Мишу и это устраивало. Он знал, что времена тяжелые и надо быть поближе к настоящему делу.
Утром он приходил первым и открывал рабочий зал. Включал верхний конвейер, следил, как крюки цепляются на гири, становился под раздачу, глубоко вздыхал… и уже нажимая кнопку грузосброса, с наслаждением закрывал глаза.
Секс-Март
Декабрьским вечером Колычева занесло в Западное Концово. Надо же было хоть где-то побывать. Он проехал свою остановку и вышел. Светились ларьки, ходили угрюмые дяханы в кожанках, спешили нагруженные всякой ерундой женщины. Пятиэтажек почти не было видно за новостройками, уже увешанными бельем по балконам и плотно обставленными парковками. Машины стояли и по тротуарам. Было совершенно дико представить, что лет пять назад здесь было пустовато, тихо. «Пройдусь до рынка, выпью и назад», – подумалось Колычеву.
После пива захотелось за угол. К счастью, пустырь около Вериного дома еще был цел, то есть он еще существовал во всей своей неприглядности, заброшенный, изнаночный и цельный в этом. Из земли торчала проволока, виднелись свалки пакетов, черных мешков с теми же пакетами. Завывала пурга. На окраине пустыря виднелась огромная светящаяся туфта этажей в семь. Надпись гласила «Секс-Март».
«Зайду», – сказал себе вздрогнувший Колычев и зашел.
Двери разъехались, и ковер заглушил шаги. Огромный фаллос перегораживал ему путь, светясь струящимися пузырьками. Черти и гномы протягивали ручонки, шевеля хвостиками. Работали эскалаторы, пахли неведомые цветы, лилась фиолетовая река. Мелодичные звуки облили пришельца дезодорантом смешков и будуарных стонов. Он шел и озирался, чувствуя свою неуместность, неумение веселиться и воспринимать все «изи», смайлиться и беззаботно глазеть на сокровища мира. Сходно он чувствовал себя в торжественных местах, на приемах, где ждали кого-то другого, не его, всегда не его.
– Здравствуйте, – произнес над ним голос. – Мы рады, что вы посетили наш специализированный супермаркет.
Он обернулся, задрав голову.
На пластиковом крюке, надетая потешной вешалкой откровенного костюма с кольцами и браслетами, почти неузнаваемая, висела Вера.
– Вы можете посетить… Улыбайся. Меня уволят. Улыбайся.
Колычев изобразил кривую улыбку, сглотнув что-то твердое.
– …к вашим услугам…
Продолжая улыбаться, Колычев подошел ближе и взял Веру за ногу. Латекс. Туфля тоже. Он сжал ее, делая вид, что щупает товар. На чулке висел ценник с эротическим по смыслу логотипом. Он сжал ногу сильнее. Она слабо шевельнулась.
– Не дави, я говорить не могу. Отпусти. Встань там.
– Слезь тогда.
– Я не могу.
– Слезь или улыбаться перестану.
– Я не могу.
– Ты работаешь здесь?
– Идиот. Что, не видишь?
– Вижу. Верить не хочу. Дура.
– Ты ничего не знаешь. Ты вообще меня бросил.
– Потому что ты дура. Вот и висишь здесь…
– Молчи. Ты не понимаешь.
– Ты должна им, что ли? Сколько?
– Ой, не надо, пожалуйста!
– Сколько?
– Много. Не надо.
– Уйдем сейчас.
– Камеры.
– Уйдем. Я все беру на себя.
– Ты не понимаешь.
– Слезай и иди к выходу.
– Дурак… Что за дурак.
– Слезай, или я тебя сниму. Это же полный… Я…
– Уйди, прошу тебя.
Он снял ее, почувствовав снова ее вес, всю ее, как бывало таскал по комнате, не в силах положить, поверить, что она с ним, что вообще кто-то с ним, смеется, спрашивает, целует, смотрит на него. Его Вера.
– Так. Пошла к выходу.
Рядом возник продавец. Он появился из люка в полу.
– Приобретаете? Чек, наличные, карточка?
– Наличные.
Колычев положил его на пол сразу, вложившись как молодой бог, почти не целясь. Завыла сирена. Он оглянулся на Веру, стучащую в блокированные двери. Взглянул на крепления и, подпрыгнув на балюстраду, повис на креплениях титанического фаллоса, стараясь раскачать его. Выбежавшие жуки-охранники надрывались в хрипящие рации. Ощущая пружинистую поверхность, он засмеялся и в последний момент заорал Вере: «На пол!» Фаллос не подвел. Стекляшки рассыпались звонким крошевом, и он спрыгнул, уложив еще двоих.
