Когда я шагал от станции к госпиталю, мне почти преградил дорогу вынырнувший сзади и резко остановившийся «роллс-ройс». Дэнни О’Коннор, известный под прозвищем Дэнни-Осел, выскочил из машины, загородил мне дорогу и начал заталкивать меня в автомобиль мистера Финнегана. Будто он — военная полиция!

Вчера вечером телеграмма об увольнении со службы отправлена не была, поэтому формально мистер Финнеган оставался моим боссом. Он сидел на заднем сиденье и диктовал мисс Куртц, но я заметил, как он взглянул на меня. А так ли надо мне ехать с ним? Я заколебался. Это ведь не сумасшествие, не так ли? И не «эксцентричное» поведение, как он объявит позже!

Осел действовал, будто выбора у меня не оставалось. Дэнни в детстве, видимо, был заядлым хулиганом, в «Вильямсе и Мак-Элрое» это было признано всеми.

— Что ты хочешь? — спросил я.

— Садись в машину.

— Арест, что ли?

Осел расхохотался.

— Вы слышали? — крикнул он мистеру Финнегану. — Очень умный? Да? — сказал он мне. — Pischer!

Итак, новости распространились. В ночном суде присутствовал репортер. Как же без него в суде!

— Эдди! — Мистер Финнеган высунулся из окошка. — Не обращай внимания на этого идиота. Влезай!

— Я иду в госпиталь! — сказал я.

— И я туда же. Влезай. Я отвлекусь от тебя на минуту, — сказал мистер Финнеган, когда я уселся рядом с ним. — Хочу записать кое-какие мыслишки!

Осел открыл переднюю дверь и плюхнулся справа от шофера. Мы тронулись. Я поздоровался с секретаршей Финнегана, мисс Куртц. Она улыбнулась мне, потом согнала улыбку и снова стала деловитой.

Мистер Финнеган придержал меня за локоть. Казалось, он был настроен дружелюбно, одна из его светлых сигар перекочевала в мой нагрудный карман.

— Продолжим, Куртц, — сказал он.

Он готовил конфиденциальный доклад для группы производителей сигарет, которые платили ему высшей формой уважения — испрашивали у него совета по проблемам, охватывающим всю табачную индустрию целиком. Он согласился, об этом вскоре знал каждый работник отрасли, изыскать один день своего времени и не потребовал оплаты, если они выделят пять тысяч долларов на опекаемый его женой некий фонд милосердия. Производители табака имели, очевидно, крупные неприятности. Они согласились.

Мистер Финнеган одновременно использовал и диктофон, и знание Куртц стенографии. Потом он сверял человека и машину.

Он диктовал речь со страстностью политического оратора и не отпускал мой локоть. Иногда незанятым кулаком он энергично делал эмфазу.

— Итак, джентльмены, — диктовал он, — помочь я вам не могу. Факты, изложенные мной, не допускают иного толкования. Они показывают неразрывную связь между нашим продуктом и ростом числа раковых заболеваний. Наш бизнес в опасности! Что же делать?

Он взглянул на меня, как бы ища ответа.

Затем продолжил:

— Во-первых, свет в наших лабораториях должен гореть и днем и ночью до тех пор, пока мы не изготовим безопасную сигарету, которая тем не менее останется сигаретой. Потребуется время, но мы ее сделаем. Ни капли сомнений в этом быть не может!.. Куртц! — обратился он к секретарше. — Здесь могут быть аплодисменты. Поставьте паузу! — Он продолжил: — Но совершенно очевидно и другое — пока наши ученые работают, мы не можем прекратить выпуск сигарет. Ведь не можем?

Он снова поглядел на меня.

— Не можем, — подтвердил я.

— …У одного моего старого друга, Джека Демпси, есть поговорка, прошедшая испытание временем. Сейчас она как нельзя кстати. Итак, лучшая защита — это нападение. Сам Джек, могу добавить, еще не вошел в анналы истории, и, разумеется, это пока относительно.

Мистер Финнеган прижал себе пальцем нос и скорчил смешную гримасу. Я улыбнулся.

— Куртц! — продолжил он. — Здесь может раздаться смех, отметьте паузу. Продолжаю. Что же я предлагаю? Давайте вместо защиты предпримем наступление. Давайте перенесем тяжесть обвинения на что-нибудь другое. Здесь, Куртц, опять паузу, но не для аплодисментов, а чтобы лучше дошло!

Он глубоко вздохнул.

