— Я помню, ваша честь, — сказал Артур. — Я бы не стал находиться за три тысячи миль от моего офиса лишь для того, чтобы обсудить с вами две-три взрослые шалости! Даже если они очень серьезны!

Он пустился в описание моих более крупных грехов. Я перестал слушать. Все точно. У него имелся даже доклад полицейского о свертке с мусором, который я таскал с собой. Уж не знаю, кто снабдил его этой информацией, но, кто бы он ни был, сделал он это в духе совершенно людском! Артур представил факт с мусором походя, лишь подчеркивая адекватность его восприятия и общего настроения по отношению ко мне — бедному, несчастному умалишенному!

И все же судью, судя по его поведению, представленные на рассмотрение деяния и поступки вовсе не убедили.

Но Артур был дока в своем деле и знал, когда, как и что говорить. Он понизил голос, фразы стали простыми, он применил самый действенный метод — театральный.

Он рассказал историю об Эллен и о «средствах», как мать нашла их в ванне, как ждала в комнате отеля свое заблудшее чадо и как оно наконец появилось в сопровождении негритянского юноши, И всю эту комедию организовал и поставил по необъяснимым причинам собственный папаша Эллен, то есть я!

Дальше — хуже, продолжал Артур:

— …Самое плохое, что может сделать один человек другому, — наплевать в душу…

После такого вступления он описал случай, когда Флоренс и Глория прибыли в дом 31 по Саунд-Драйв без извещения об этом заранее и обнаружили меня с Гвен flagrante delicto (иногда Артур напоминал мне сенатора Эверета Дирксена).

— …И в кровати с прелюбодействующей парой лежал ребенок, никто не знает чей. Эта картина, ваша честь, нанесла такой удар моему клиенту, от которого она, как вы видите, до сих пор не может оправиться! Это бесстыдство в абсолюте до сих пор стоит у нее перед глазами!..

…Я уверен, что этот человек глубоко сожалеет о бедах, причиненных своей жене. Но в любом случае, каковы бы ни были его подлинные чувства, она преодолеет последствия того, о чем я поведал. Более всего она озабочена другим — тем вредом, который он нанес не окружающим, а самому себе. И поэтому она надеется, что вердикт вашей чести установит обязательность лечения в психиатрической больнице. Мы же постараемся, чтобы оно было толковым. Ваша честь уже, вероятно, прочитали о пожаре?..

Артур описал поджог, устроенный мной, ошибочно сделав ударение на том, что я заперся в доме и намеревался превратить обыкновенный пожар в некоего рода пир. В этом он был прав, хотя и не знал точно. Так или иначе, живописность его повествования была настолько хорошей, что привлекла полное мое внимание.

— …Сам по себе поджог, в свете изложенных мной фактов, может предстать только вариацией ключевого момента во всей этой печальной истории. Мистер Андерсон едва спасся, повторяю, едва выжил после автокатастрофы на шоссе. Его гоночная машина «Триумф» — а он всегда имел тягу к быстроходным зарубежным маркам — почти лоб в лоб столкнулась с тяжелым трейлером. В то, что он выжил после этого, до сих пор верится с трудом. Когда же мистера Андерсона спросили, как все произошло, он ответил, что рука, неведомо откуда, — ваша честь, неведомо откуда, заметьте, — схватила руль и вывернула автомобиль навстречу мчащемуся грузовику!

Артур сделал еще одну паузу.

В первый раз судья повернулся ко мне и внимательно посмотрел на мою персону. Я улыбнулся ему. Похоже, что впечатление от улыбки получилось жутковатое.

— …Мы думали, ваша честь, что этот сдвиг был временным. Ныне же, столько месяцев спустя, он пытается сжечь себя в доме родителей, в доме, в котором он вырос, в доме, где каждая мелочь напоминает ему о детстве, где все дышит знакомым и родным. А также в доме, где хранились коммерческие записи отца, кипы книг, в которых отражен весь бизнес его родителя. Старый джентльмен, услышав об этом, расплакался, что-то надломилось в его душе.

В этот момент в комнату бочком протиснулись, многократно извиняясь, доктора Тэйлор и Лейбман. Судья был настолько поглощен речью Артура, что даже не заметил их прихода.

— Да-а! — протянул судья и вздохнул. — Ну что ж, посмотрим, посмотрим!

Он перевел взгляд с меня на Флоренс.

— Вы ничего не хотите сказать, миссис Андерсон?

Флоренс говорить не могла.

— Может, закурите?

Флоренс кивнула.

— Клерк, — сказал судья, — объявляю перерыв на пять минут.