Посланные им вдогонку резиновый медведь и пластиковый тигр промахнулись, проткнули шкуры и съежились.
После они сидели на ковре в Вериной комнате, и она снова смотрела ему в глаза. Как он любил.
Подшипник целеполагания
«Кутафья», – раздалось в наушниках, и кортеж, повизгивая, но не притормаживая, вынесся по пустой площади к Спасским воротам. Подъезжали, напротив, медленно, как бы оглядывая принимающих.
Алапин, министр только что сколоченного кабинета, вышел из бронелимузина, демонстрируя спокойствие: к первому заседанию у него «имелись кое-какие наработки», и он рассчитывал красануться по полной, как в недавней молодости, с блеском в глазах и расчетом на какое-то будущее, так некстати наступившее.
Референты обступили его с боков, бобики указывали направление плавными уважительными жестами. Пока он шел, с него сняли пальто и прошептали обо всех, кто будет.
– А, явился!
– Николаю Федорычу наше!
– Как сам?
– Нормулек, нормуленочек!
Эти бодряческие заклинания не отвращали Алапина, он жил среди них, так же вращая оторопелыми глазами по сторонам, стараясь сквозь пелену ничего не значащих словес разглядеть маневры и козни завистников и претендентов. В зале стоял еле слышный гул.
– Идет!
Повисло молчание. Президент возник стремительно и мгновенно сел.
– Так, добрый день, собрались… вроде бы все. (Угодливый смех.) Ну что ж, очень приятно видеть кабинет обновленным, помолодевшим. (Угодливый смех.) Надеюсь, наша совместная работа будет осуществляться еще более энергично, с еще большей ответственностью за страну, за все, что мы делаем. Механизм управления нуждается в серьезной корректировке. Я сейчас попрошу показать нам… (Стена зала, закрытая шторкой, стала раздвигаться.)
Алапину показалось, что он сошел с ума. За шторкой под кое-где поцарапанным плексигласовым покрытием бился и булькал огромный черный агрегат, поблескивая заметно битыми коричневыми бачками, насосными отводами. Это напоминало двигатель, но рабочих органов от него не отходило. Или, может быть, они были за стеной. Над уродищем было золотой кириллицей выведено «Россiя». Алапин побледнел и приготовился не понимать.
– Сырье, – указал Президент на ведро, из которого брызгала черная гадость и вился сизый дымок. – Фонды, – ткнул он лазерной указкой в тухлые ящики с омерзительно шевелящимся бумажно-монетным содержимым. – Промышленность, – повел по бетонным загородкам, наскоро выложенным по металлу словно бы детской рукой. – Все это у нас есть. Неполадки в одном – вот здесь. – Президент резко встал и притронулся к полуоткрытому под демонстрационной поверхностью кожуху в центре. – Подшипник целеполагания. Нет смазки. Купить пробовали. Не работает. Нужна наша марка. Всю систему лихорадит. Предложения?
Всех как-то заткнуло. Рот Алапина непроизвольно открылся. Президент метнул в него взгляд и наклонился ко всем.
– Русские есть? – проговорил он довольно внятно.
– Е…е…е… – раздалось с разных сторон.
– Кто? Кто?
Алапин сидел ни жив ни мертв. Президент склонился над ним.
– Ты мне скажи. Ты – русский?
– Да, я, да, да, русский, какой же.
– Встал.
– А… да.
– Ко мне пошел. Так, стоять. Стоять не падать!
Алапин попытался улыбнуться, но решил в таком состоянии не пробовать. Рядом лязгнул люк.
– Спасибо за работу. Мы… ценим, – предельно отчетливо, по слогам произнес Президент и отечески нежно подтолкнул Алапина в пахнувший острой вонью проход с ползущей в сторону Подшипника податочной лентой с бурыми потеками ржавчины.
Рейки
Секция оказалась обычным московским полуподвалом с небольшим тамбуром перед ступеньками вниз. Люда успела заметить стенд с надписью «Социалистические», со следами ободранных черно-белых фото. Рядом висел на скобе грустный ободранный огнетушитель, тоскующий по своей вечной подруге, красной лопате, влюбленной в дородный красный ящик с песком…
