София светилась от радости, потирая плечо Эцио.

— Видишь? — сказала она.

— Смесь, — довольным тоном пояснил Эцио. — В основном, конечно, «санджовезе». Я не думаю, что все было настолько уж плохо. Мой виноград — лучший.

— Так и есть, — Макиавелли сделал еще один глоток. Эцио улыбнулся, хотя София заметила, что он тайком потянулся к груди, массируя ее.

— Пойдем, — сказал Эцио. — Пока на улице еще светло, я кое-что покажу тебе…

Они вышли на улицу и пошли по дорожке к виноградникам.

— «Треббиано» — для белого вина, — пояснил Эцио, указывая рукой на ряд лоз. — Попробуешь его за ужином. Серена готовит тунца. Ее коронное блюдо.

— Мне нравится, как она готовит рыбу, — отозвался Макиавелли и осмотрелся. — Ты неплохо обустроил все, Эцио. Леонардо был бы горд, увидев, что ты здесь вырастил.

— Только с помощью его инструментов, — рассмеялся Эцио. — Он будет ревновать. Я продаю в два раза больше вина, чем он получает со своих виноградников в Порта Верчинелла. До сих пор не могу поверить, что он отослал туда из Амбуаза этого пройдоху Салаи. — Он осекся. — Что ты имел в виду, говоря, что он был бы горд?

Лицо Макиавелли помрачнело.

— Я получил письмо. На самом деле оно для нас обоих, но прошла бы вечность, прежде чем оно добралось бы сюда, в Фьезоле. Эцио, послушай. Он совсем плох. И хочет нас видеть.

Эцио расправил плечи.

— Когда отправляемся? — спросил он.

В конце апреля они добрались до Кло-Люсе, поместья близ шато Амбуаз, которое король Франциск вручил Леонардо как часть патронажа. Желто-коричневые воды Луары здесь текли медленно, а по берегам росли деревья, на которых уже появлялись первые листья.

Они въехали в ворота, а потом вниз по аллее, засаженной кипарисами, в конце которой их уже ждал слуга. Оставив лошадей на попечение конюха, они вслед за слугой прошли в дом. В большой просторной комнате, чьи окна выходили в сад позади поместья, на кушетке лежал Леонардо, одетый в желтое парчовое платье и наполовину укрытый медвежьей шкурой. Длинные белые волосы и борода Леонардо давно поредели, а на макушке была лысина, но глаза его ярко заблестели, когда он привстал, чтобы поздороваться.

— Дорогие мои друзья, я так рад, что вы приехали! Эттьен! Принеси нам вина и что-нибудь перекусить.

— Мы приехали не для того, чтобы есть. И пить.

— Только посмотри… Эттьен, кто тебе платит? Нет, не отвечай. Тот же, кто платит мне. Просто… делай, как я говорю!

Слуга поклонился и вышел, но вскоре вернулся с подносом, который торжественно поставил на полированный столик. Потом он снова поклонился и негромко сказал гостям Леонардо: «Извините за беспорядок. Это привычка».

Макиавелли и Эцио одновременно улыбнулись. Полированный столик и блестящий поднос были островком порядка в море хаоса. Привычки Леонардо с годами не изменились.

— Как дела, дружище? — спросил Эцио, присаживаясь рядом с художником.

— Я не жалуюсь, но готовлюсь к путешествию, — ответил Леонардо, стараясь, чтобы голос его звучал крепче, чем он был на самом деле.

— О чем ты? — изумился Эцио, — обеспокоенный, что друг мог использовать некий эвфемизм.

— Я не о смерти, — раздраженно отозвался Леонардо. — Я об Англии. Новый король заинтересован в усилении военно-морского флота. Я собирался отправиться туда и продать им мою подводную лодку. Ты же знаешь, венецианцы мне за нее так и не заплатили.

— Они ее так и не построили.

— Это к делу не относится!

— Ты здесь мучаешься от недостатка идей? — спросил Макиавелли.

Леонардо возмущенно посмотрел на друга.

— А ты бы назвал создание механического льва достойной идеей? — огрызнулся он. — Это последняя просьба моего лорда. Механический лев, который ходит и рычит, а в конце на его груди должны открываться дверцы и появляться корзина с лилиями! — фыркнул Леонардо. — Сама по себе идея неплоха, но требовать сделать эту игрушку от меня! От меня! Изобретателя летающих машин и танков!

— И парашютов, — мягко вставил Эцио.

