Он ответил только одним письмом. Писать ему не о чем. Не о заводе же. Даже о городе он не может написать ни строчки. Как приехал — так и закопался в цехе. Кто знает, сколько времени у него в распоряжении. В любой день могут отозвать, и он должен вернуться во всеоружии.

Последнее время внимание его стало раздваиваться. Один за другим увидел он недостатки проекта. Многое можно было простить его авторам — это первый цех такой мощности, но налицо были ошибки, которые ничем не оправдаешь. Ни один мостовой кран ни с какой стороны не подходил к конвертеру. Случись что с приводом — конвертер не повернуть, не свалить на бок, не удалить с помощью крюка. Настыли металлы, которые образуются в его горловине. Приходилось прибегать к допотопной технике — ломик, кувалда. Ко всему котлы не вмещали всего потока газов, бурно вырывавшихся из конвертера. Чтобы они не захлебывались, надо было сдерживать процесс, давать меньше кислорода, иначе значительная часть дыма шла мимо них, загрязняя атмосферу в цехе.

— С вами проекты согласовывали? — спросил как-то Рудаев начальника цеха.

Тот горько усмехнулся.

— Обсуждали где-то в келейном порядке. И не было там людей, которым предстояло работать в цехе. Вообще с заводов людей для проформы пригласили, к их голосу не прислушались. И вот результат: будку, где сидит дистрибуторщик, прилепили рядом с конвертором. Человек отсюда ничего не видит, наклоняет конвертор по команде: чуть вперед, чуть назад.

— А где следовало бы ее поставить? — допытывался Рудаев.

— Вон там, у наружной стены пролета. И обзор что надо, и полная безопасность… А то при каждом выбросе металла стекла летят. Видите, сетку металлическую поставили, чтобы предохранить людей от осколков.

— Вы правы, — согласился Рудаев. — А если еще покопаться, то и шлакоуборка забыта, и очистка трубок котлов от нагара не предусмотрена.

— Да, трубки никудышные, текут, и из-за каждой приходится стоять по три часа.

Харитонов долго распространялся о вреде некритического копирования капиталистической техники, в основе которой лежит выгода предпринимателя, а не создание удобств для рабочих, о необходимости назначать начальников цехов не тогда, когда цех построен, а когда его только проектируют, говорил, что необходимо самое широкое обсуждение проектов новых цехов — строим-то на долгие годы. Смешно тратить миллионы на проект, десятки миллионов на строительство и экономить на консультации с заводскими специалистами. Вот это как раз та копеечка, которая рубль не бережет.

— Дело не только в этом, — решил поделиться и своими соображениями Рудаев. — Беда еще в том, что в проектных институтах сидят люди, не нюхавшие завода. Допустить просчеты им раз плюнуть, а исправлять — и сложно и не хочется. Одолевают кичливость, зазнайство — рудименты тех времен, когда работники институтов считались людьми первой категории, а те, кто на заводах, — второй, когда на заводах, собственно, и инженеров-то не было — одни практики.

После этого разговора Рудаев засел в техническом отделе. Недоработок, ошибок в проекте конверторного цеха оказалось множество. И самая чудовищная ошибка была допущена в расчете котлов. Технологи почему-то вдвое занизили количество отходящих газов, а энергетики рассчитали котлы на среднеарифметическое их количество, не приняв во внимание нагрузку во время пик. В чем-то можно было здесь провести аналогию с московскими станциями метро в часы пик, когда сотни людей толпятся на подходах к эскалаторам. И вот по этому проекту, не изменив его ни на йоту, строится цех в Приморске. Почему? Спешка? Дорого обходится такая спешка государству. И как это получается, что ошибки не исправляют, а множат. Видят, осознают, иногда каются — и… множат.

