Збандут сообщил каждому руководителю цеха день и час, когда он будет знакомиться с положением в цехах. Обычная очередность — доменный, мартеновский, прокатные цехи — соблюдена не была. Первой шла кислородная станция, потом листоотделка — узкие места завода.

Но самое главное и самое неожиданное было впереди. Збандут наклонился к Черемных и шепотом, который навостренное ухо могло уловить совершенно отчетливо, попросил его уйти.

— Это еще почему? — опешил Черемных.

— Я должен дать одно довольно рискованное распоряжение и не хочу брать вас ни в свидетели, ни в соучастники. Узнаете о нем позже.

Если бы этого никто не слышал, Черемных, возможно, и внял бы просьбе. Но на него выжидательно смотрели десятки лиц, и он заартачился.

Збандут поискал кого-то глазами и не нашел.

— Кстати, — сказал он, — заведем такой порядок: каждый должен сидеть на определенном месте. Мне так удобнее. Сразу видно, кого нет. Вот и сейчас я не вижу начальника отдела капитального строительства.

— Его на время отпуска замещаю я. Коссэ Павел Клементьевич, — сказал сидевший у стены смуглый молодой человек с классическим греческим профилем.

— Простите, Павел Клементьевич, но я привык, чтобы с директором разговаривали стоя, — тут же сделал ему замечание Збандут.

— Простите, Валентин Саввич, вы не могли привыкнуть к этому, потому что только час как стали директором, — в тон ему, вежливо и придирчиво, ответил Коссэ.

Ожидали, что Збандут попросит гонористого инженера выйти вон. Шел процесс становления нового директора, и он может никого не пощадить во имя этого становления. Осадил Черемных, что ему какой-то инженеришка, потенциальных возможностей которого он не знает.

Но взрыва не произошло. Збандут склонил набок голову и смотрел на бросившего ему вызов человека со снисходительной усмешкой на губах.

И Коссэ не выдержал, встал.

— Ну вот. Не будем портить отношения по пустякам, — примирительно сказал Збандут. — Приберегите свой темперамент на тот случай, когда я буду неправ и вам придется убеждать меня в этом. Так вот, Павел Клементьевич, вы привыкли получать распоряжения в письменном виде или достаточно устного?

— В зависимости от того, какое распоряжение.

— Ответственное. Прекратите подачу электроэнергии и сжатого воздуха на строительство конверторного цеха. Закройте железнодорожный путь, перегородите шоссе бракованными стальными слитками. Шестнадцатитонными. Все понятно?

— Не совсем.

— С сегодняшнего дня строительство конверторного цеха прекращается.

— По чьему указанию?

— По моему. Теперь, надеюсь, понятно?

— Мне непонятно, — вмешался Черемных. — С кем вы согласовали ваше распоряжение?

— Я реализую право директора на самостоятельные действия, о которых у нас очень много говорят и еще больше пишут.

— Вы слишком торопитесь.

— Пока я тороплю других. Всех тех, кто получил объяснительные записки Рудаева и до сих пор не соизволил на них ответить. Да и после статьи в газете прошла уже неделя. А вот сейчас они будут вынуждены принимать в экстренном порядке решения. Если паче чаяния эти решения меня не устроят, мне здесь делать нечего.

Разошлись начальники цехов и отделов, но Черемных не тронулся с места. Даже уселся поплотнее и ненадежнее, как гонщик, готовящийся к старту.

— У вас ко мне есть вопросы? — холодно спросил его Збандут.

— Есть советы, — так же холодно ответил Черемных. — Вы напрасно начинаете свою деятельность не только не контактуясь с партийной организацией завода, но даже противопоставляя себя ей. Уверяю вас, ничего похвального в этом нет.

— Партийный комитет — это еще не партийная организация. К тому же вы уже должны были понять, что последнее ваше решение ошибочно. Если не поняли, помогу это сделать, а если поняли и все же настаиваете на своем, — тогда я бессилен.

Збандут открыл ящик стола, достал блокнот, перелистал его, сунул обратно, достал другой. То, что он не желал продолжать разговор, было очевидно, но Черемных не уходил.

— Почему вы, новый человек на заводе…

— …да еще привозной, импортный… — полушутя, полусерьезно вставил Збандут. — Ну, ну, слушаю.

