Он пожал ее пальцы неожиданно для себя горячо и почему-то смутился своего порыва.

— Я очень рада, что увидела вас, — бесхитростно сказала Лагутина и, заметив, как просияло его лицо, тотчас приземлила: — Вы мне все покажете, все расскажете — не правда ли? Чтобы не пришлось задавать детские вопросы цеховикам.

«Только потому и рада», — огорчился Рудаев и спросил, когда она приехала.

— Уже три дня здесь. Бегло осмотрела цех и засела в техническом отделе.

«А меня не удосужилась поискать», — мысленно упрекнул он Лагутину. Произнес, не спрятав досады:

— Вот видите, ходили где-то рядом, по одним дорожкам, а не встречались…

— Самый большой недостаток — котлы? — поинтересовалась Лагутина, направляя разговор в деловое русло.

— Вы читали мою докладную директору?

— Это на глаз видно, что слаба тяга. Записку вашу не читала. Знаю только о телеграмме.

— Как думает Троилин?

— Считает, что напрасно назначил вас начальником конверторного цеха.

— А Даниленко?

— Чего не знаю — того не знаю. Меня уговорил поехать Роберт Арнольдович. Вот кто ваш сторонник. Преданный и бескомпромиссный.

— И нужно было уговаривать?

— Я в газете уже не работаю. С первого января в заводоуправлении.

— Кем? — удивился Рудаев.

— Собираю материал по истории завода. Выехала в Москву, а сюда завернула по настоянию Филипаса.

«Так, так. Полное юридическое обоснование своего появления, чтобы, упаси бог, не истолковал как-нибудь иначе, не отнес за счет своей особы», — отметил Рудаев и небрежно сказал:

— Пошли.

Лагутина вслушивалась в каждое его слово так, будто все было для нее открытием, переспрашивала, уточняла, брала кое-что под сомнение, возмущалась. Беспокойный огонек в ее глазах, который так нравился Рудаеву, разгорался, и он ничего не видел, кроме этого огонька. Было очень радостно говорить с человеком, который не только понимал его, но и всячески давал это почувствовать. Вот Штрах безусловно разобрался во всем до тонкостей, это факт, но упорно делал вид, будто все доводы отскакивают от него, как мячик от стены.

Вскоре Рудаев убедился, что Лагутина во многое вникла сама, а допрос с пристрастием учинила для сопоставления его мнения со своим. И позавидовал ей. Он первые дни ходил восхищенный и цехом, и новым процессом, а она сразу подметила недостатки.

— Как дела на заводе? — спросил Рудаев, когда, окончив осмотр, спустились в разливочный пролет.

Лагутина принялась рассказывать о последних событиях. Мартеновский цех набрал обороты и уже прогремел. Начали монтировать новую кислородную установку, значит, дело пойдет еще лучше. Наконец-то наметили генеральный план развития завода. Предусмотрены еще одна сверхмощная доменная печь, вторая очередь агломерационной фабрики, новые прокатные цехи. В самом недалеком будущем завод оставит позади Кузнецк и станет третьим по мощности в стране.

— Я ведь оказалась права, — не скрывая своего торжества, заключила Лагутина.

— В чем?

— Помните нашу встречу в старом мартене?

— Я все помню… Все… — многозначительно произнес Рудаев.

— Я говорила тогда, что старые печи нужно сносить, — и что же? В прошлую субботу остановили навечно две ночи. Но это только начало. Чтобы рос новый завод, придется убрать старые цехи. Получается довольно любопытно: старый завод породил новый, теперь новый поглотит старый.

Увлекшись разговором, они не заметили, как вышли из цеха, и спохватились, только когда Лагутина поскользнулась на асфальте.

— Куда это мы забрались? — спросила она, озираясь вокруг.

Рудаев взял ее за руку.

— Проводите меня, Дина. Сегодня я уезжаю. — И рассказал, куда и зачем едет.

— Снова решили на таран?

— Я чувствую, вам непонятны мотивы моих действий.

— На этот раз понимаю, разделяю и потому отговаривать не стану. Но очень беспокоюсь. А лично меня ваш отъезд устраивает.