Надо бить тревогу, надо протестовать. Но кто прислушается к голосу профана в этой области, да еще человека с запятнанной репутацией? Ему прежде всего необходимо приобрести союзников, заручиться поддержкой. Кого? Троилина? У него хватит технической смекалки, чтобы вникнуть в недостатки проекта, но не хватит мужества поставить вопрос ребром, тем более что он находится под влиянием Гребенщикова, а тот, работая куратором по строительству конверторного цеха, ни словом не обмолвился о его недочетах и, защищая себя, не станет хаять проект. Больше того, постарается убедить директора, что Рудаев предпринял демарш, намереваясь подложить свинью руководству завода, изобличить его либо в техническом недомыслии, либо в отсутствии гражданской смелости, доказать, будто все кругом — не больше чем сторонние наблюдатели, только он один правоверный, принципиальный. Но стычка в масштабе завода, какой бы характер она ни носила, не- так уже пугает. Вот если придется схватиться со строителями, с проектным институтом, да не с одним! Моська лает на слона. Остается рассчитывать на Даниленко. Этот все поймет. Завод для него — кровное детище, он несет за него моральную ответственность. Помимо того он достаточно закален в столкновениях с противниками любой категории.

Рудаев по-прежнему ходил в цех, но уже не столько смотрел, как работают люди, сколько расспрашивал их. Учуяв его жажду пойти в бой с открытым забралом, они охотно начиняли его своими соображениями. Не каждый мог сказать, как надо переделать тот или иной узел, но почти каждому было известно, где таятся огрехи, в чем они.

Окончательно убедившись в том, что позиции его правильны, Рудаев шлет Даниленко телеграмму с просьбой направить на завод проектировщиков и специалистов-конверторщиков. Шлет, хотя и знает, что негде тому взять специалистов, раз в области только один конверторный цех, да и он старый-престарый. Об этой своей акции сообщает Троилину — тот не любит, когда нарушают иерархию.

Даниленко молчит, возможно, его нет на месте, а Троилин откликается мгновенно достаточно выразительной телеграммой: «Вашей инициативностью сыт по горло».

Чтобы не терять больше времени, Рудаев отправляет телеграммы сразу в шесть адресов, включая Комитет народного контроля. Текст тревожный: «Прошу приостановить строительство конверторного цеха на приморском заводе до устранения грубейших просчетов типового проекта. Повторение ошибки — это преступление».

Отправил — и задумался. Перехватил. Забыл о дипломатии, о субординации, о последовательности обращений в инстанции. Но если идти по ступенькам, а их много, как раз дойдешь до последней, когда цех будет закончен. Сейчас еще есть возможность воевать, и воевать нужно на широком фронте. А что телеграмма резка и неумеренно категорична, так это, пожалуй, даже к лучшему. Звучит как сигнал бедствия, как SOS, и хоть кого-нибудь встревожит.

Не было бы у него печального опыта делать уступки, возможно, он повел бы себя иначе. В самом деле: стоит ли так уж испытывать свою судьбу? Ведь не зря существует спасительная русская пословица, оправдывающая пассивность и смирение, — «Плетью обуха не перешибешь». Придерживаясь этой житейской мудрости, можно спать спокойно, особенно если считать за обух всякого, кто хоть чуть выше тебя по должности. В его положении, исходя из инстинкта самосохранения, самым правильным было бы притихнуть на некоторое время. И что ему, больше всех надо, что ли? Существует проект, разработанный и утвержденный, не суйся поперек батьки в пекло. Но разве он не перестал бы уважать себя, если бы стушевался и смолчал?

А почему молчат другие? Гребенщиков, к примеру? Не обнаружил недостатков в проекте — это одно, это можно простить, но если смотрит на них сквозь пальцы… А сами проектировщики? Им-то наверняка прожужжали уши, и «комплиментов» они нахватались достаточно, однако помалкивают.

Директор Южгипромеза Эммануил Семенович Штрах явился в Тагинск вопреки своему желанию. Он должен был выехать в санаторий, чтобы подлечить расшалившуюся печень, а пришлось отсрочить выезд и лететь сюда. Конвертерный цех он не проектировал. Его институту поручили привязать существующий типовой проект к площадке приморского завода.

Задание было срочное, выполнили его вовремя, и на этом функции института заканчивались. Теперь изволь, залезай в дебри. Анализируй, сопоставляй, давай свое заключение по проекту старших коллег, а с этими коллегами у него давно натянутые отношения. Не все их рекомендации он принимает, не всю продукцию оценивает первым сортом, и лишние передряги ему ни к чему.