— Что, не в настроении?

— Был бы не в настроении, посоветовала бы зайти в другой раз. Наоборот, он сегодня в хорошем расположении духа. Даже весел.

— Бог мой! — удрученно вздохнул инженер, приостановившись у двери. — И это называется «весел»! Что же будет, если он загрустит!

На столе секретарши зажужжал зуммер.

— Он очень был расстроен? — спросил Збандут, когда Ольга Митрофановна вошла в кабинет.

Впервые за долгую секретарскую жизнь директор завода спрашивал у нее подобное, и у Ольги Митрофановны на минуту парализовалась речь.

— Мне кажется, он перепуган насмерть.

— Вызовите его ко мне на пятнадцать пятнадцать. Совсем упустил из виду спросить, зачем приходил. Эх, некрасиво…

Следующий посетитель удивил Ольгу Митрофановну несказанно. В приемную вошла Вера Федоровна Сенина, сказала, что ей назначен прием.

— А ну-ка честно: когда вы предполагали явиться пред мои ясные очи и потребовать, чтобы те теплые слова, которые я когда-то предпослал, получили материальное воплощение? — притворно сердито спросил Збандут.

— Если по-честному — то не скоро.

— А почему? Вы же знаете, что я меценат, так сказать, покровитель искусств…

— Балет — не первоочередная ваша забота. И потом… Многие говорили нам теплые слова…

— По-вашему получается, и я не должен ни у кого ничего требовать, понимая, что у министра, например, дел больше, чем у меня. Короче говоря, вот что. Принесите подробную смету расходов на первое необходимое. И не обкрадывайте себя. Из большого малое сделаешь — этим искусством у нас бухгалтеры владеют в совершенстве, а вот из малого большое — зубами не вытянешь. Так что давайте завтра же, пока я еще директор.

Збандут достал из стола толстый альбом, довольно потрепанный с виду, протянул Сениной.

— Мой первый вклад.

Вера Федоровна открыла альбом. Эскизы театральных костюмов. Не удержалась, стала перелистывать толстые страницы. Нашла костюмы к «Баядерке» и увидела, что они и близко не походили на те бурнусы, в какие одела она своих подопечных.

— Что впереди? — поинтересовался Збандут отнюдь не из вежливости.

— «Лилея».

— Это уже вторая ступень трудности. А как ваша очаровательная прима?

— Только-только вернулась со своим партнером из турне по Дании.

— О, вот они какие у вас!

На губах Веры Федоровны заиграла улыбка.

— Сенсационный успех! Сначала, правда, принимали с недоверием, решив, что им вместо любителей Советы подсунули профессионалов. Приходилось Хорунжему спускаться в зал и показывать свои натруженные руки, руки рабочего человека, имеющего дело с металлом и машинным маслом, не отмывающиеся добела.

— Интересно. Я обязательно приду на первый же спектакль с их участием.

Вера Федоровна вдруг заторопилась. Пробормотала какие-то слова извинения, коротким рывком пожала руку Збандуту и быстро вышла.

Тотчас же в кабинете появилась Ольга Митрофановна.

— Чем вы так доняли эту стоическую женщину?

— Я?.. — Збандут и впрямь, казалось, чувствовал себя виноватым. — Вот те на.

— Прошмыгнула мимо меня в слезах.

— Странно…

Збандут рассказал о разговоре, и Ольга Митрофановна успокоилась.

В середине дня появился Рудаев. Вид как у именинника. Еще бы! Воскрес из мертвых. Такая радость не скоро проходит.

Директор поднялся ему навстречу.

— Вижу, повеселел. Что, крепко пережил, когда с завода выперли?

— Уже образовался иммунитет. Второй раз в этом году, — попробовал отшутиться Рудаев.

— Дурная привычка, — не приняв шутки, укоризненно заметил Збандут. — Тем более что первый раз по заслугам. Убежден в своей правоте — стой насмерть.

— Я и стоял насмерть. А финал один — снова выгнали. В общем, направо пойдешь, налево пойдешь…

Збандут рассмеялся, и Рудаев неожиданно для себя увидел не только обаятельного, но и жизнерадостного человека.

— Второе увольнение почетное, дорогой мой. Вот если меня погонят за остановку строительства, право же, гордиться буду.

— Сейчас не погонят, но при случае припомнят, — на правах равного сказал Рудаев.

