Сообщение Степана ошеломило меня.

Что делать? Первой мыслью было сообщить в Центр о пропаже, чтобы не высылали связного. Но потом, чуть успокоившись, рассудила: до прибытия связного полтора суток, надо пойти в Тирасполь и самой постараться разведать, где группа.

— Степан, у вас есть готовые чувяки?

— Да, Марина…

Степан был до того обескуражен случившимся — винил себя во всем, — я стала его утешать.

— В работе разведчика всякое случается, Степан, — не надо убиваться. Вы в состоянии вернуться в Тирасполь?

— Да-да, — поспешно ответил Степан. — Все, что надо, Марина…

— Тогда пошли.

До Тирасполя не один десяток километров по прямой, а мы шли проселками, что еще прибавило немало пути. Но идти напрямик, поздней ночью, было слишком рискованно. Особенно мне, без паспорта и пропуска.

Мы почти бежали. Степан не знал, почему я так спешу, но не спрашивал. Следующей ночью с нашего аэродрома поднимется самолет со связным на борту. Если группа исчезла бесследно, надо сообщить в Центр.

К восьми часам утра мы подошли к Тирасполю. Остановились у ручейка, в стороне от дороги, чуть отдохнуть, напиться, привести себя в порядок. Утро было чистое и тихое. Ручеек мирно журчал в покрытых первой травкой берегах. По-южному синее небо. Если бы не чужие мундиры на дороге, могло показаться, что войны нет.

Степана я оставила у кинотеатра — наблюдать за серым домом. А сама пошла на Полевую улицу.

Знакомый дом в два окна. За стеклами белые занавесочки.

Сердце екнуло — а вдруг Степан не разобрался, вдруг здесь все по-старому? Даже калитка на запоре.

Постучалась — негромко для начала. Но калитка вдруг распахнулась, словно за ней ждали. Я инстинктивно отшатнулась.

Вышла хозяйка — в темном платке на голове, с сумкой в руках.

— Тебе чего?

— Вот, — полезла я в корзину, — чувяки принесла, вы просили.

— А-а-а, — узнала меня хозяйка. — Я-то уж позабыла. Зайди.

Я нарочно испуганно глянула во двор.

— А эти, ваши… Не заругаются? Такой был сердитый дяденька.

— Нету их, нету. Уехали.

У меня сердце упало. Но я нашла в себе силы продолжить игру.

— А они, тетенька, не вернутся?

— Да нет, говорю же, совсем уехали!

Это старуха прокричала из глубины двора.

Она скрылась во флигеле, но тут же вышла.

— Сколько тебе за них?

Я безразлично ответила:

— Как в тот раз.

Не считая, сунула деньги в корзину. Хозяйка прихлопнула калитку, подняла сумку, поставленную на земле, пошла рядом со мной. Что-то она говорила про картошку, про хлеб, жаловалась на тяжелую жизнь. Я почти не слушала. Где группа?

Степана в условленном месте — у кассы кинотеатра — я не нашла. Не было его и в толпе праздных гуляк.

Чтобы не привлекать к себе внимания и чтобы видеть подъезд с немецким часовым напротив, я подошла к театральной тумбе, оклеенной пестрыми афишами. Я сразу же заметила, что с другой стороны остановились двое в серо-зеленых мундирах.

— …такая собачья жизнь, — сказал ломкий юношеский голос на чистейшем русском языке.

Я скосила глаза: рядом никого, кроме тех двоих, не было. Но чтобы немец говорил так чисто по-русски… Я вцепилась в афишу взглядом. Власовцы?

— Уйду я, — продолжал тот же голос. — Вот только на фронт кинут — уйду к своим.

— Эх, ты, теленок. О чем раньше думал? — произнес второй глухим, басовитым голосом. — Вышку дадут! Зря только погибнешь.

— А, может, и не дадут? Штрафной заменят.

— А-а-а. Один черт.

Кто-то положил мне руку на плечо. Я вздрогнула, сердце провалилось.

— Все хорошо, я их нашел… — ласково прошептал Степан.