— Он тебе пригодился?

— Весьма.

— Хорошо, — Леонардо указал на поднос. — Разлейте себе вина сами. Мне не надо, — голос его стал тише. — Эттьен прав — сейчас моему желудку более полезно теплое молоко.

Они помолчали, а потом Макиавелли поинтересовался:

— Ты все еще рисуешь?

Леонардо печально покачал головой.

— Хотел бы… Но я потерял силы. Я уже ничего не смогу завершить… Я завещал Салаи «Джоконду». Думаю, она пригодится ему, когда он станет старше. Франциск хотел сам ее купить, хотя, кстати говоря, сам я не дал бы за нее и двух пенсов. Это не самая моя лучшая работа. Мне больше нравится та, где я изобразил малыша Салаи в образе Иоанна Крестителя… — Он замолчал, уставившись куда-то в пространство. — Мой дорогой мальчик. Жаль, что я дал ему уехать. Я так по нему скучаю. Но здесь он был несчастен. Пусть лучше присматривает за виноградниками.

— Кстати, я теперь сам выращиваю виноград, — скромно поделился Эцио.

— Я знаю! Очень рад за тебя. Это занятие больше подходит для мужчины в твоем возрасте, чем беготня за головами тамплиеров. — Леонардо помолчал. — Боюсь, они всегда будут с нами, что бы мы ни делали. Возможно, лучше смириться с неизбежным.

— Никогда так не говори! — воскликнул Эцио.

— Иногда у нас просто нет выбора, — грустно ответил Леонардо.

В комнате снова повисла тишина, которую нарушил Макиавелли.

— Что это еще за разговоры, Леонардо?

Леонардо посмотрел на него.

— Никколо. Какой смысл притворяться? Я умираю, поэтому и попросил вас приехать. Мы втроем столько пережили вместе. Я хотел попрощаться.

— Я думал, ты собираешься в Англию, к королю Генри.

— Он многообещающий юноша, и я, конечно, хотел бы съездить, — ответил Леонардо. — Но не поеду. Просто не смогу. Эта комната последнее, что я вижу. А еще деревья за окном. Знаете, весной там особенно много птиц… — Он так надолго замолчал, лежа без движения, что друзья тревожно переглянулись. Но тут Леонардо вздрогнул. — Я задремал? — спросил он. — Я не должен спать. У меня нет на это времени. Скоро я усну надолго.

Он снова замолчал, задремав.

— Мы лучше придем завтра, — мягко сказал Эцио. Они с Макиавелли встали и пошли к двери.

— Приходите завтра! — голос Леонардо настиг их на полпути к выходу. — Мы еще поговорим.

Они обернулись и увидели, что он приподнялся на локте. Медвежья шкура сползла, и Макиавелли вернулся и поднял ее, укрыв друга.

— Спасибо, Никколо. Я поделюсь с вами секретом, — Леонардо хитро посмотрел на своих друзей. — Всю свою жизнь, пока я думал, что учусь жить, я просто учился умирать.

Неделю спустя в ночь на 2 мая, когда он испустил последний вздох, они были с ним рядом. Но он так об этом и не узнал.

— Ходят слухи, — грустно сказал Макиавелли, когда они отправились домой, — что король Франциск держал на коленях голову Леонардо, когда он умирал.

Эцио сплюнул.

— Некоторые люди — даже короли — готовы на что угодно, лишь бы о них говорили другие.

Прошло еще четыре года. Маленькой Флавии исполнилось десять лет, а Марчелло было уже восемь. Эцио не мог поверить, что дожил до шестидесяти четырех. «Время мчится безжалостно, его остается все меньше и меньше», — думал Эцио. Но он ухаживал за виноградниками и наслаждался этим, и все еще, под давлением Макиавелли и Софии, продолжал писать мемуары. Он уже начал двадцать четвертую главу!

Он по-прежнему тренировался во дворе, не смотря на болезненный кашель, которым продолжал мучиться. Но свое ассасинсское оружие Эцио давно отправил Ариосто. Тревожных вестей из Рима и Константинополя, и даже от Эразма из Роттердама, не поступало. Хотя молодой Лютер на севере все-таки стал причиной предсказанного раскола Церкви. Над миром вновь повисла угроза войны. Но Эцио мог только наблюдать и ждать. От старых привычек сложно избавиться, думал Эцио. Тем более, он уже достаточно долго прожил в деревне, чтобы уловить в воздухе запах приближающейся бури.