…У домика под черепичной крышей росла пышная береза. Ветки спускались на крышу и чуть ли не наполовину прикрывали ее своими листьями. На длинной веревке, протянутой от дерева до забора, висело ватное одеяло из красного сатина.

— Все в порядке, Иван Васильевич, — сказал, не оборачиваясь, Ковалев. — Действует сигнализация. Можно идти.

— Пошли, — согласился Скурдинский.

С тех пор как они были выбраны командиром и комиссаром отряда, прошло три месяца. За это время партизаны побывали во всех селах района и создали около тридцати подпольных групп, заслали своих людей в некоторые волостные управления и даже в полицию.

Вот и в этом селе, куда они пришли на связь, руководит группой староста деревни Иван Андреевич Федоров. Собственно, эта подпольная группа не из новых. Она была создана сразу же после оккупации района. Организовала ее комсомолка Зина Алексеева. Комсомольцы распространяли среди населения советские газеты и листовки. Но в январе 1942 года Алексеева была схвачена агентами тайной полевой полиции.

Зина мужественно перенесла страшные пытки, не выдала ни одного из своих товарищей. Тогда палачи сняли с нее одежду и в одной нижней рубашке, босую, по снегу, в двадцатиградусный мороз провели через село на кладбище и там расстреляли.

Однако листовки, которые раньше фашисты находили лишь на стенах зданий, вскоре были обнаружены и на столах в самой комендатуре. Подбросил их туда Иван Андреевич Федоров, ставший после гибели Зины Алексеевой руководителем сватковского подполья.

Дом старосты стоял третьим от края. Но партизаны в него не пошли. Они завернули в избу Ефрема Иванова — человека невидного, ко всему вроде безразличного. Это у него висело на протянутой веревке красное одеяло. Поздоровавшись с хозяином дома, оба гостя не стали задерживаться в избе, а сразу прошли через двор в огород. Там по густому малиннику они и добрались до дома старосты.

— С прибытием вас, — крепко жал руки партизанам Иван Андреевич. — Чайку вот выпейте. — И, обращаясь к сидевшему за книгой сыну, сказал: — Витя! Поди погуляй около дома.

Двенадцатилетний Витя степенно поднялся, взял с окна перочинный ножик и вышел из комнаты.

Скурдинский, проводив его ласковым взглядом, спросил:

— Ну, что тут у вас нового, Иван Андреевич?

— Позавчера собирал нас всех комендант. Был там и какой-то гестаповец, новенький, раньше я его не видел. Уговаривали, чтобы мы помогли им найти вашу базу. Чем, мол, они, немцы, скорее разобьют партизан, тем спокойнее, дескать, будем жить и мы. Назывались имена полицейских, которые понесли кару от партизан. Сидевший со мной рядом староста деревни Менюши даже вздохнул. Не знаешь, говорит, где и смерть найдешь.

— Этот обязательно найдет ее, — бросил Ковалев.

— Вообще они не всё говорят, — продолжал Федоров. — О взрыве мостов, например, ни слова. Словно они и не взлетали на воздух. Ничего не было сказано и о последних двух машинах, подорвавшихся на ваших минах. А ведь погибло семнадцать человек.

— Спасибо, Иван Андреевич, — сказал Скурдинский. — Сведения ваши ценны. А у нас к вам просьба.

— Говорите.

— Не могли бы вы побывать в Волосове? Нам туда проникнуть довольно сложно, — на дорогах заставы, в самом поселке патрули. А надо бы узнать, что там у них делается.

— Особенно на станции, — уточнил Ковалев. — Посмотрите, какие там части, что на платформах… Ну, в общем, вы сами знаете.

— Ну что же! Раз надо, схожу.

Федоров подошел к окну и посмотрел на улицу. Там по-прежнему было пустынно. Только продолжал строгать свою деревяшку сынишка Витя. Делал он это спокойно, по-отцовски. Постороннему и в голову бы не пришло, что этот мальчишка внимательно следит за дорогой. Он вовремя должен успеть предупредить отца и партизан об опасности.

Наталья Игнатьевна Субботина помыла посуду, поставила ее на полку и пошла в горницу. Там на широкой кровати, укрывшись тонким фланелевым одеялом, лежала Геля. Глаза девочки слипались, но она мужественно боролась со сном. Геля ждала мать. Она теперь всегда спит с матерью. С того самого дня, как отец ушел в партизанский отряд.

