— Вот беда. Как же быть?

Они долго молчали, погруженные в невеселые мысли. Алет еще несколько раз повторил вслух: «Как же быть? Как же быть?» Видно было, что он действительно растерялся и не знал, что же ему делать, как поступить. Никогда не было такого случая, чтобы родители так решительно восставали против него.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Я подумаю, посоветуюсь с людьми. Мне не хочется огорчать вас, а потом страдать, мучиться из-за этого. Я же люблю вас, сами знаете.

— Вот это другое дело, — оживился Ямай. — Конечно, все хорошенько обдумать надо.

Хадане тоже заговорила:

— Ты любишь нас, милый сын, а мы любим тебя. Ты у нас единственный, вся наша надежда и опора.

Алет направился к умывальнику.

— Обедать-то скоро будем?

— Сейчас соберу, — мать легко поднялась и принялась хлопотать возле низенького столика.

Отец весело воскликнул:

— Верно, давно пора обедать. Ведь и вода иногда заволнуется, да опять успокоится.

Обед прошел почти что в молчании. Старик пытался завести беседу про разные дела, но разговор почему-то никак не клеился. Алет сидел и думал: «Ну как же быть? Где найти выход?»

После обеда он надел малицу и счистил снег возле чума, а потом незаметно куда-то исчез. Может, к своей невесте убежал? Кто его знает. Они давно не виделись, поди, соскучились.

Алет вернулся вечером какой-то странный: с родителями разговаривал рассеянно, отвечал невпопад и вызывал у них смех. Он помог матери приготовить ужин и попросил сварить еды побольше и повкусней.

«Соскучился по домашней еде, — решила Хадане. — Да и проголодался, видно».

Перед ужином пришел к Тэседам учитель Максим Иванович. В чуме все обрадовались его приходу.