Курица, самое «еврейское» животное, имеет с нами гораздо больше общего, чем казак или кадровый военный. Этот персонаж уже попадался нам в разных идиомах — то как ѓон («петух»), то как ѓун («курица»). Штейн аф ѓинерше фис, «стоять на курьих ножках», значит «быть непрочным» (ср. «колосс на глиняных ногах»). Есть великолепное слово ѓинерплет — «оцепенение», «ступор», — правда, в данном случае ѓинер никак не связано с курами, но мало кто из идишеязычных евреев об этом знает^{64}. «Трава была такая забойная, что я сорок восемь часов провел в полном ѓинерплете, все думал о „Грэйтфул Дэд“ и Джерри Гарсиа» — так и видишь психоделических цыплят, кивающих головами и машущих крылышками в такт «Кейси Джонсу»^{65}. Если же вместо того, чтобы клевать носом, вы подскочите и станете носиться, как будто вас самого жареный петух кое-куда клюнул, — еврей скажет: «бегает ви а фарзамте мойз» («как отравленная мышь»).

Наверное, в истории еврейской курицы самое интересное то, что в разговорном идише североамериканских евреев слово ѓун было почти полностью вытеснено английским chicken. Куры, в отличие от гражданских прав, были у евреев всегда — и в Европе, и здесь, в эмиграции. Вероятно, большинство евреек, приехавших в США в конце девятнадцатого — начале двадцатого века, покупали по крайней мере одну курицу в неделю в связи с шабес, даже если они давно уже не соблюдали все остальные субботние обычаи. Однако ѓунт и кац остались неизменными, а столь же популярное ѓун почти сразу же превратилось в chicken.

Дело не в животных, а в языковых особенностях. Живя в Европе, евреи общались в основном с носителями одного диалекта, характерного для их местности. Приехав в США, они оказались в гуще носителей других диалектов, где трудно было определить, на каком именно наречии говорит собеседник; зачастую стоило больших усилий понять, как мысленно «перевести» его речь на свой диалект, что на что заменить. В частности, возникали большие трудности с ѓон и ѓун. В стандартном идише петух — ѓон; польские и галицийские евреи округляли о до у: ѓун. Но в клал-шпрах и литвиш слово ѓун означает «курица» (в польском и галицийском диалектах идиша оно, в свою очередь, звучит как ѓин). Слишком большая путаница; слишком многим бы пришлось по ошибке есть петухов. Наверно, переименовать ѓун в chicken додумался какой-то алтер ѓинер-фресер, «старый куроед», — бывалый человек, знающий, что к чему. Была велика опасность того, что вас неправильно поймут (или сделают вид, что не поняли), поэтому проще и удобнее было взять однозначное английское слово.

Алтер ѓинер-фресер — вовсе не почтенный старец, а неотесанный, но славный малый, этакий бравый вояка: везде побывал, все повидал — как говорится, шойн гепокт ун гемозлт, дословно: «уже переболел оспой и корью» и вообще всеми детскими болезнями; он свое дело знает, он всегда рад и совет об амурных делах дать, и отряд через минное поле без потерь провести. Вот кто такой ѓинер-фресер — если и не вояка, то стреляный воробей, уж это точно.

Образ алтер ѓинер-фресера — пожилого мужчины, уплетающего молодую курочку, — порой приводит людей к неправильному выводу: дескать, фресер — непременно развратник. Бывает и так, но отнюдь не всегда. Вообще же закоренелого бабника, распутника, который не может устоять ни перед одной юбкой, называют хамер-эйзл. Хамер — гебраизм, эйзл — германизм, оба означают «осел». Получается «осел-ишак». Это очень распространенное выражение; родилось оно, можно сказать, из школьной шутки, дурашливого тайч. Евреи привыкли переводить хамер как эйзл: «И поднялся Авраам рано утром и оседлал своего эйзла…» (Быт. 22:3)

Игра слов возникла благодаря тридцать четвертой главе Книги Бытия, где Еммор (в оригинале Хамер), чей сын только что изнасиловал дочь Иакова Дину, приходит к сыновьям Иакова и говорит: «Ваших дочерей давайте нам» (Быт. 34:9). Еммор-Хамер — похотливый старикан, тертый калач, алтер ѓинер-фресер, но уж никак не осел. Однако глупые ученики, видя в тексте слово хамер, автоматически переводили его как эйзл: «И говорил Осел с ними так: <…> породнитесь с нами: ваших дочерей давайте нам». В тексте Торы хамер таки означает эйзл — везде, кроме этого отрывка.

