На пляже отчаянная сутолока, в воздухе висит неумолчный смех и визг. Мелодии, несущиеся из разных транзисторов, создают одурманивающую какофонию звуков. Неугомонные мальчишки бесцеремонно бегают чуть ли не по головам, и песок врассыпную летит из-под их ног. Несколько поодаль от воды играют в волейбол. Мокрый, побывавший не раз в море мяч мечется по кругу и подозрительно часто попадает в зону загорающих девушек. Среди них идет негласное, никем не объявленное соревнование на самый невероятный загар, соревнование, которое имеет своих чемпионов, но имеет и свои жертвы. Вон она, обгоревшая, жалкая, сидит под тентом, боясь высунуть нос из тени, и даже не провожает больше завистливым взглядом чернокожих щеголих.

У самой кромки воды лежат разгромленные союзники. Лагутина вычерчивает на влажном песке какой-то замысловатый лабиринт, мужчины следят за ней с таким вниманием, будто решают головоломку.

— Незнакомое состояние… — признается Рудаев. — Меня еще никогда ниоткуда не выгоняли. — Вид у него потерянный, несчастный.

— А из школы? — спрашивает Межовский.

— Два раза. Но это не в счет. Несправедливо.

— А сейчас справедливо? — подкинула вопросик Лагутина.

Рудаев перевернулся на бок, подставил лицо солнцу. Он любил атмосферу пляжа. Шумно, весело, привольно. А песок! Нежный, мягкий, прогретый солнцем, насыщенный солями и йодом, он ласкает тело, как тончайший мех, и согревает, как лежанка. Это не сочинская щебенка и не гагринский булыжник, на котором сколько ни крутись, удобно не умостишься.

— Эх, хорошо-о! А все-таки нет худа без добра… Хоть позагораю немного.

— Сложновато, конечно, сгорев совсем, немного загореть, — снова пошутила Лагутина.

— Да-а-а, — протянул Межовский, в сердитой задумчивости потеребив косматую бровь. — Чтоб вот так солидных людей… Елки зеленые!

— Одним махом трех побивахом. Дон-Кихоты… — Лагутина резким движением сравняла песок, нарисовала ветряную мельницу и три тощие фигурки. — Никогда не думала, что Гребенщиков может так закусить удила. Понемногу он отыграется и на тех, кто нам помогал. — Сокрушенно покачала головой, изображая безысходное отчаяние, и слабеньким, измученным голосом проговорила: — «И лежат они, солнцем палимые, повторяя: „Суди его бог…“»

Застыло непомерно громадное, словно оцепеневшее в летаргическом сне небо. Дымившееся от зноя солнце виделось сгустком лавы, которая вот-вот взорвется.

— Один закусил удила, а другой отпустил вожжи, — вернулся к разговору Межовский. — Не ожидал такого от Троилина. Непонятен во всем этом он.

— Вполне понятен, — возразил Рудаев. — Просто ничего не может сделать, даже если хочет.

— И для Троилина он удобен, — вставила Лагутина. — Опытный начальник, цех ведет ровно, на всякие рискованные затеи не бросается. С таким можно жить спокойно. А за нового, тем более за молодого, отвечает тот, кто его ставил, — директор. Замена кадров, особенно молодыми, требует не только чутья на людей, но и мужества. — И вдруг она вскрикнула. Какой-то маленький озорник, пробегая мимо, вылил на нее полную шапочку воды.

— Мокнуть так мокнуть! — Лагутина бросилась в воду, вильнула спиной и ушла под волну.

После рапорта в мартеновском цехе Троилин решил походить по заводу. Побывал на строительстве трубосварочного цеха, где ни с того ни с сего поцапался с прорабом, устроил головомойку нагревальщикам слитков на слябинге, а в доменном цехе удивил начальника своей рассеянностью. Обычно Троилин внимательно слушал людей, тут же реагировал на просьбы, а сегодня все скользило мимо него. Даже на резонное требование начальника дать ему марганцевую руду из неприкосновенного запаса ничего не ответил.

Чувствуя, что надо побыть одному, Троилин отпустил машину и зашагал по заводскому шоссе. Такой способ остаться наедине с самим собой был не особенно надежным. Обычно шоферы проходящих мимо машин, завидев директора, останавливались и настойчиво предлагали подвезти. Но сегодня мимо шли только чужие машины.

