“По безопасности”. Приехали будто бы еще вчера (в ответ на уточняющий вопрос одного блатного: “С понедельника?”). Вчера была пятница, сегодня и завтра – выходные. Представить любое начальство тратящим свои выходные на такого рода рабочие поездки дико и нелепо; это едва ли может быть, да даже если и может – комиссия эта будет, скорее всего, сегодня уже пьяной и неопасной. Но бешеное–то шимпанзе опасно всегда, оно бешено орет матерщину и раздает оплеухи, ему ничего не объяснишь!.. Оно ничего не слушает, а если и услышит – неспособно понять... И вот эта тварь приказывает (именно так – тоном, не допускающим никаких возражений): все “лишние вещи” убрать в каптерку! И предупреждает: “Если я где у кого увижу “лишние вещи” – разговор будет другой”. И вот я сижу и жду – опять, в который уж раз – этого “другого разговора”, кулачного, расстелив свое красное одеяло, запихнув под свою шконку (убрав из–под соседней) баул со жратвой, сняв с крючков всю одежду, а телогрейку вынеся и повесив в раздевалке. Жду, но пока все спокойно. “Комиссия”, если она и есть, не подает признаков своего присутствия; бесхвостая тварь – тоже, разве что изредка громкими воплями из своего конца секции. Да, на сборище в “культяшке” она сказала, что о комиссии ей (или кому?) сообщили только что прошедшие “мусора”. Таким образом, “мусора”, как выясняется, де–факто настолько признают статус всяких “барачных”, “смотрящих”, “положенцев” и т.д., – что персонально им сообщают о приезде комиссий, с целью ИХ устами и руками (а не прямо от себя, от администрации), заставить зэков распихать “сидорА” по каптеркам и навести прочую показуху. Симбиоз...
Три “К” этой проклятой зоновской жизни, – сегодня пришло мне в голову. Комиссия, “культяшка”, каптерка. Все по одному и тому же замкнутому кругу, раз за разом повторяющемуся образцу. Своего рода блатной ку–клукс–клан уголовников, терроризирующих... меня.
23.2.09. 9–00
И вчера, и сегодня с утра на улице было минус 26°, по данным термометра на 4–м. С подъема снизу единственной входной двери в барак намерз уже снег; в распахнутые окна и двери – и внутрь, и наружу – валил густой пар. Сейчас стал закрывать эту дверь (все время открывается) – ручка опять оторвана с одного конца. Дохлопались... Днем уже достаточно тепло, солнце греет все больше по–весеннему, но вчера дул сильный ледяной ветер.
Страсти по 2комиссии” вроде бы улеглись. Сегодня с утра я свернул красное одеяло которым почти 2 дня была застелена шконка. Теперь на ней обычное, серое, казенное... Надеюсь, эта истерика не начнется сегодня снова, – очень не хотелось бы все скорей–скорей убирать и стелить заново и опять сидеть, ждать скандала и расправы, сжигая нервные клетки...
Кстати, в этот их хваленый “праздничек”, “день защитника отечества”, эти твари из зоновского начальства не дали с утра в столовке даже простого вареного яйца, которое часто теперь дают по выходным. Никакого даже отдаленно “праздничного” рациона не оказалось – обычная мерзкая перловка на завтрак.
Еще позавчера вечером шимпанзе вызывали на вахту. Вернувшись оттуда, оно буянило, орало, ревело, ржало, голосило: “По...уй!! Полгода осталось!”, а другое блатное чмо, тоже агрессивное, ходило по бараку со списком в лапах и пыталось вытрясти из прочих зэков носки, футболки, шампунь и т.п. Я подумал – не иначе, обезьяну наконец–то закрывают в БУР! Но – ничего подобного!.. Вчера вечером спросил мимоходом у другого блатного – того самого подонка и вымогателя, отдавшего “мусорам” мою “трубу” и вымогающего с меня теперь часть денег за новую, – ЧТО там случилось. Ответ был – шимпанзе хотят закрыть всего лишь в ШИЗО, но оно чует, что оттуда уже не выйдет до конца срока. Почему же не закрыли сразу, если хотели, – обычно ведь они не церемонятся? Нет, “в лагере комиссия”. Ну и что? Как будто комиссия будет вызывать к себе каждую бандитскую рожу со всей зоны и отдельно разбираться с ней...
