10.3.08. 5–00
Чувство бесконечной, непосильной, смертельной усталости. Бесконечное, мертвящее, убивающее в тебе душу и тело одно и то же. Месяц за месяцем, год за годом, – одно и то же... Вот сейчас, в 5–45, зажжётся свет, ночной дневальный раскатисто крикнет: "Подъём!!", и опять надо будет пережидать проклятую зарядку (или скорее выскакивать на улицу, если идёт какая–либо начальственная сволочь), и потом опять – делать себе бутерброды, пачкая руки в маргарине, потом идти (тащиться) на несносный, никому не нужный завтрак, который я, скорее всего, не стану есть, потом плестись назад в барак, ставить чайник... Одно и то же, одно и то же, одно и то же каждый день, и некуда деваться, нет выхода из этого замкнутого круга во веки веков... Три года ещё мне предстоит этих завтраков и подъёмов, и от одной этой мысли можно сойти с ума... Нет, наверное, – можно и эти три года выдержать, вынести, пережить, – наверное, можно... Вот только – какой ты будешь после них, пропустив через себя, день за днём, эти оставшиеся 158 недель, 158 бань, – и ты ли это будешь вообще...
И сплю я тут лишь урывками, кусочками, кое–как, просыпаюсь и встаю по 5 раз за ночь. Было бы на душе спокойно, – может быть, хоть спал бы лучше, хотя при подъёме в 5–45 какой уж тут сон... Но ни письма мои (нелегально, не через цензуру посланные), видать, не доходят до адресатов, ни дозвониться, поговорить с теми, кто мне нужен позарез, ни дождаться их звонков... Только начнёшь звонить или наберёшь и ждёшь ответа – идут "мусора", в любое время дня и ночи, и надо срочно отдавать телефон... Все усилия, все попытки что–то передать отсюда на волю, хоть те же стихи, – не срабатывают никак, не получаются. Что остаётся? – копить их здесь? Ждать ещё 3 года? Вести чисто растительное существование, есть–пить, ходить на обеды–ужины? Как все эти вот бессмысленные существа, которые меня тут окружают? Нет, я так не могу, иначе жить станет уж совсем незачем. А изоляция тут оказалась и вправду довольно плотной, – есть телефон, да, можно поговорить, но вот передать что–то на волю, помимо цензуры, тем паче для публикации – чёрта с два, и это окончательно добивает. Это тоже суета сует, и я сам понимаю, что нервничать по этому поводу не стоит, но вот – всё равно нервничаю, не могу успокоиться: дошло или не дошло то письмо, и спать не могу, и ночь насмарку, и делать ничего уже не хочется, ничего писать, раз оно всё равно не доходит, и вообще не хочется жить... Жизнь в неволе – это не жизнь, и нет сил сейчас же, не сходя с места, её закончить... Не жизнь, а сплошное, ежедневное мученье...
6–23
Что в этом во всём самое омерзительное? Не физические тяготы, нет, а – унижение. Когда твоё человеческое достоинство топчут ногами, и ты ничего не можешь сделать. Вот сейчас, только что, явился отрядник к самому началу зарядки, выгнал всех на мороз. Я–то дальше тамбура всё равно не пошёл (как и многие), но донельзя, нестерпимо унизительно – подчиняться им, покорно делать, как они велят... Потому что бороться против них в одиночку (даже в масштабах зоны, не то что государства) невозможно, а вокруг – одни рабы и трусливое быдло, к организованному сопротивлению не способное. Вот и остаётся только лишь мечтать о том, как ты вспарываешь этой офицерской мрази брюхо, отрезаешь голову, отрываешь всей толпой им руки–ноги, и кровь из порванных вен бьёт фонтанами, заливая идеально белый снег вокруг. Они заслужили это полностью, но увы – ничего этого в реальности нет, хотя и должно быть давно уже, и трусливая рабская сволочь, мразь, населяющая эти палестины – от Кёнигсберга до Курил – предпочитает подчиняться и покорным стадом выходить на ежедневную "зарядку" на мороз вместо того, чтобы просто взять – да и оторвать "мусору" голову (в самом буквальном смысле)...
11.3.08. 6–26
Тяжёлый это всё–таки диагноз, увы, – жить в стране идиотов, и трудная судьба, особенно трудная, – сидеть в этой идиотской стране ещё и зоне, где кругом сплошные идиоты, никто ни за что не отвечает и всем на всё наплевать...