Ему было над чем поразмышлять. Рудаева ни в коем случае терять нельзя. Растущий работник, его и сейчас можно сажать на цех, потянет. И на людей умеет опереться, зарядить своим зарядом, зажечь своим огнем. Такими не разбрасываются. Так почему же не поставить Рудаева начальником? Нет оснований снимать Гребенщикова? Формальных оснований нет. Кому и как докажешь, что от Рудаева пользы будет больше? А связи у Гребенщикова солидные. Впрочем, не сам ли Гребенщиков распускает эти слухи? Очень часто слухи о связях исходят именно от тех, у кого их нет, но хочется иметь.

Троилин взобрался на железнодорожную насыпь. Отсюда хорошо была видна новая часть завода. Светло-серый, почти белый бетон стен прорезывали сплошные, во всю длину окна. Горделиво на стометровую высоту поднимались трубы. Разноцветные дымы — белый, сероватый, темно-ржавый — стремительно уходили в небо. Неподалеку от комплекса мартеновского цеха высилась громоздкая коробка миксера — хранилища жидкого чугуна. А за сталеплавильным цехом протянулось самое большое заводское здание из всех, что приходилось ему видеть — слябинг и листопрокатный цех. Километр с лишним. Но и здесь завод еще не кончается. Вдали виднелся копровый цех, который готовил металлолом для мартена, а из-за горизонта выглядывали корпуса и трубы аглофабрики. Кто может сказать, что это не красиво? А находятся ведь чудаки, которые считают, что заводские пейзажи скучны и однообразны. Огромный завод. II пока ему доверена эта махина, он должен сделать все, чтобы потом его не поминали лихом. Ни за строительство, ни за кадры.

У насыпи остановилась потрепанная «Победа».

— Игнатий Фомич! Подвезти? — высунул голову Хорунжий.

— А куда едешь?

— В партком. Туда сегодня полмартена побежало.

— Что ж. — Троилин спустился с насыпи. — Нам с тобой, пожалуй, по пути.

У Подобеда в кабинете стояла дымовая завеса. Мартеновцев собралось человек двадцать, все нещадно курили и галдели. Когда появился Троилин, разговоры мгновенно прекратились.

Подобед поднялся из-за стола. Молодой, мелколицый, высокий. Судя по виду, мог бы еще в комсомольских вожаках ходить.

— Что-нибудь срочное?

— Да нет, потерпит… А вы, хлопцы, почему примолкли? — выждав какое-то время, с обидой в голосе спросил Троилин. — Здесь мы все на равных правах. Партии рядовые.

— А на рапорте вы кем были? Рядовым, директором или просто сочувствующим? — не удержался Сенин.

Троилин с недоумением посмотрел на этого воспитанного, очень интеллигентного, всегда вежливого сталевара. Сказал устало:

— Был просто человеком, который не принимает скоропалительных решений. И пришел я сюда не отвечать на ваши вопросы, а послушать. В моем кабинете вы почему-то сидели немые как рыбы. Правда, к вам это, Сенин, не относится.

Отыскав глазами свободный стул, Троилин сел.

Многое услышал сегодня он из того, что до его уха никогда не доносилось. Впервые узнал, что Гребенщиков, разговаривая с ним во время рапорта, намеренно включал динамик на полную громкость, чтобы все слышали, как смягчает директор острые углы и уговаривает там, где нужно прикрикнуть. Впервые узнал и прозвище, которым наделил его Гребенщиков, — «Серединка-наполовинку». II о методах расправы за критику первый раз услышал. Несоразмерные вине взыскания, необоснованный перевод на худшую работу, предоставление отпусков только в зимнее время. Воздали должное и Рудаеву. Горяч, грубоват. Бывает, разозлится — без особого повода может незаслуженно всыпать. Но зла не держит. Отойдет — и как ни в чем не бывало.

Внимательно слушал Подобед, хотя, заметно, все это ему порядком надоело. Говорят хаотично, повторяются. Но такой взрыв страстей он наблюдает впервые и чувствует себя виноватым. Секретарем парткома он недавно, на заводе тоже не так давно, и до нового мартеновского цеха у него еще не доходили руки. Цех с виду благополучный, план дает. Есть участки похуже, где ни плана, ни лада. Приходится больше вертеться там.