— Кстати, учтите, вскоре и третий раз может такое случиться.

— За что же в третий? — Рудаев недоуменно покосился на директора, решив, что тот шутит.

— А мы, Борис Серафимович, одной веревочкой связаны. Если меня уберут, то и вас не задержат. Ну как, не появились дополнительные соображения к тагинской декларации?

— Все, что знал… — смутился Рудаев.

— Создал песню, подобную стону… — нараспев протянул Збандут и посмотрел на Рудаева, пригнув голову к плечу. — В Кривом Роге не были?

— Не успел.

— Завтра выезжайте. Там рвут и мечут — тоже должны строить цех, подобный нашему. Присмотрите людей, которых полезно пригласить на совещание. И заодно — начальника для нашего цеха. Только обязательно из молодых. Не забудьте позвонить по телефону, где вас искать, — совещание состоится со дня на день. Что на стройплощадке? Тишь?

— Нет, работают.

— Ка-ак! Кто позволил!

Для Рудаева было открытием, что уравновешенный Збандут способен так прорываться. Значит, нутро у него горячее, как у притихшего вулкана. В любую минуту можно ждать извержения.

— Воспользовались паузой и приводят в порядок площадку, на что в обычные дни времени не находится. Расчищают завалы, — объяснил Рудаев.

Збандуту стало неловко за свою вспышку. Он их себе не позволял. Помолчал, закурил папиросу, набив предварительно мундштук ватой, сказал своим обычным размеренным тоном:

— Это они правильно. — Протянул руку. — Итак, не задерживаясь, в Кривой Рог.

Пожелав Рудаеву успеха, Збандут забрал почту и отправился в диспетчерскую. Из этой небольшой комнаты, сплошь затянутой драпировкой, осуществлялось непрерывное централизованное управление производством.

Поздоровавшись с диспетчером, обратился к старшему:

— Я вам советовал закрепить диспетчеров за сменами, чтобы каждый отвечал за свою.

— Так то был совет.

— А разве совет директора…

— Понято, — коротко ответил диспетчер.

Збандут уселся за стол и занялся почтой. Ее скопилось изрядное количество даже в папке, помеченной «Безотлагательно».

Диспетчер предупредительно выключил динамик, чтобы громкий разговор не мешал директору работать, а более для того, чтобы он не услышал тех крепких выражений, которые беззазорно применяют цеховики, особенно когда их начинают прижимать. Но директор, не отрываясь от почты, жестом попросил включить его.

Збандут не мог сосредоточиться, посматривал по сторонам. Начал ставить карандаш на торец, но карандаш валился набок, и внезапно резким движением он смахнул его на пол. Поморщился. Прорывались иногда сквозь защитную личину спокойствия эти замашки неуравновешенной, горячей юности. Много неприятностей в жизни доставила ему необузданность темперамента, много усилий потребовалось, чтобы приучить себя к размеренной походке, к спокойным жестам. И каждый раз, когда над выдержкой брал верх его естественный врожденный темперамент, Збандут корил себя, а иногда и наказывал. Вот и сейчас пошел, поднял карандаш и положил его на место.

Вскоре произошло то, чего больше всего опасался диспетчер. На его вопрос, почему холодает доменная печь, начальник смены с места в карьер загрохотал:

— Если бы я знал отчего, она не холодела бы! И с каких это пор диспетчер стал лезть в технологию! Ты знай свое — давай агломерат!

Збандут подтянул микрофон к себе.

— С каких это пор вы с диспетчером на «ты»?

— А это еще кто суется в разговор?! — По инерции у начальника смены снова вырвался выкрик.

— Директор.

В микрофоне что-то крякнуло, потом раздался глухой кашель.

— Простите, товарищ Збандут, — уже совсем иначе, елейно и почтительно, проговорил начальник смены и объяснил причину похолодания печи.

— Вот так и в дальнейшем вести все разговоры с диспетчером. Я переселился в его помещение и все слышу. Передайте по смене.

Грубее всех разговаривали с диспетчером начальники цехов. Они считали ниже своего достоинства давать подробные объяснения. Привыкли требовать с диспетчера оперативного обеспечения цехов всем необходимым — от сырья до порожних вагонов — и взвивались до небес, когда диспетчеры требовали от них. Такова была традиция, освященная годами, и Збандут принялся ломать ее.