Вчера сразу после отбоя что–то случилось со светом, – он вырубился, как я понял, в коридоре (в секции уже был погашен). Спать было замечательно, – не мешал постоянный свет из коридора, как обычно всю ночь (дверь ведь никто не закрывает, да и то она со стеклом). Сегодня утром выяснилось, что свет есть только частично в коридоре, сушилке (бывшей) и в туалете, работает "фаза" (розетки в коридоре), но нет света в секциях и – самое удивительное и необъяснимое – нет воды! Ладно ещё, её не бывает, когда вырубают свет во всём лагере, плюс ещё и в посёлке (воду качает из скважины электронасос). А при нынешней–то локальной и, очевидно, пустяковой аварии в одном бараке, – почему же нет воды?.. Кто ответит на этот риторический вопрос... Теперь, видимо, в завтрак опять надо будет тащить бутылку с водой в столовую, чтобы набрать там, – хоть чаю попить... Маразм, в общем, – глубокий, непоправимый и столь для этой идиотской страны характерный, что знаком мне с далёкого детства...
Ещё одна беда случилась вчера, – пришла, откуда не ждали. Опять начал болеть зуб! В прошлый раз он болел неделю или 8 дней прошлым летом на 1–й сборке, в Москве, в тюрьме, с 23 мая, сразу после отказа в кассации, с того же дня, и до 1 июня где–то. Тех страшных дней мне не забыть вовеки, – боль была такая, что я, фигурально выражаясь, на стенку лез, не мог ни есть, ни спать, ни дышать, ни думать о чём–нибудь, кроме этой боли. Вчера вдруг начало перед обедом болеть – и сразу довольно сильно, выше обычной терпимой нормы. Потом – вскоре – отпустило, и после этого временами до ночи зуб ныл тихонько, – ощущался, но сильно не беспокоил. Так же ноет он и сейчас, – хотя ещё только утро, а он уже, почти с того самого момента, как я проснулся и ещё даже не успел встать. Вот такая вот очередная беда, – похуже любых прежних. До освобождения и лечения под общим наркозом на воле – ещё три года, а здесь, – да, тут есть стоматолог, но и работает он не каждый день, да и я не вынесу никаких у меня во рту процедур, – во–первых, местный наркоз обычно плохо или совсем не действует, а во–вторых, я даже просто с открытым ртом больше минуты просидеть не могу, – сразу начинаю давиться и кашлять...
12.3.08. 6–20
Что самое омерзительное во всём этом гадюшнике, где я нахожусь? Самое, или одна из самых омерзительных вещей тут – это постоянное напряжение. Расслабляться нельзя ни на секунду – на каждом шагу поджидает тебя какая–нибудь пакость. То заползают от соседей вши, здесь их уйма – и надо каждый день, постоянно пересматривать всю свою одежду, не забывать, – а то они расплодятся, и будет вообще кошмар. То останавливаются часы, – хвалёные часы российского производства оказались вообще полным дерьмом, у первых постоянно ломался завод, а эти вот, вторые, "командирские" – регулярно встают, хотя завод ещё не кончился, – и надо, смотря на часы, дабы узнать время, не забывать проверять каждый раз, стоят они или идут. То заболит зуб – и это вообще катастрофа, потому что тут его не вылечить никак, для меня под местным наркозом – это нереально. То эти подонки соберутся всей компанией в соседнем со мной проходняке, у главного специалиста по браге – моего 19–летнего соседа с 4–мя судимостями – и начинают ночью разговаривать, лазить под шконку (соседнюю), открывать банки со "сгухой", трясти большими 5–литровыми бутылями с этим пойлом, из которых во все стороны (то есть на мою шконку и на меня) летят липкие, сладкие, жирные брызги... Не говоря уже о том, что само нахождение, обычное повседневное пребывание среди этих грубых, злобных, примитивных, неотёсанных существ, то и дело грызущихся, лающихся матом или просто дерущихся друг с другом, – это тоже мучение. Нервы напряжены до предела, и выхода нет, и это постоянно, и одна такая вот проблема (вроде вшей или зуба) лезет за другой, и ни минуты расслабления, ни минуты отдыха нет, а впереди ещё три года такой жизни...
А как дерутся между собой "обиженные", если б кто на воле видел! Маленький щуплый шкет, дай бог лет 20, со всей силы налетает и бьёт здорового, огромного, лет на 10–15 старше его дебила с нечленораздельной речью. Дебилу скоро домой, но тут он – пария, его бьют и пинают все, – и "мужики", и, ещё сильнее, – свои, "обиженные". А сам он зато отыгрывается на ещё большем парии – том самом несчастном Трусове, который тут – вообще уже абсолютно бесправное и самое забитое существо, его бьют вообще все, включая и этого вот дебила (погоняло его Шрек, так как он здоровенный и в обритом наголо виде очень похож). Старика "обиженного" тоже бьют все, кто ни попадя, за любую ерунду (скажем, предложил сигарет "блатному" шпанёнку, который при нём просил у другого "мужика" закурить и не получил ничего. В свои 20 лет он накинулся на 60–летнего, наверное, деда, – надо было это видеть, описать – слов не хватит...).