— …новый человек на заводе, — продолжал Черемных, подогревая себя, — полагаете, что судите обо всех и вся более правильно, чем мы, действительно знающие людей и завод?

— Вы знаете один завод, а я многие, — вышел из положения Збандут. — Что касается людей, то над вами довлеют субъективные привязанности и личные антипатии. А я от них свободен.

— Но почему такое ответственное распоряжение не согласовали с нами?

— У вас было достаточно времени действовать. А вы? Вы почему-то решили, что это вопрос не вашей компетенции, и предпочли, чтобы его провернули другие. Вот я и сделал это за вас. Что еще?

— Еще не советую вам вести себя так дальше.

— Дальше будет видно.

— Скажите, вы абсолютно уверены в правильности своих действий? — прищурился Черемных.

— Пока да. Возникнут сомнения — приду посоветуюсь.

Черемных не оставалось ничего иного как подняться и выйти.

Збандут вызвал секретаршу и попросил немедленно найти Рудаева.

Тот был дома и примчался довольно быстро.

Увидев Збандута в директорском кресле, Рудаев не скрыл радостного удивления, но, когда прочитал проект приказа о своем назначении на должность главного сталеплавильщика, нахмурился.

— Не первая ли это ошибка нового директора? — без обиняков спросил он и настороженно взглянул на Збандута — может быть, слишком неуважительно и резко?

— Да, дипломат из вас, по всей видимости, не получится, — усмехнулся Збандут. — Ну что ж, мне не дипломаты нужны, а солдаты. Ошибка это или не ошибка — обнаружится очень скоро. Все в ваших руках. Как поведете себя. Я полагаю, что вы выше того, чтобы сводить личные счеты с Гребенщиковым, и достаточно напористы, чтобы проводить свою линию.

И Збандут стал наставлять главного сталеплавильщика, как вести себя в дальнейшем.

Нет, не научился еще Рудаев подавлять свои эмоции. И горевал и радовался в полную меру. Сегодня радость была так сильна, что он чувствовал себя опьяненным и испытывал непреодолимую потребность разделить ее с кем-нибудь. Была бы поблизости Лагутина, бросился бы к ней и расцеловал. Горечь обиды от последней встречи в Тагинске притупилась, всплеск радости растопил последние ее остатки, и теперь ему исступленно захотелось увидеть ее. Куда себя деть? Смотаться к родителям, что ли? Но вспомнил, что отец должен быть сейчас в цехе. Порадовать Жаклину? Пожалуй, она уже обо всем осведомлена. Такие новости распространяются с быстротой звука. Закатиться бы в ресторан с ребятами, которые поднимали в нем дух в тяжкое время. Но снова вступил в силу неписаный закон, которого свято придерживался, — в злачных местах с подчиненными не показываться.

Потолкавшись как неприкаянный у заводоуправления, Рудаев постепенно пришел в норму и почувствовал себя в силах идти принимать свои владения, включаться в работу. Он решительно направился к проходной и не без гордости показал вахтерше свой пропуск, снова возымевший силу.

На командной высоте, образованной из земляных отвалов при рытье котлована, скрестив на груди руки, как Наполеон, наблюдавший пожар Москвы, стоял Апресян. Завидев Рудаева, тотчас повернулся к нему спиной и стал смотреть в другую сторону, куда и смотреть было незачем. Рудаев подошел к нему, но Апресян снова отвернулся.

— Я-то при чем? — смиренно спросил Рудаев.

— Нет, вы посмотрите на него! Он еще девочку невинную из себя строит! — всплеснул руками Апресян. — Горе ты моей жизни! Вот я при чем, что такого бузотера мама выродила! Один раз срывает план, другой раз срывает план! В мартене нашебаршил, теперь сюда перекочевал. Чтоб тебе перец в нос попал! Полюбуйся! — Он через плечо ткнул пальцем в сторону строительной площадки.

На ней царило непривычное затишье. Ни пулеметной дроби отбойных молотков, ни грохота бетономешалок, ни урчания моторов. Замер экскаватор с разверзнутой пастью ковша, на шоссе у баррикады из стальных слитков цугом стояли самосвалы. И нигде ни одного строителя.