Так что пока оно, увы, здесь. Вся надежда на отрядника, которого нет до сих пор. Но все ждут его буквально со дня на день, даже сегодня с утра. Мне, кстати, самому очень не нравится, что этой мерзкой бесхвостой животине я посвящаю теперь столько места в дневнике, – как будто из всей этой жизни, и без того гнусной, больше не о чем писать. Но увы – видимо, из всех местных…
9–17
Прервали на полуслове, пока писал: наконец–то случилось долгожданное! Эти ублюдки, захватившие осенью соседний проходняк и разгоняющие тут регулярно всех соседей, наконец–то добрались до меня! Приперлись с предложениями перелечь на место вшивого старичка–соседа, передвинуть куда–то мою шконку, и т.д. Т.е., иметь их в соседях еще ближе, чем теперь. Я, конечно, буду стоять насмерть, но, раз возникнув, этот план докопаться и до меня теперь уже вряд ли покинет их куриные мозги. Шимпанзе, его зам. и вся прочая мразь могут быть привлечены как тяжелая артиллерия...
13–06
Сейчас, перед проверкой, трое старых (от 50 до 55?) хрычей, двое из которых – мои соседи, в моем проходняке и в соседнем, отмечали чаем, карамельками и куревом “день защитника отечества”. Сидели, передавая чашку с чаем, одну на всех, прямо через меня, лежащего посреди них на своей шконке, с Маней на груди. Мерзостное, жалкое и одновременно поучительное зрелище!.. Алкаши, воришки, старые солдаты советской армии!.. Вот таких–то – пришло мне вдруг в голову – Ельцин в начале 90–х пытался превратить в граждан цивилизованного европейского государства, в приличных людей, называл “дорогими россиянами”... Зачем? Ведь они – старые, заскорузлые, неисправимые генетические рабы, совки, быдло, гордящееся своей рабской службой в этой карательной, изначально преступной, оккупировавшей столько стран на столько десятилетий армии как самым ярким – до седин, до пенсии! – событием в своей жизни. ЧТО они вспоминают, собравшись вместе в “застолье” хоть здесь, хоть на воле? Прежде всего – армию; следом – свои бесчисленные алкогольные похождения, как в армии, так и всю последующую жизнь, до последнего ареста. ЧТО они поют обычно за столом? “Ой, рябина кудрявая...” или (я встречал чаще) “Ой цветет калина...”. Жалкий и омерзительный совок, неисправимый, никчемный, несуразный – как и сама эта страна и этот народ на фоне нормальной, западной, цивилизованной жизни (хотя и та не вполне идеальна, конечно, – марихуана, эвтаназия и однополые браки легализованы еще далеко не везде). Но тут – такая глухая, советская, казенная (армейская, либо вот зоновская, как у меня) тоска, – сразу хочется умереть, как только почувствуешь ее, вдохнешь полной грудью... Один из этих соседушек – тот самый бедовый, запойный алкаш, который с ноября так и не доделал мне жилетку из телогрейки, – торжественно заявил: “Я служил в советской армии, а не в российской!” – и стал вспоминать сперва армейскую присягу, потом даже пионерскую припомнил, и т.д. Когда же мой сосед по проходняку стал мне (остальные увлеклись беседой и его не слушали) рассказывать какую–то очередную алкогольную историю своей молодости, как он у кого–то в гостях хватил чистого спирта, и я в ответ заметил, что все воспоминания юности сводятся к армии и алкоголю и на алкоголь переходят, о чем бы ни зашла речь, – другой сосед, тот самый пропойца, тут же (абсолютно не в тему этих бесед) рассказал анекдот с легким антисемитским душком...
Жалкие, ничтожные, никчемные, пьяные совки, старые и молодые, с коммунистической ли, православной ли дребеденью в голове... Вот такими и населена эта страна. Что делать с ними и со страной? Они безнадежны, их не исправить, но горсточке приличных–то людей как между ними жить, – между этой пьянью и ворьем, чей девиз (как у вот этого алкаша, недошившего мне жилетку, но исправно просившего под это шитье у меня сигареты) – “Как прожить да не работать”.
24.2.09. 17–33
Явился наконец–то отрядник после отпуска, – приперся перед дневной проверкой и сам ее и проводил. Непонятно, кой черт (осторожность? Перестраховка?) толкнул меня еще утром, в зарядку, надеть телогрейку и выйти “ждать” его – тусоваться в ледяной, темный фанерный предбанник. И еще пару раз до 23–го я тоже так делал, но он не приходил. Теперь до самого тепла, пока не откроют 2–й выход из барака, придется быть “на стреме” каждую зарядку...
