— Ну, тогда…

Я тоже многозначительно умолкла. Даже смогла улыбнуться смущенно.

Адлер подлетел к дереву, сменил на нем листок бумаги. Вернулся. Вынул пистолет из кобуры, зарядил его — я помню все мелочи, как дрожали у него пальцы от нетерпения — и передал мне.

— Стрелять надо так, — Адлер вытянул мою руку. — Не надо торопиться.

Я выстрелила. Еще выстрелила.

— Посмотрим.

Адлер послушно побежал. Я шла следом.

— О-о, Шеня большой молодец!

Адлер повернулся и схватил меня в объятия. Слюнявый рот присосался к шее. Правая рука с пистолетом оказалась у его затылка. Я ткнула его рукояткой в затылок. «Убью! Всю обойму выпущу в башку…»

Адлер взвыл и отпустил меня. Лицо, искаженное злостью. Глаза под дулом. «Убью!»

Адлер отступил, прикрывая лицо руками. Длинный подбородок противно дрожал.

Если бы этот гад не испугался!

Но он взвизгивал от страха. Палач, каратель, уничтожавший беззащитных женщин, стариков, детей. У него тряслись руки — руки убийцы.

И я выстрелила. Еще выстрелила. И еще. И уже не осталось патронов, а я все нажимала на гашетку. Уже Адлер не дышал и вместо лица была кровавая масса, а мне все хотелось его убивать. На нем сосредоточилась тогда моя великая ненависть, не находившая выхода.

Разум одержал верх с большим опозданием. Теперь можно казниться вечность, но ничего уже не переделаешь, немца не воскресишь. А я бы сейчас воскресила: последствия будут тяжелые — и для нас с Федором, и для работы. Все знают о моих взаимоотношениях с Адлером, и в первую очередь спросят с меня. Потом с Федора. Потом с Семена… Нет, пожалуй, с Семена спросят больше, чем с меня.

Сволочь!.. Гад!.. Сволочь!.. Паразит!..

Других ругательств не могла придумать. Если бы Адлер не полез ко мне, ничего бы не случилось. Арестуют меня, Федор останется без радиста, — он без радиста, как без рук, ни к чему вся разведка.

Думай не думай, ругайся не ругайся — не вечность тут стоять.

Как убрать эту падаль с поляны?

Я сняла поясок с белого в зеленую крапинку платья, привязала к руке Адлера, потащила. Почти с места не сдвинула — тощий, маленький, а тяжелый.

Прошло немало времени, пока удалось оттянуть труп за кусты. Дрожал каждый мускул от усталости и напряжения. Но не отдыхать же! Отвязала поясок — не забыть выстирать в ручье, — отыскала сучок с острым концом. Больше руками, ногтями, чем сучком, вырыла ямку — закопала револьвер. Сбегала к дереву — сорвала бумажку, подобрала по дороге окурок сигареты.

Вернулась к трупу — обшарила карманы. Вынула документы, спички, пачку сигарет, сняла награды. Спички натолкнули на счастливую мысль — накидала на труп хворосту и подожгла. На дым, если его и увидят, никто не придет — в роще без конца жгут костры. Да и дыма большого не будет — хворост сухой.

Остановилась поодаль — все во мне дрожало. Но мысль работала удивительно четко. Оглядела все вокруг — не обронила ли чего, не забыла ли. Нет…

Пошла не в сторону Ивановки, а назад — к Фалештам. Там неподалеку от дороги ручеек. По нему потом через северную окраину рощи можно выйти на шоссе. Все нормальные люди ходят из Фалешт по шоссе…

На молокозавод я уже не вернулась — сил не было, да и Федор, наверное, повез по частям вечерний удой.

Федор пришел уже в темноте. Чиркнул спичку, зажег лампу, взглянул на меня, сел на край кровати.

— Ну, что случилось?

Я бы на месте Федора убила меня. А уж кричала бы — это точно. Федор молча посмотрел документы, сказал:

— Поди спрячь в рацию.

Я пошла. Вернулась.

— Федор, Семена могут арестовать.

— Знаю… Он скоро должен прийти, подумаем.