— Тссс…

Я быстро взяла Степана под руку. Мы прошли до подъезда кинотеатра, повернули обратно и кромкой тротуара обошли рекламную тумбу с той стороны. Двое немецких лейтенантов молча курили сигареты. Один — Сережкин ровесник, другой — на год или два старше. Гнев и жалость переплелись. Легче умереть, чем так… Доведись до меня такое — я бы или жива не была, или ушла к своим. Как бы свои ни отнеслись — они свои…

Мы ушли, удаляясь от центра в сторону, противоположную Полевой улице. Понемногу прихожу в себя. И вдруг, осененная мыслью, останавливаюсь.

— Погодите, Степан. Погодите… Так вы их нашли?

Степан счастливо улыбается:

— Нашел… Совсем просто нашел… Только вы ушли, вижу — майор выходит. Я ту же самую тумбу стал изучать, скосил глаза — майор пересекает площадь. Я стою, он идет, я стою, он идет. Прямо на меня…

Степан тихо смеется.

— Душа, Мариночка, перекочевала в пятки. В груди — ничего, один страх. Идет майор на меня. Идет мимо меня. Тут я перевел дыхание и понял — майор идет на улицу за кинотеатром. Привел… Одного я видел, старшего, — куда-то выходил, вернулся скоро, с большим свертком. Может, новоселье справляют.

Степан сиял от счастья.

— Почему они сменили квартиру? — спросила я сама себя вслух. — Степан, как вы думаете, не спугнули мы их? Или это тактика, конспирация?

— Не-е, — подумав, ответил Степан. — Если бы спугнули, они так просто не ходили.

Уже в сумерках подошли мы к неприметному домику за деревянным забором на узкой окраинной улочке. Здесь поселилась группа.

Только распрощавшись со Степаном, подумала: где же провести ночь? Возвращаться домой не имело смысла — ночи не хватило бы на дорогу туда и обратно. А в десять утра нужно быть на месте встречи. И нужно хоть немного поспать — я просто валилась с ног от усталости. Наконец, придумала. В той же рощице, между железнодорожным полотном и шоссе, можно отлично устроиться.

И правда, кустарниковая рощица укрыла меня — наломала веток, постелила на них платок, накрылась пальто, мгновенно уснула. Проснулась в полночь от холода. Только начало весны, у нас, в Подмосковье, еще, наверно, лежит снег.

Ну что ж, раз нельзя спать, можно посидеть, подумать, привести события и мысли в порядок. Значит так: группа найдена, это отлично. Но место для засады, из которой можно было бы сфотографировать вражеских разведчиков, не подготовлено — это плохо. Связной будет зря терять время, а времени у него в обрез. То есть у нее, связная — девушка.

Так сообщили из Центра: девушка — в белом платке и синем пальто, с дорожной сумкой. В нашей части только две связных — Нина и Аня. Аню я не знала, никогда не видела. Поэтому мне очень хотелось, чтобы это была Нина, лукавая, озорная, грубоватая. И я забыла, что там, «дома», Нина мне не очень нравилась за разбитной нрав, хотя я откровенно завидовала ей. Но сейчас Нина была самым дорогим человеком, хотя бы потому, что идет от наших.

Подготовила фразу, которую связная должна запомнить и передать Прищуренному: «Установлено — шеф саланештской жандармерии посещает дом на площади, продолжать ли наблюдение?» Чем меньше сведений, переданных по рации, тем лучше — меньше возможности у врага засечь разведчика.

Становилось все холоднее, я куталась в платок и легкое пальтецо, прыгала на месте и пробовала ходить, но кустарник был слишком густ.

Мысли от связного перекинулись к дому. К нашей даче под Москвой. Верно, на сирени уже набухли почки. Я совсем отчетливо увидела ступеньки на террасу и на них маму. Мама!.. В той самой старенькой шубке, в какой видела ее в последний раз, только не постаревшую, а молодую, какой она была до войны. Милая моя мама! Твое письмо ждет меня в части — полное тревог, забот и гордости. А может, и не одно письмо — может, два, и три, и четыре. Потому что ждать трудно: когда пишешь, кажется, беседуешь с родным человеком, чувствуешь его около себя.

Может быть, меня ждут не только мамины письма. И Сережкины. Ну, не письма — письмо, маленький треугольник со штампом «Военное» и с обратным адресом: «Полевая почта № …» Обязательно полевая почта, а не госпиталь. Понимаешь, Сережка, мне будет легче, если полевая, или пусть — госпиталь. Только, чтобы было письмо.