Хотя у ашер йоцер папир есть синонимы туалет-папир и клозет-папир, но в живой речи они звучат редко, ведь для евреев каждый удачный поход в туалет — символ победы над смертью, а победу надо праздновать должным образом. Для этого не обязательно произносить благословение или даже верить в Бога — уже одно название бумаги напоминает о том, что нам снова удалось перехитрить старуху с косой. Сталин не ошибся в своих подозрениях: коммунист, говорящий на идише, ближе к раввину, чем к красному комиссару, даже если никто из перечисленных персонажей не согласится с этим. Сталин — или его советчики из Евсекции^{31} верно уловили суть дела: носители идиша по определению являются и носителями еврейства; знание и понимание культуры жизненно необходимо, поскольку идиш привязан не к географической области, а к самоопределившейся культурной группе. Человек не станет говорить на идише, не сможет его правильно понять, если он незнаком с идишкайт — традиционной еврейской культурой в самом широком смысле слова. Поэтому Сталин пытался искоренить не только религиозные, но и светские проявления идишкайт: даже еврейская туалетная бумага противоречит основам диалектического материализма.

Пищеварительный процесс рассматривается с точки зрения космогонии, поэтому термин «туалетная бумага» — который описывает всего лишь способ применения рулона, а не вселенские бури — выглядит весьма примитивно. Товарищ Сталин понимал, что те евреи, которые не пользуются термином «ашер йоцер папир» (или не осознают его гастроэнтерологической и теологической подоплеки), и идиш скоро забудут. А все потому, что в какой-то момент они, не уловив некоего существенного различия, незаметно для себя поставили крест (подчеркиваю, крест) на еврейском образе мышления и перешли на гойский.

Именно из таких существенных различий и вырос идиш. Главное еврейское занятие — решать, где «наше», а где «чужое», определять, по какую сторону религиозной (а значит, и нравственной) границы лежит то или иное явление. В субботнюю ночь религиозные евреи произносят благословение, завершающее Шабат: «Благословен Ты, Господь Бог наш, царь вселенной, отделяющий святое от будничного, свет от тьмы, Израиль от всех народов, день седьмой от шести рабочих дней».

Иудаизм одержим идеей разделения, границ. Мишна предписывает нам возвести ограду вокруг Торы, и многие поколения мудрецов-талмудистов строили стены вокруг этой ограды, чтобы никто ее не тронул: раз Тора запрещает нам варить козленка в молоке его матери (см. Исх. 23:19), то мы будем разделять мясную и молочную пищу, чтобы отгородить любого убитого козленка от любого вида молока. Отдельные наборы посуды для мясного и молочного — еще один барьер; мясо козленка не может даже соприкоснуться с молоком, поскольку их нельзя готовить в одной посуде. Каждая следующая ограда становится самостоятельным законом, порождая собственную систему заборов и заборчиков, и в конце концов исходная точка — козленок в молоке матери — теряется среди вороха правил для какого-нибудь частного случая: например, отбивную случайно разрезали молочным ножом. Какая была отбивная: горячая или холодная? Что теперь делать с ножом, мясом, тарелкой? Разрешается ли съесть отбивную? Можно ли пользоваться этим ножом впредь? Те, кто соблюдает кашрут, сталкиваются с такими вопросами каждый день.

Но мясное и молочное — только один из примеров. Посмотрите, как сильно подобные перегородки прижились в еврейском сознании: идишское порец («барин») — сокращение от порец гейдер, «взламывающий ограду». Это выражение впервые было упомянуто в Книге Екклезиаста: «Копающий яму — в нее упадет, а взламывающего ограду ужалит змея» (Еккл. 10:8).

«Взламывать ограду» означает «преступать закон», ничем не ограничивать свое поведение — а у евреев, проживших две тысячи лет под влиянием Мишны, уже почти что в крови привычка строить барьеры и налагать запреты. Во времена моей юности обычная еврейская гостиная представляла собой неосознанное воплощение в жизнь мишнаитского склада ума: любовно расставленные стулья и диваны в пластиковых чехлах были собраны в одной комнате, куда могли заходить только хозяйка дома и уборщица. «Возведите ограду вокруг дорогой обивки», и очень скоро вся гостиная превращается в запретную зону. Теперь туда разрешается входить только с пылесосом.

Чехлы на мебели, ограниченный доступ в комнату — лишь светские подобия мишнаитского забора вокруг Торы. В психологическом отношении они сродни мехице, отделяющей мужчин от женщин в ортодоксальной синагоге (зачастую она действительно имеет вид ограды^{32}). Ночная субботняя служба, которая знаменует окончание Шабата и начало воскресенья, называется ѓавдоле, дословно «разделение» — как будто святость и величие Шабата нужно беречь от греховной светскости воскресенья или вторника. Если Шабат — гостиная, то воскресенье — мальчишка в грязных ботинках, а ѓавдоле — чехол, защитное покрытие для еврейской души.

Есть и менее формальные, не связанные с обрядами словесные ограды; они — неотъемлемая часть идиша. Слово леѓавдл, от того же ивритского корня, что и ѓавдоле, означает «разделять», «различать». Оно используется, чтобы подчеркнуть контраст между двумя людьми или предметами, которые стоят рядом в предложении, но ни в коем случае не должны ассоциироваться друг с другом: «Ганди и, леѓавдл, Гитлер — политические деятели XX века»; «корова и, леѓавдл, свинья…» Если в переводе на другой язык заменить «леѓавдл» на «извините за выражение», то фраза прозвучит неестественно, кокетливо. А для идишской речи это слово просто необходимо, его отсутствие чувствуется сразу же. Ганди настолько далек от Гитлера, что одного леѓавдл может быть недостаточно: возможно, вам захочется сказать «леѓавдл бе-элеф ѓавдолес» («разделить тысячей перегородок») или даже «…бе-элеф алфей ѓавдолес» («миллионом перегородок»).

Важно не количество оград, а сам акт разделения. Обходя стороной гоев, используя разную посуду для мясного и молочного, вы тем самым включаетесь в рожденную мицвами систему запретов. Вам предстоит вечно решать, что считать своим, а что — чужим, кто есть кто: каждое слово проходит отбор. Тот, кто произносит леѓавдл между «Битлз» и «Фрэнк Синатра», и тот, кто обходится без него, — это, как говорится, две большие разницы. В английском предложении можно вставить слово-перегородку между Ганди и Гитлером, а можно и не вставлять, это личное дело говорящего. Но если разговор идет на идише, то не сказать леѓавдл может только гой — человек, знающий идишские слова, но не понимающий принципов, которые их связывают. Пропустив леѓавдл, говорящий становится по ту — чужую — сторону самой большой ограды: «Благословен ты, Господь Бог наш, Царь Вселенной, за то, что ты не создал меня неевреем».

Это благословение произносят каждое утро; оно считается выражением благодарности за возложенные на нас обязательства — мицвы. Поскольку соблюдение мицв есть тахлес («истинная цель») всей человеческой жизни, то йид — взрослый мужчина-еврей — самый привилегированный из людей. У еврейских женщин заповедей меньше, чем у мужчин, а у неевреев их вообще нет. Если личностный потенциал человека тем ниже, чем слабее его связь с Торой и мицвами (иначе между евреем и гоем не было бы никакой разницы), то можно с полным основанием использовать слово йид как синоним слова менч — «человек» (читай: «представитель того же вида, что и я»),