Геля отчетливо помнит, когда и как это произошло. Месяца три тому назад она проснулась ночью от какого-то шума. Прислушалась — разговаривали мать, отец и еще какие-то люди.

— Пойду я с вами, — говорил отец.

— А может, здесь будешь руководить? — спрашивал чужой голос.

— Здесь мне нельзя. Уже на примете.

— А кого же оставим здесь?

— Наташу. Мы уже кое-что с нею делали.

Взрослые шептались еще долго. Потом тихонько вышли во двор. Вскоре мать вернулась и легла в постель. Она долго ворочалась с боку на бок и о чем-то вздыхала. Геля хотела ей что-нибудь сказать, но боялась открыться, что услышала тайну. Так она и уснула. Но утром не выдержала:

— Я все слышала, мама. Ночью у нас были партизаны. Папа ушел с ними.

Наталья Игнатьевна испугалась. Лицо ее стало бледным, как полотно.

— Но я никому, никому не скажу, — поспешила успокоить мать Геля. — Клянусь тебе, мамочка. Пусть хоть режут на кусочки.

Мать прижала ее тогда к своей груди, и они долго вместе плакали. Потом мать вытерла платком слезы сначала ей, Геле, потом себе и сказала:

— Будь умницей, доченька, молчи. А то фашисты нас расстреляют.

Так они стали жить. К матери потом не раз приходили Клавдия Яковлевна Петрова, Лена Нестерова, Лида Чистова, Саша Матвеев, Саша Веников и другие, но они уже от Гели не прятались. Только частенько посылали на улицу «покараулить», а то и отнести что-нибудь куда следует. А когда изредка ночью приходил отец, он ласково называл дочку «моя партизаночка».

…Наталья Игнатьевна начала раздеваться, когда в окно кто-то тихонько постучал. Субботина замерла. Стук повторился трижды. «Наши», — сказала про себя Субботина. Геля прошептала:

— Может, папа.

В комнату вошли Скурдинский и Ковалев.

— Здравствуй, партизаночка, — улыбнулся девочке Скурдинский.

Геля опустила глаза и ответила:

— Здравствуйте, дядя Ваня.

— Привет тебе от папы. Иди спи, маленькая.

Партизаны уселись за стол. Ковалев попросил:

— Рассказывайте, Наталья Игнатьевна.

— С чего же начать? Значит, так. Листовки и газеты доставили в Должск. Геля отнесла на хутор к Марии Лисаковой и все передала. А на той неделе я сама побывала в Должске. Ходила в магазин да завернула к Михаилу Сергеевичу Круглову. Не домой, конечно, в столовой сидели. Круглов, скажу вам, в хорошем виде. Просил передать, что в группе уже четырнадцать человек, есть свой радиоприемник. Одна из его помощниц, Степанида Куприяновна Трошкова, прикидывается ненормальной. Ходит в рванье, грязная и все что-то бормочет себе под нос. А сама носит под тряпьем листовки и раздает кому надо.

— Молодчина! — не удержался Скурдинский. — А ведь пожилая.

— Под стать ей и Дмитрий Никифорович Никифоров. Ему уже за семьдесят перевалило, а он столько делает, что диву даешься. Сам переписывает сводки Информбюро, а потом их расклеивает на видных местах. А недавно такое выкинул, что все ахнули. В воскресенье взял газету с первомайским приказом товарища Сталина и устроил около церкви громкую читку. И так увлекся, что не заметил полицейских. Уже кто-то из слушателей шепнул: «Кончай, дед, читать, фараоны идут». Недолго думая, Дмитрий Никифорович сунул газету в карман проходившего в церковь сторожа. Обыскали старика полицаи. Накричали для острастки, а арестовать побоялись.

— Знаем мы этого деда, — сказал, улыбаясь, Ковалев.

Иван Васильевич Ковалев.

— Да его во всей округе знают, — подтвердила Наталья Игнатьевна. — Беспокойный старик. Но и другие стараются как могут. Антонина Петрова по заданию Круглова достала йоду, порошков разных и еще каких-то медикаментов. Сверточек у меня в сенях, сейчас принесу.