Мороза нет, но на улице холодный, уже почти зимний ветер. Временами выходит солнце. Мне осталось 123 дня.
18.11.10. 10–25
Вчера случился (очередной?) апофеоз этой странной войны с “крысой” в проходняке. После 2–х шоколадок в понедельник ей не удавалось 2 дня украсть у меня ничего – я все время был настороже, караулил, когда эта тварь выйдет из барака в столовку вместе со всеми (чтоб не оставалась тут одна и не шарила), накрепко зацепил за крючки баул под шконкой – так, что сам еле мог достать, и т.д.
Но кто бы мог подумать!.. То все жратва, сладкое, курево – а на прочной нитке, протянутой вдоль под 2–м ярусом шконки, сушились у меня уже 2 дня вещи, выстиранные “обиженным” после последней бани – майка (футболка, точнее), носки и трусы. Точнее, они уже высохли, я просто не мог никак собраться убрать их – и был за это наказан!
Прихожу вчера с вечерней проверки в барак – а майки нет! Сперва думал, может, куда упала, обшарил все – и на шконке, и на полу, – нету! Т.е., эта тварь стала хватать уже и одежду, да и вообще все, что попадется под руку, – хотя этой моей майкой, при ее–то хлипкой комплекции, она может обернуться 2 раза! Потом вдруг заметил трусы, висящие не на этой нитке, а на торце шконки, над изголовьем, – я их там и вешал, все правильно; но за весь день они мне как–то не попадались на глаза, странно даже, и я не вспоминал про них, а тут – пожалуйста. Короче, пока искал майку, пока приходил в себя, – через какое–то время, минут 10–20, не больше, – смотрю, и трусов уже нет!!. :))) Одни носки остались висеть (причем один драный, надо зашивать) – и я убрал их от греха подальше под матрас.
А сегодня, после завтрака, я нашел трусы. Они и сейчас, когда я пишу, преспокойно висят себе на раме шконки, на 2–м ярусе, под “лепнем” этой твари – снаружи их не видно, но я увидел из проходняка, изнутри. Майки – все осмотрел – нет, а это – пожалуйста.
Я хотел сперва их забрать, тем паче, что “крыса” уже спала, но потом раздумал. Уж чего–чего, а этого – старых, ношенных, линялых трусов, причем еще и фасона такого, как никто здесь не носит, мне не жалко – забирай и носи, тварь! Уж этого добра у меня еще в запасе достаточно – гораздо больше, чем нужно на оставшиеся 4 месяца! Твой удел в этой жизни – донашивать чужое, линялое, старое тряпье, а своего у тебя нет ничего и не будет – только то, что сумеешь украсть и не попасться... Подавись, гнида, – очень жаль, что не могу здесь же прикончить тебя собственными руками!
Четверг. Шмона опять не было. :) Если не заявится никаких новых комиссий и пр. – можно считать, что неделя закончена, остались долгие последние дни, выходные – пятница, суббота и воскресенье, дай бог им пройти спокойно. Осталось 17 с половиной недель.
Когда позавчера я шел с обеда и увидел, как отрядник ведет мерзкую косоглазую харю – главного блатного азиата секции – с сумкой и одеялом в ШИЗО, – радости моей не было границ! Хоть пару недель отдохнуть от этой наглой твари с ее попрошайничеством и картами по ночам. Но – к изумлению моему, на следующий день харю эту я увидел опять в бараке!..
Столкнувшись под вечер вчера со мной в дверях секции, косоглазая харя на мое удивление ответила, что она “решила вопрос”, ее продержали сутки и выпустили – и тут же, этак полушутя, но с подтекстом уже хорошо мне знакомым: а ты приготовил что–нибудь мне на выход?
Я отговорился тем (отшутился тоже), что думал, она суток 15 просидит, не ждал так скоро; да и готовить–то нечего. Но уже сегодня, когда я завтракал, сперва подошел второй, друг местных узбеков из Твери, несостоявшийся “земляк” “телефониста”: мол, “выручай”. Я спросил, в чем дело, хотя уже вполне догадывался. Так и есть: дай чего–нибудь на хлеб, поесть чего–нибудь! Так и норовят сесть на шею всей своей кодлой, пристроиться жрать за мой счет, – нет уж, дудки! Этот ушел, и через пару секунд подошел уже блатной азиат, уселся на мою шконку и заскулил: мол, чего ты жадничаешь; я же, мол, знаю, что у тебя есть... Мол, “всю ночь играли” (в карты) – проголодались... Ну и наглая же тварь, – подумал я.