Путаница с хамер/эйзл и ѓун/ѓон подтверждает известное высказывание «эс вент зих ин ву дер хамер штейт» («все зависит от того, где стоит хамер»), то есть значение слова определяется контекстом. Сама фраза возникла из талмудической шутки^{66} (Эйрувин 53б); дело в том, что у хамера-осла есть арамейский омоним, означающий «вино». Пока не выяснишь, где находится хамер — в бутылке или в стойле, — не поймешь, о чем на самом деле речь.

Лахн мит ящеркес, дословно «смеяться [как] от ящериц», — одна из тех поговорок, которые сами евреи считают чрезвычайно еврейскими. Лахн мит ящеркес — смеяться с горечью, превозмогая боль; хохотать, чтобы не расплакаться. Так реагируют на юмор висельника. Представьте, что у вас в животе ползают ящерицы. Хотя подобная щекотка может вызвать смех, ничего забавного в ней нет. Еще говорят лахн мит кременес — то же самое, только в данном случае невеселый смешок вызывают кремни. Есть и третий фразеологизм, сродни первым двум, еще более наглядный и противный: лахн мит грине верем, «смеяться от зеленых червяков». Когда по вам ползают личинки — это, конечно, щекотно, но уж никак не весело. Делать что-то мит грине верем значит «делать с большим трудом» — представьте себе нечто вроде: «Я так поднатужился, что из меня аж зеленые черви полезли». В главе 6 мы встречали оборот пишн мит грине верем, «пи́сать зелеными червями», — все прочие поговорки об этих персонажах ненамного приятнее.

Мойше рабейнус кийеле, «коровка учителя нашего Моисея», также известная как его беѓеймеле («коровка») или его ферделе («лошадка») — так на идише зовется божья коровка. У нее есть еще одно имя: мешиехл («маленький Мессия»), Что интересно, в этих названиях нет ничего сугубо еврейского: они пришли не из Талмуда и не являются отсылками к библейским образам. В основных европейских языках божья коровка ассоциируется с религией. На английском она ladybird, «птичка госпожи», — сокращение от Our Lady’s bird, «птичка Госпожи Нашей», то есть Девы Марии. На немецком — Marienkäfer, «жук Марии». На французском — bête à bon Dieu, «зверек доброго Бога». Моисей и маленький Мессия — еврейские вариации на ту же тему, причем их имена начинаются с той же буквы, что и у Девы Марии.

В идише есть кое-что постраннее, чем сомнительное иудейство божьей коровки: в двух очень популярных идиомах главным героем является бобер. Идиома швицн ви а бибер, «потеть как бобер», видимо, намекает на прославленное трудолюбие бобров (к тому же работают они по большей части в воде). «Эр швицт ви а бибер» — «с него пот градом катит».

Помимо потливости, еврейские бобры отличаются еще и слезливостью. Многих удивляет выражение «цевейнен зих ви а бибер» («разрыдаться как бобер»). Почему именно бобер? Пусть вместо меня вам объяснит Леонардо да Винчи, продолжающий многовековую традицию бестиариев: «О бобре рассказывают: когда за ним гонятся, то он, зная, что его преследуют ради яичек — из которых готовят лекарства, — останавливается, не в силах уйти от погони; чтобы отделаться от преследователей, он острыми зубами откусывает себе яички и оставляет их врагам».

Ну еще бы ему не рыдать! Правда, Плиний Старший еще в первом веке н. э. рассказал, как все происходит на самом деле: «Секст… отрицает утверждение, что бобер отгрызает себе яички, если его поймают. Скорее все происходит так: поскольку яички бобра малы по размеру, зверь втягивает их так, что их нельзя отрезать, не убив его».