— Почему? — Рудаев повернулся всем корпусом к Лагутиной. — А-а, опасаетесь досужих языков… и это в наше время…

— Мое положение сложнее вашего, — грустно произнесла Лагутина. — Особенно после затяжного визита мужа, который, кстати, сделал все, чтобы возвестить о своем существовании. Ходил за мной всюду, прочитал несколько лекций о счетно-решающих машинах, напечатал статью в газете, а в довершение ко всему угодил в вытрезвитель и попал на доску «Не проходите мимо».

Рудаеву хотелось выругать себя последними словами. Так опростоволоситься, такого дурака свалять! И почему получилось, что он не привязал к себе эту женщину, не оградил от власти прошлого. Потерял столько времени и, возможно, потерял ее.

— Непонятный цех, — неожиданно сказала Лагутина, увидев непомерно длинное заводское здание.

— Цех термической обработки рельсов по методу тагинчан, — глухо ответил Рудаев.

— Удивительный у нас народ. На какой завод ни приедешь, в каком цехе ни очутишься — словно в лабораторию попадаешь. Всюду ищут, изобретают, творческий поиск стал повальным увлечением.

— А сколько на пути поисков ставят препон! — пессимистически заметил Рудаев. — А сколько людей бьется над реализацией своих изобретений по десять — пятнадцать лет! Вспомните хотя бы автора кислородного дутья Мозгового. Отвергали, опрокидывали, шельмовали. Потом государственную премию дали. А умер знаете как? Узнал из газеты, что наши неосведомленные представители собираются купить за рубежом лицензию на его процесс. Представляете такое? И… не перенес.

— У меня к вам просьба. Слышите? — Лагутина взяла Рудаева за руку, и он сквозь перчатку почувствовал тепло ее пальцев. — Как только вернетесь, зайдите к Роберту Арнольдовичу и расскажите обо всем, с чем столкнулись здесь. Он должен быть в курсе всех дел.

В гостинице Лагутина осталась в вестибюле, а Рудаев пошел укладываться. Когда, побросав свои нехитрые вещички в чемодан, он спустился вниз, до отправления поезда оставались считанные минуты. К счастью, такси уже ждало у входа. Рудаев попросил водителя гнать во весь дух и всю дорогу торопил его.

Приехали на вокзал, когда светофор уже светил зеленым глазком.

Рудаева жгли невысказанные слова, но он никак не мог облечь их в достойную форму. А тут еще навязчивая проводница трещала, как сорока, требуя, чтобы он зашел в вагон.

Ни с того ни с сего он спросил Лагутину:

— Вы долго будете в Москве?

— Сколько потребуется. Месяц, полтора.

— А муж?

— Он вернулся в Магнитку.

— Надолго?

— На этот раз насовсем.

Несколько секунд Рудаев стоял, как в столбняке. И вдруг бросил чемодан, схватил Лагутину за плечи.

— Это — правда?

— Да расстаньтесь вы наконец! — завопила чуждая всяких сантиментов проводница, когда поезд тронулся.

Лагутина потянула Рудаева к вагону, но он вырвал руку.

— Правда?

— Да, да, да! — твердила Лагутина, торопя его.

Он не двинулся с места. Даже не взглянул на уходящий поезд.

— Вы с ума сошли!

— Сошел, — безмятежно поддакнул Рудаев и повел сбитую с толку Лагутину на стоянку машин.

Таксист вытаращил глаза от изумления, увидев своих пассажиров, как ни в чем не бывало возвращающихся к машине.

— Билеты потеряли, — сказал Рудаев. Небрежный тон его заставил таксиста осклабиться, но, наученный предусмотрительности, он тут же подыграл пассажиру:

— Бывает… Еще не такое бывает… Куда вас?

— В пространство, — весело ответил Рудаев. — Впрочем, слово за дамой.

Рудаев на самом деле не знал, куда ехать. В заводской гостинице его номер тотчас сдали очереднику, а просить пристанища до ночи у Лагутиной не посмел.

Шофер помчался по главной улице, потом свернул налево, еще раз налево и покатил по гладко накатанному шоссе в сторону Уралвагонзавода. Мелькнули какие-то незнакомые Рудаеву строения, поползла мимо заснеженная пустошь, стал вырисовываться вдали большой жилой массив.

— Что-то далеко мы заехали, — спохватилась Лагутина.

— Катайтесь на здоровье, — безмятежно проронил шофер. — Хотите — на гору Высокую повезу.