Флоренс повернулась ко мне:

— Пойдем поговорим. Мне надо покурить.

Снаружи ярко светило солнце. Флоренс заметила, что я не спускаю с нее глаз, и повернулась к свету спиной.

— Я плохо спала, — сказала она. — В этом ужасном городе не могу по-человечески выспаться.

— Что ты собираешься делать?

— Это зависит от… — Она замолкла. — В общем, это зависит от тебя. В одиннадцать я улетаю обратно.

— А Эллен?

— Она летит со мной.

— Летит ли?

— Да. Выяснилось, что Ральф — не самый уравновешенный юноша в мире. А что еще можно было от него ожидать? Он внезапно набросился на нее, без видимых причин, и назвал ее испорченной буржуазной шлюхой. Это — цитата! И я сказала, что таких грубостей она никому прощать не должна. И мы с ней подружились, знаешь. В первый раз по-настоящему подружились. Представь, Эллен и я! И она не беременна. Я так благодарна тебе за это.

— Мне нравился Ральф.

— Мне тоже. А ты не рад, что она не беременна?

— Да, рад.

— Я хочу сказать… здесь так неуютно, суд… и вообще! Ты знаешь, что я подписала бумагу, ты понимаешь меня?

— Понимаю. После всего… что тебе еще оставалось?

— Ох, спасибо! Мне так неловко. Потому что я вроде наказываю тебя. Ты ведь не чувствуешь, что я?..

— Нет. Все нормально.

— Я пригласила и доктора Охса. Знаю, знаю, его услуги страшно дороги, но в жизни нашей таких кризисов еще не бывало. — Она натянуто рассмеялась. — Я пригласила его, и он помог. Очень помог мне на прошлой неделе. Знаешь, что он сделал?

— Нет.

— Он — гипнотизер. Никому не удавалось загипнотизировать меня, а он смог. Даже несколько раз. И вчера тоже был сеанс. А пока я была в трансе, заставлял меня повторять: «Как хорошо снова быть рядом с ним, но мне он не нужен! Будет чудно, если мы будем вместе, но я могу обойтись и без него. Хочу — да, нуждаюсь — нет! Хочу, но не нуждаюсь! Хочу, но не нуждаюсь…»

— Ну и как? Помогло?

— Не знаю. Это — процесс. Сегодня он опять проведет сеанс. Перед самолетом. Мне надо подготовиться к этому. Я не знаю, что будет со мной и что думаешь ты. Скажи, что думаешь ты?

— Что ты все делаешь правильно. Как всегда.

— А ты, что ты?..

— Все правильно.

— Из тебя слова лишнего не вытянешь!

— А что ж тут можно сказать?

— Я попробую все равно. Как мне не быть сейчас вульгарной? Как? Я хочу сказать, Эдвард… Давай забудем все, поедем домой и начнем все сначала!

— Будет довольно трудно.

— Можно один вопрос? Неужели все это, все это из-за одной женщины? Все из-за нее?

— Вовсе нет. Не из-за нее.

— Тогда из-за чего?

— Из-за потери уважения к самому себе.

— И все?

— И все.

— Я думала, хоть что-то, хоть что-то…

— Ага, что-то серьезное?

— Я так не говорила. Ты поступаешь нечестно.

Она покраснела и тяжело задышала, ее губы мелко подрагивали.

— Я должна влепить тебе пощечину. Как у тебя язык повернулся?

Ее глаза вновь заполнили слезы.

— Извини, — сказал я. — Ты права в своем негодовании.

— Я только хотела сказать, что, может, все происшедшее связано с тем, в чем я не могу тебе помочь?

Вышел низкого роста клерк и объявил, что судья готов возобновить слушание.

Флоренс порывисто обхватила меня.

Мне стало жаль ее, бедняжку. Все, что она хотела сказать, я знал наперед.

— Подожди, не входи! Пожалуйста, — быстро заговорила она. — Еще секунду! Слушай, одно слово — и слушание прекратится. Я скажу Артуру, и все. Мне сейчас гораздо легче, дело ведь не в этой маленькой грязной сучке, ты сам сказал, дело в самом тебе, если я правильно поняла и если это так… нет, так звучит ужасно, если дело в тебе самом, в том, в чем я могу помочь тебе, то я помогу, ты ведь в полном порядке, я знаю. Ты вел себя как законченный негодяй, но вытащи себя из определенного круга системы, и ты снова станешь самим собой. Я буду ждать… Я помогу тебе! Ну не молчи! Я всегда буду рядом! Мне только сказать слово Артуру, а он объяснит все судье. Итак, Эванс, решай. Я иду!