— Теперь, Эдди, вникай! — сказал он мне. — Я предлагаю, джентльмены, чтобы сигаретная индустрия организовала в качестве общественной службы комитет, состоящий из авторитетных ученых. И пусть этот комитет будет оплачен, основан и публично избран от нашей индустрии. Хотя и ответственность он будет нести только перед населением этих Штатов Америки.

Этот комитет выдающихся личностей опубликует доклад… Слушаешь, Эдди?

— Нет, — ответил я.

— Зря. Пропускаешь самую суть.

— Продолжайте.

— И вот этот доклад доступно изложит всем, что причиной рака легких являются отходы промышленности, которые загрязняют воздух над индустриальными и жилыми массивами, воздух, которым мы дышим и живем. Как вы думаете, Куртц, здесь будут аплодисменты?

— Да, мистер Финнеган.

— Поставьте паузу. Что с тобой, Эдди?

— Откуда вы знаете выводы ученых?

— Я говорил с некоторыми. Продолжаем, Куртц. Я хочу сказать, почему бы нам не поделиться грузом проблем с нашими братьями по автомобильной промышленности? Пауза. Давайте разделим ответственность и на производителей синтетических заменителей. Пауза. А то получается, что в данной ситуации наши братья-индустриалисты не прикладывают рук к массовому убийству. Пауза.

Я захлопал в ладоши.

Кивок мистера Финнегана.

— Все как один — за натуральную кожу, — хвастливо объявил он. — Продолжаем, Куртц. Не сигаретный дым, друзья мои, накрыл великий город Лос-Анджелес одеялом смерти. Пауза.

Я зааплодировал, утроив темп.

— …Не сигаретный дым раздражает каналы нашего обоняния, когда мы едем по лугам Джерси.

— Пауза, — сказал я.

— Правильно, — подтвердил он. — Ну как, Эдди?

— Не спрашивайте, — ответил я. — Я уже высказался.

Финнегана слегка дернуло. Его речь, взращенная на многозначительных паузах, неожиданно дала трещину.

— Мне понятно, к чему ты клонишь, — сказал он трезво. — Слишком цветисто.

— Я этого не говорил.

— Может, ты и прав, — сказал он задумчиво. И замолк.

Никто не произнес ни слова. Когда мистер Финнеган мысленно концентрируется, его напряженность передается окружающим. Прошла минута. Были слышны щелчки его наручных часов.

В эту минуту я вспомнил, что мистер Финнеган едет в тот же госпиталь, что и я. Неужели он едет повидать моего отца? Мистер Финнеган — известная личность в известных кругах, и в этих кругах не принято покидать друзей в беде. Неужели он специально приехал со своей секретаршей, диктофоном, клоуном-телохранителем, специально, чтобы успокоить меня, — мол, несмотря на все случившееся, «Вильямс и Мак-Элрой» стоит за меня горой?

Он, разумеется, птица большого полета, если не сказать больше. Он способен не только на жестокость, но и на импульсивную щедрость. Этим я всегда восхищался. А он, чувствуя мое восхищение, отвечал добрым расположением. Вот поэтому он и был здесь — он помогал Другу.

Я всегда говорил, что он — единственный из многих моих знакомых — живет как хочет. Поэтому я внимательным образом изучил, как он ухитряется это делать. Вернувшись с войны в сорок пятом, я крепко решил организовать оставшуюся жизнь так, чтобы получить от нее по возможности все. Должен догнать их, повторял я про себя, после потери четырех с половиной лет. Причин, по которым мне не представлялось возможным устроить жизнь по собственному усмотрению, так же, как мистер Финнеган устроил свою жизнь по своему усмотрению, не было. Он распланировал каждую минуту своего дня, как показало изучение его способа, чтобы делать только то, что он хочет, и всячески избегать того, что прямо к нему не относится и с чем бы он не желал иметь дело.

Не знаю, как у него обстояли дела с женой. Относился он к ней лучше некуда, но представить ее с ним в постели — мое воображение отказывало. Единственным источником информации об этой стороне его жизни были страницы журнала «Харперз Базар». Время от времени его приватное существование освещалось этим журналом. Цветные фотографии иллюстрировали то ее с бульдогом, обвешанным медалями, то пузырящийся бассейн, где рядом на стенках лежал девственный снег. Супругов Финнеган всегда снимали таким образом, чтобы эффект их лиц создавал полное правдоподобие относительно самой счастливой семейной пары Америки. Даже циничный взгляд не отыскал бы изъяна в их счастье. Между ними был заключен союз о полном принятии условий игры: игра же была их договором на жизнь.