Зайти в дом старик не решился. Поднявшись на крыльцо, он жег спички в поисках какой-нибудь дыры, но не нашел и положил сядэев над дверью за панель.

Старик вернулся в чум веселый, словно выполнил какое-то важное задание. Хадане спросила, где он спрятал божков. Старик врать не стал и сказал, что в дом зайти он побоялся, положил сядэев на дверь за доску.

— Вот и хорошо, — одобрила жена. — Сядэи не впустят в дом недобрых духов.

Хадане сделалась заметно бодрее, затеяла разговор со стариком, делясь впечатлениями от посещения Вэрьи и своего дома.

Алет пришел поздно.

— О чем же так долго говорили на заседании? — спросила мать, глядя на улыбающегося сына.

Алет, моя руки, стал рассказывать, что было на правлении. Весь вечер прошел в спокойной беседе. Никто и не обмолвился, что завтра они будут переходить из чума в дом.

Ночью старуха разбудила Ямая.

— Вставай, засвети огонь, — полушепотом сказала Хадане.

Ямай, поеживаясь от холода, напялил на себя малицу, кряхтя, поднялся на ноги и, несколько раз чиркнув спичкой, засветил лампу. Старики посмотрели в ту половину, где, зарывшись головой в меха, безмятежно, чуть посвистывая носом, спал их сын.

— Спит. Не думает, что это последняя ночь в чуме. Разбудить? — Хадане подняла глаза на мужа.

— Зачем?

— В последнюю ночь все обсудить хорошенько надо, потом поздно будет.

— Да-да, — согласился Ямай. — Утром будем в дом перебираться.

Хадане повысила голос:

— Утром? Почему непременно утром?

Старик понял, что сказал совсем лишнее. Подойдя к постели, он опустил капюшон малицы, сел и, вынув трубку, стал набивать ее табаком.

— Конечно, не обязательно утром, — проговорил он наконец.

— Это только Алет может придумать. Ему все равно, готова семья к переезду в дом или нет. Надо разбудить его, пусть и он в последнюю ночь не спит, обдумает все.

— Зачем сон прерывать? У него все уже обдумано, так я думаю.

Хадане зябко куталась в меховую ягушку.

— Напрасно ты, старик, всех сядэев в дом отнес.

— Ты же велела.

— А ты и рад, — заворчала старуха. — Мне что-то всю ночь жутко, не знаю отчего. Хоть бы одного сядэя оставил.

Ямай вздохнул:

— Верно, старуха, нехорошо сделали. Хорти был бы жив, и то веселее, полаял бы. Теперь без собаки живем, совсем плохо, — Ямай вспомнил своего верного старого пса.

Слова эти навели старуху на мысль, за которую она ухватилась как утопающий за соломинку.

— Если бы в тундре жили, может, Хорти жив был. В поселке даже собака сдохла. Нам, старым людям, здесь, видно, тоже долго не жить.

— Ну зачем, старуха, такое говорить. Хорти старый был. Он бы все равно и в тундре подох.

— А ты не старый, ты, видать, молодой. Давай печку затопи, в холоде, что ли, всю ночь сидеть будем? Я сегодня спать совсем не могу, да и вещи подготовить надо.

И они оба не спали в эту ночь. Старик затопил печку, и они, негромко разговаривая между собой, принялись собирать свои вещи. Но собирать уже нечего было. Кроме постелей и посуды, все, как обычно, находилось в меховых и замшевых мешках да узлах.

Дрова в печке догорали, и Ямай вышел на улицу. Вернувшись с охапкой крупных свежих щепок, он весело сказал:

— Ах, хороший сегодня денек будет, старуха! Снег свеженький выпал, тепло, безветренно, и небо прояснилось. Солнечный будет денек!..

— Я не думаю, чтобы сегодня был хороший день, — ответила на это Хадане. — У меня с вечера ломило ноги, а это всегда к непогоде.

Ямай, подкладывая дрова в печку, ухмыльнулся:

— Тебе, старуха, все хочется, чтобы не так было, как я говорю.

Хадане собралась что-то ответить, но тут сын заворочался в постели, и она промолчала.

— Вставай, вставай, — обратился к сыну отец. — День сегодня хороший будет: снежок выпал, тихо, тепло, ясно.

— О, это хорошо! Сегодня ведь в дом переедем! — Алет быстро встал с постели.

— Знаю, знаю, сынок, потому и говорю.

А Хадане вздохнула и посмотрела на сына.

— В дом переходить сегодня? А ты вчера нам не сказал, чтобы мы подготовились.

