Искала около часа. Уже пришла в отчаяние: топтаться по вспаханному полю — оставлять следы, и без Василия нельзя. Я тихонечко свистнула — молчание, окликнула по имени — молчание. На востоке серела полоска рассвета. Я повернулась и — вскрикнула от испуга: рядом за кустом, чуть не рукой достать, неподвижно сидел человек.

— Василий?!

Он не шелохнулся. Он сидел клушкой, распахнувшей крылья.

— Что с тобой? Ударился? Где парашют?

— Н-ни-ч-чего, — пролязгали зубы.

Василий сидел на парашюте, прикрыв его полами пальто.

— Дурак! Подлец! Скотина безмозглая! — шипела я в отчаянии.

— Копай яму…

Я толкнула его в спину. Он послушно поднялся и стоял, как пень. Я рыла, а он стоял в оцепенении. Я сама закопала его парашют. Затоптала яму, присыпала сверху рыхлой землей. Остатки земли — парашют занимает много места — развеяла по полю.

Вдруг Василий нагнулся, взял свой чемодан и пошел, чуть не побежал. Молча, не оглядываясь. Я за ним. Но скоро выдохлась, стала отставать.

— Василий, остановись! Надо закопать рацию!

Он остановился. Поставил чемодан у ног, стал оглядываться. Было почти светло, проглядывалась группа деревьев и дорога за ними. Василий двинулся к деревьям. Остановился возле самого толстого дуба и так же, ни слова не говоря, стал лихорадочно копать яму. Я помогала.

Когда яма была достаточно глубока, Василий сказал:

— Давай рацию…

Закопали рацию, с ней запас батареек.

Василий взялся за свой чемодан. Я — за свой. Он двинулся к дороге. Я — следом. Пройдя с километр по булыжному шоссе, он остановился, подождал, чтобы я поравнялась, и сказал:

— Вот что, Ольга, я работать не буду.

Я сжимала в кармане пальто пистолет.

— Я буду жить дома. Спокойно. Надоела мне ваша война… А ты, как хочешь — я тебя не выдам, но и ты меня в свои дела не путай… Ясно?

Чего уж яснее!.. Пистолет жег мне пальцы. Но я говорила себе: «Спокойно, Оля, спокойно». Но разве можно быть спокойной? Я чуть не задохнулась от ненависти:

— Сволочь ты, шкура подлая!.. Думаешь, отсидишься? Никогда еще предатель не уходил от расплаты!

— А, брось ты, — отмахнулся Василий. — Я никого не предаю. Работай одна…

Я вытащила руку из кармана — онемевшие пальцы в красных полосках от металла. Я бы могла его убить — и убила бы, если бы не крохотная надежда на то, что еще не все пропало.

— С легендой как быть?

Василий благодушно ответил:

— Это мне не помешает… Живи у нас. Только рацию в дом отца не таскай…

Остаток пути мы проделали молча.

О чем думал Василий, мне неизвестно. А я думала об одном — выдаст он меня или не выдаст? И решила — не выдаст. Не из благородства, конечно, — какое благородство у предателя! — из трусости не выдаст. Побоится, что и его притянут вместе со мной.

Молдавское село… Неприглядным оно мне показалось в раннее утро. Серые голые деревья. Серые после зимних невзгод домики, мазанные и беленные с лета, а сейчас облезшие. Едва просохшая тропка на дороге, покрытой месивом из снега и грязи. Довольно большое село — начиналось оно метрах в ста от шоссе, а кончалось километра через два, упираясь другим концом в лес.

Дом Василия оказался почти у леса. К счастью, не встретили ни одного человека, было слишком рано, а может, обезлюдело селение за войну. Из немногих труб тек дымок, пахнущий кизяком. У предпоследнего дома Василий остановился, подождал меня и первым вошел. Минут пятнадцать стоял невообразимый шум — я до конца никогда не могла сосчитать, сколько же человек в этой семье, — Василия целовали, обнимали. Меня не видели. Только ребятишки у печи с удивлением таращились.

Наконец пожилой человек, рослый и сильный, похожий на Василия — отец, подумала я, — спросил:

— А кто это?

Василий оторопело рассматривал меня с минуту, видимо, приходя в себя.

— Это?.. Это моя жена, Марина.