Есть, да не про вашу честь, ребятки! (Хотя я знаю, что это печально отразится на моей связи через их телефон, увы...) “Крыса” ворует (одно время я думал даже, не по узбекскому ли поручению она шарит по моим сумкам), блатные клянчат; самое печальное – на хлеб еще что–то есть, но самого хлеба уже нет! Вольный кончился, – осталось 2 кусочка, а мне на завтрак нужно 3. Кинув все свое имущество на разграбление “крысе”, сегодня после обеда придется тащиться в ларек – узнавать, есть ли там хлеб, хотя бы черный. Едва ли; а если вдруг есть – еще добиться, чтоб пустили (хотя сейчас там охрана и сменилась, и с новой у меня – еще по 11–му бараку – отношения лучше, – но если там будет толпа, завоз и пр., то и они не пустят).
На улице мороз и солнце. Дым из трубы бани столбом кверху – к холодам. Ясно, солнечно, морозно, лужи с вечера еще замерзли. Вчера и сегодня опять приходила Рыська, я ее кормил – и она, свернувшись и спрятав нос (к холодам), спала здесь; сейчас ее нет, бегает где–то. Мне осталось 122 дня.
12–45
Еще штришок. Цыганенок вчера к ночи притащил доску – вместо щита – и улегся на нее. Доска короче, чем обычные щиты – в конце проходняка даже можно было встать во весь рост, и вылезать нетрудно. В общем, я бы не возражал, чтобы он не убирал свою постель и днем (он так и хотел) – но остальным не понравилось. Сегодня, с самого утра, после зарядки, та же самая “крыса” сказала ему, что, мол, его положили где–то еще (напротив), “сказали”, мол, чтобы щитов не было. А потом, уже после завтрака, шнырю, пришедшему выяснять насчет занятого цыганенком своего (шныря) места эта тварь пояснила подробнее: мол, “дорожник” из той секции (т.е. уже блатной) “сказал”, что, мол, “комиссия” – и поэтому щитов быть не должно.
Мрази, твари, гнусные выродки, Untermenschen с наследственной рабской психологией! Каким презренным, жалким рабом надо быть, чтобы в реальности жить в жуткой тесноте, где без щитов никак не обойтись, – а перед комиссиями щиты убирать и делать вид, что, мол, у нас все хорошо, все нормально – вместо того, чтобы ткнуть в морду этим комиссиям, в каких скотских условиях держит зэков начальство, в какой тесноте и скученности, и потребовать от всех этих бесконечных комиссий улучшения условий хотя бы до уровня, положенного по закону!..
19.11.10. 9–33
Омерзительно, тошно, противно... В столовской хлеборезке вчера в обед хлеба мне не дали – мол, весь хлеб по списку, по числу з/к в отряде, забрали заготовщики, бери, мол, у них. Ясно, что это туфта, пайку лишнюю дать не трудно, никто их так уж строго не считает – но, говорят, это “из–за комиссии (–й)” начались такие строгости....
В ларьке хлеба тоже не оказалось! Не привозят, раз вы черный не берете, – объяснила продавщица. Я бы взял и черный, ей–богу!.. Была, как назло, и колбаса, и хорошее сливочное масло – но куда их, если нет хлеба? Пачку дешевого краснобаковского “спреда” (сливочное масло плюс растительное) я взял только потому, что оставались деньги, как раз такая сумма (29 рублей, а оно стоит 28).
Мерзкая азербайджанская обезьяна с 11–го когда–то хвасталась мне, что может из столовой брать хлеб чуть ли не целыми буханками. Вчера, встретив ее в ларьке, я напомнил ей об этом и попросил зайти ко мне по этой теме – хлеб нужен до завтра. Клятвенно обещала зайти вечером – и, конечно же, не появилась1 Тварь... Потом встретил сигаретчика, рассказал эту беду ему – он обещал завтра (т.е. сегодня) принести пайку, и действительно принес... утром! Маленькую, тощенькую, тоненькую... Я попросил принести уж и в обед, – я ведь именно обеденную, толстую, и просил. Обещал...
Заодно он остался меня ждать, лежа на моей шконке, с завтрака. А вчера мне удалось – после позавчерашнего рассказа и описания всех ужасов – припахать и цыгана с 10–го к борьбе с “крысой”: он сидел в проходняке напротив, наискось, пока меня не было, и болтал с цыганом – ночным стремщиком, который на обед ходит после барака, а заодно, по моей просьбе, поглядывал... Так что ничего украсть этой мрази пока не удается (после моей майки с веревки), но уже пару раз я его заставал, когда он, после моего ухода на улицу (перед столовкой) сидел на моей шконке – и сзади, незаметно, пытался отцепить с крючков под шконкой ремни, которыми моя сумка зацеплена, чтоб нельзя было выдвинуть. Ню–ню! – отцепишь, да все равно быстро не вытащишь, сучка, – она еще 20 раз зацепится этими же ремнями и всякими другими местами по дороге; провозишься, пока я или кто другой придет.