— А что тут готовиться-то, мама? Не по тундре ведь кочевать…

— По тундре… — опять вздохнула старуха.

Во время завтрака она вздыхала, то и дело напоминая, что это их последнее чаепитие в чуме и они в последний раз греются у железной печки. Ямай же был в хорошем и приподнятом настроении.

После завтрака Алет сказал:

— Я пойду в правление, попрошу у председателя упряжку оленей, вы подготовьте все вещи.

Отец весело подмигнул жене:

— На оленях прокатимся, старуха, на оленях-то с вещами легче будет, так я думаю.

Поджидая Алета, старики оделись так, словно они собрались в дальнюю дорогу. Отец даже подпоясался широким пастушеским ременным поясом с ножнами, металлическими и костяными украшениями. Мать надела длинную добротную ягушку, подпоясалась вязаным кушаком и старательно обвязала голову клетчатой шалью. Сидя среди узлов, свернутых постелей, Хадане рассматривала бахрому своего цветного кушака, погруженная в невеселую думу.

Пришел сын.

— Ну, подводы готовы — две упряжки! — весело сообщил он.

Ямай быстро и легко поднялся:

— Уже достал? — И, заглянув за дверь, удовлетворенно добавил: — Верно, две нарты. Молодец, сынок! Ну, старуха, давай собираться.

— У меня все собрано, — еле слышно ответила Хадане. — Можете выносить, грузиться…

Алет промолчал. Он боялся неосторожным словом расстроить мать окончательно. Отец и сын принялись выносить из чума разукрашенные ненецкими узорами меховые и замшевые мешки, набитые одеждой и обувью стариков, оленьи шкуры, посуду. Затем они сложили вынесенный скарб в нарты. Хотели было привязать сзади к одной из упряжек нарту с продуктовым ларем, но подводы и так были тяжело нагружены.

— Ладно. Ты, сынок, отвези это и возвращайся с подводами, а я останусь с матерью. Одной ей тяжело будет в пустом чуме.

Вид у старухи был печальный. Чтобы незаметнее скоротать время, Ямай рассказывал ей смешные истории, но они не утешали Хадане, а вызывали еще большую грусть.

Алет вернулся не один. Вместе с ним приехала фельдшерица Галина Павловна и Сэрне. Ямай весело поздоровался и поблагодарил девушек за внимание. Когда на нарты погрузили все вещи, старик обратился к жене:

— Ну, милая старуха, пойдем к оленям. Давай-ка поднимайся!

Старик взял жену за руку, чтобы помочь ей встать. Хадане тяжело поднялась на ноги и, сделав шаг к выходу, вдруг зарыдала.

— Как мне с чумом расстаться! — простонала она и упала в обморок.

Галина Павловна и Сэрне приводили Хадане в чувство, а Ямай опустился на колени возле жены и дрожащим голосом испуганно повторял: «Вот беда! Вот беда!»

Наконец Хадане привели в чувство. Она сидела бледная, как мездра оленьей шкуры, выветренной на морозе. Когда она успокоилась, ее под руки вывели из чума и усадили на передней упряжке.

Алет и женщины разбирали чум, а Ямай хлопотал возле жены: старательно укрывал ноги, укутывал ее теплой одеждой, будто предстоял долгий путь. Хадане уже не плакала, жмуря от ярких лучей солнца покрасневшие глаза, она грустно глядела на чум.

К упряжке подошли Максим Иванович и Тэтако Вануйто. Они весело поздоровались со стариками.

— Хороший день вы выбрали для новоселья! — сказал учитель.

— Очень хороший день, Максим Иванович. Мы знаем, какой день выбрать надо! — отозвался старик.

Председатель колхоза улыбнулся.

— Наверное, поэтому и не хотели переезжать так долго?

— Конечно, — Ямай хитровато посмотрел на старуху. — То мороз, то ветер. А сегодня ах какой ладный день! Такой день хорошую жизнь сулит. Верно, мать?

Хадане ничего не ответила, еще ниже опустила голову.

Молодые люди уже уложили в нарту мешки, а сверху привязали железную печь и трубы — все сделали так, как обычно делают в тундре. Деревянные шесты решили пока оставить. Вскоре обоз из двух оленьих упряжек и привязанной сзади нарты с продуктовым ларем тронулся с места. Старики ехали на передней упряжке, которую вел их сын. За ней следовала вторая упряжка, привязанная к предыдущей. Молодые женщины, Вануйто и Максим Иванович шагали рядом с неторопливо двигающимся обозом.