Семен пришел поздно — около двух. А через полчаса Федор проводил его за село, откуда начиналась тропа в Рышканский лес. Там, по имеющимся у него сведениям, базировался партизанский отряд. Федор снабдил его револьвером и нашим личным паролем, с которым мы могли прийти к партизанам.

Первые два дня были подозрительно тихими. Теперь все вызывало подозрения. В самом деле, почему нас не беспокоят, меня и Федора, если пропал комендант и его кучер? Мы с Федором прошлись пару раз мимо комендатуры — там стояла благодатная тишина: сидели за столом служащие, стрекотала машинка.

На третий день поздним вечером в ворота шумно постучали. «Все! — решила я. — Пришли забирать!» Посмотрела на Федора.

Федор спокойно сказал:

— Возьми себя в руки.

И спокойно пошел к воротам. Я остановилась на террасе, прислушалась, кажется, двое немецких солдат.

— Семена — кучера не видел, хозяин?

И спокойный голос Федора:

— Дня три назад был.

— А вчера, сегодня не был?

— Не был… Случилось что?

Солдаты не удостоили ответом. Ушли.

— Из комендатуры? — спросила я, переводя дыхание.

— Да.

Помолчали.

— Приготовь необходимое, на случай, если придется уходить.

— Хорошо.

Я повесила у двери пальто, поставила под ним легкие туфли.

— Убрать рацию, Федор?

Все равно я не держала связь — передавать в Центр нечего, в связи со сложившейся ситуацией наблюдения пришлось прекратить.

— Пока не надо.

И еще три дня нас никто не тревожил.

Через три дня в село наехало много немецких офицеров. Они обшарили все село, все окрестности. Пришли с обыском и к нам. Это было ночью — едва успела накинуть халатик — и теперь сидела на краю постели с гулко бьющимся сердцем. Кажется, оно стучало в ушах и мешало слушать, что делается в доме, во дворе. Рацию мы перепрятали — в конце двора, в крапивник, едва в Ивановку съехались немецкие офицеры. Но сердце все-таки колотилось. А вдруг? Вдруг найдут? Вдруг они знают, кто убил Адлера?

Только под утро убрались незваные гости. Спать мы с Федором все равно не могли. Решили идти на работу.

Адлера, видимо, не нашли, потому что спустя три дня после обыска пришел немецкий обер. Вопросы, которые он задавал Федору, показали, что немцы подозревают в убийстве Семена. На следующий день приезжих офицеров в Ивановке не было — наверное, ночью уехали.

Я в эти дни извелась. Не из-за страха, что арестуют — хотя не очень хотелось отведать немецкого застенка, — из-за того, что вынуждены прекратить всякую работу. За нами могла быть слежка. Мы старались пораньше уйти на завод и попозже вернуться.

Женщины-работницы судачили:

— Чего-то ты, Женька, похудела, побледнела? Избегалась вся.

— Ох, девка, пропала бы ты, если бы Федор не держал в ежовых рукавицах… По Адлеру, что ли, убиваешься?

Про Адлера здесь поговорили первые дни и перестали. Будто так и полагалось, чтобы коменданты пропадали среди белого дня. Больше говорили о Семене — уйдет или не уйдет. Когда стало понятно, что Семен ушел, успокоились. Появилась другая новость: ее передавали друг другу шепотом. Дошептали и до меня: на аэродроме передохли все, как есть летчики. Отравились обедом. Только пятеро остались живы, но ослепли. А русская девчонка, не иначе — партизанка, что работала на кухне, пропала. Сбежала, может быть, к партизанам…

Маринка! Милый мой человек, обретший веру в себя! Удалось ли тебе действительно уйти, или это только выдумка людей, которым хочется, чтобы ты непременно спаслась?

Федор мгновенно пресек мои попытки узнать что-либо о Маринке. Но разрешил в ту ночь связаться с Центром и передать командованию короткую шифровку о результатах диверсии на аэродроме. Где-то он успел добыть точные сведения — умерли двадцать восемь, трое при смерти, семеро — потеряли зрение.

Переждали еще два-три дня. Федор приказал снова отстукать в Центр короткую радиограмму. Как ни рискованно, но сведения, самые основные, передавать надо. Наши развивают наступление, немцы собирают силы.