В доме наступила тишина…

Определили нас жить к Лизе — сестре Василия. Статной и красивой женщине, только робкой или запуганной. Синие, как у Василия, глаза, но смотрят так, точно просят — не обижай. Дом у Лизы — по соседству с родительским — большой, добротный, но запущенный. Трудно без мужа. Она обрадовалась Василию — поможет брат.

Только куда там — Василий поможет. Весь день до поздней ночи из отцовского дома неслись пьяные вопли. Пять братьев с женами да многочисленные дружки Василия пили с утра. Но не это меня тревожило.

Тревожила мысль: где пристроить рацию, чтобы связаться с Центром. И еще — куда Василий прилет спать.

Лиза постелила на широкой кровати. Все лучшее положила, что у нее имелось, — пышные подушки, холщовые простыни, расписное одеяло. Я кусала губы, чтобы не заплакать. И все порывалась сказать Лизе — постели мне отдельно. Не сказала. Просидела у окна до прихода Василия. То ли был он сильно пьян, то ли забыл о моем существовании. Разделся, лег, захрапел.

Сидеть больше не было сил, ведь предыдущую ночь мы не спали. Я тихонько, не дыша, подошла к кровати и легла поверх одеяла, на самый край. Проснулась от того, что кто-то сдавил мне плечи. Василий… Я села и, что было силы, отхлестала его по щекам. Он грязно выругался, завернулся в одеяло.

Остаток ночи я просидела у окна.

Днем, когда мы остались с Лизой одни, я сказала:

— Стели мне, пожалуйста, на полу. Я… не жена Василию.

Лиза отшатнулась. Голубые испуганные глаза наполнились ужасом.

— Кто же… ты?

— Я не могу тебе этого сказать, Лиза. — Я старалась ее успокоить. — Ничего страшного нет. Но и знать никто не должен. Даже ваша семья.

Лиза не успокоилась. Она стала белее стены. Но я все-таки сказала то, что должна была сказать:

— Сделаешь плохо мне, сделаешь плохо себе и своим детям. У тебя, Лиза, муж на фронте?

Лиза только кивнула, голос отказал. Она поправляла и поправляла каштановую прядку на лбу. Я сказала:

— Я тебе верю, Лиза. А больше мне не с кем здесь поговорить.

Я поколебалась напоследок. Мысленно проверила все возможности и убедилась еще раз: другого выхода нет — нужно использовать Лизу. Единственный человек, которому можно доверять. Хотя бы потому, что она не захочет ставить под угрозу мужа, себя, детей. По мимолетным Лизиным вопросам я еще вчера поняла — она ждет-не дождется наших, в отличие от своей семьи. Потому ей и живется трудно, братья и родители не хотят ей помогать — большевичка.

— Скажи, Лиза, ты не слышала, есть ли здесь партизаны?

Лиза из бледной стала пунцовой.

— Н-е-ет, — нерешительно протянула она. — Говорили, был какой-то отряд… Или разбили, или ушел куда…

— А нет ли человека, который знает точно?

Лиза колебалась. Она боялась.

— Не бойся, Лиза. Я только жить у вас буду — и все… Мне нужен такой человек. И он есть, вижу по тебе.

Лиза сдалась. Она рассказала: в соседнем селе Борах, в километре отсюда, живет сапожник Степан Дибан. Говорят, он — партизан, но живет дома. Дом у него стоит даже не в селе, а чуть на отшибе, в лесу. Добротный дом, Степан хороший сапожник. Только сейчас некому и не из чего шить модельную обувь. До войны он был активистом в своем селе.

— Большая у него семья?

Лиза сказала:

— Нет, вдвоем с женой.

У меня от волнения ладони задрожали — это же то, что мне нужно.

— Как мне его найти, Лиза? Самой пойти? Он, может, разговаривать с незнакомой не захочет?

Лиза еще поколебалась, но теперь совсем немного.

— Я приведу его к вам, Марина.

— Это не опасно?

— Нет. Он и прежде к моему ходил. И потом навещал — спросит про нужду, помочь чем-нибудь.

Я расцеловала Лизу.

— Спасибо тебе.

Она улыбнулась, робко, виновато.

— Чего уж… Знаю, помочь тебе больше надо, а боюсь. Всего я боюсь, Марина. И всех. Скоро уж наши-то придут, а?

— Скоро, Лиза, может, очень скоро. Вот и давай им поможем.

Но прошла еще неделя. Лизе с трудом удалось пару раз вырваться в соседнее село — работала она с утра до вечера да еще батрачила в родительском доме на всех.