Получив образование в духовной семинарии, В. А. Прохоров имел своеобразный и несколько архаический взгляд на общее развитие русских церковных древностей, отдававший классицизмом. Греческое искусство виделось ему вершиной всех искусств, причем античный и византийский периоды рассматривались в совокупности. В русском церковном зодчестве он предполагал их прямое продолжение. Как и Болховитинов, Прохоров надеялся, что Русь наследовала «греческий храм» в чистом виде — и потому искал его совершенные образцы в Новгороде и Пскове. Убедившись на опыте в обратном, Прохоров решительно отказался от прежней умозрительной концепции. «Положительно можно сказать, что до настоящего времени в России не сохранилось ни одного памятника чисто византийской или греческой архитектуры», — написал он и попытался объяснить «изменения и уклонения от первоначальных своих греческих форм» работой на русских землях романских (немецких и итальянских) строителей. Разработка этого подхода сделала его одной из основных фигур в «концепции заимствований».

Его подход к анализу конкретных объектов был внимателен и трезв, но не равнодушен. Так, одним из первых оценил он важные перемены, вносимые в памятник при перестройках. Описания Прохорова — это настоящий мартиролог утрат, достроек, переделок «самых грубых и бессмысленных». Современники, Мартынов и Снегирев, спокойно отмечали эти переделки — но не делали отсюда методических выводов. Прохоров же увидел в исследовании перестроек суть архитектурной стратиграфии (или, по его выражению, «анатомии»): здания «невозможно изучать… без археологической анатомии… необходимо отделить все последующие прибавления и восстановить их первоначальный облик» (Прохоров, 1872, 2). Он даже пытался прибегнуть к объяснению отсутствия «чисто греческих» храмов плохой сохранностью ранних памятников («новгородская древняя София в настоящее время для нас не существует») и указал на необходимость параллельного изучения деревянных храмов, очень мало тогда известных.³⁶ Нужно полагать, что полный курс истории русского искусства, который ему было поручено составить в 1882 г. для Академии художеств, стал бы очень ярким событием. К сожалению, старый ученый умер, не успев приступить к этой работе.

Параллельно начавшемуся процессу целенаправленного исследования церковных древностей продолжались и публикации общих собраний церковной старины (наиболее значительная — «Указатель для обозрения Патриаршей ризницы» епископа Можайского Саввы (1863); справочные издания (П. И. Савваитов, «Описание старинных царских утварей, одежд, оружия», 1865); работы по истории ремесел (Н. А. Аристов, «Промышленность древней Руси», 1866). Известный историк И. Е. Забелин создал многочисленные труды о русском быте, в том числе — о церковной жизни и архитектуре (правда, наиболее важный из них, «Домашний быт русского народа», основан на письменных памятниках). Особенно большой вклад им сделан, благодаря обработке и публикации архивов, в изучение церковных древностей Москвы.

Прекрасные работы, которые с полным основанием могут быть причислены и к теологическому, и к историко-археологическому направлению, создаются несколько позже замечательными учеными, работавшими в духовных академиях: Н. В. Покровским (1848–1917), А. П. Голубцовым (1862–1911), Н. Ф. Красносельцевым, Н. И. Троицким, И. Д. Мансветовым, А. А. Дмитриевским и др. Все они тесно сотрудничали с корифеями отечественной археологии, истории, науки об искусстве и были многим обязаны светской науке (о чем с благодарностью писал в воспоминаниях Н. В. Покровский). В начале XIX в. выходит из печати капитальный труд Е. Е. Голубинского по истории русской церкви. Эпоха средневековья была полностью отражена в этой чрезвычайно полной и тщательной сводке имевшихся материалов, важным иллюстративным Дополнением к первым томам которой служил Атлас (1906).

Но по-настоящему передовые, «авангардные» работы велись в последние десятилетия XIX и в начале XX в. всё же в сфере светской науки, прежде всего в области иконографии.³⁸ Высшие достижения связаны с именами Ф. И. Буслаева (1818-97) и Н. П. Кондакова (1844–1925). Буслаев совмещал занятия филологией с изучением истории искусства.

Присущий ему литературный талант делает его работы легкими для усвоения, но вместе с тем они насыщены ценными мыслями и наблюдениями исключительно эрудированного автора. Для церковной археологии принципиальное значение имеют его статья «Общие понятия о русской иконописи» (1866), книга «Исторические очерки русского орнамента в рукописях» (издана в 1917) и особенно «Свод изображений из Лицевого Апокалипсиса по русским рукописям с XVI по XIX в.» (1884), ставший классическим.

«Художественно-исторический подход» Н. П. Кондакова, его метод выделения «иконографических типов» как основы оказал значительное влияние на развитие археологии и искусствознания в целом.³⁹ Вехой творческого пути Н. П. Кондакова стала важнейшая «История византийского искусства и иконографии по миниатюрам греческих рукописей» (1876), где дана периодизация и определены этапы развития искусства Византии, которыми пользуются и сегодня (внимание, уделенное именно миниатюрам, объяснялось большой степенью достоверности этого вида изображений, в отличие от икон и фресок почти не подвергавшихся позднейшему переписыванию). Предпринятое затем совместно с И. И. Толстым издание «Русские древности в памятниках искусства» в 6 томах стало поворотным этапом; впервые эти древности подверглись сквозной и последовательной систематизации, начиная с античной эпохи и кончая Древней Русью (которой посвящены два тома из шести). Для археологов, кроме «Русских древностей», особое значение имела сводная монография «Русские клады», работа над томами которой продолжалась в России после отъезда ученого. Труды Н. П. Кондакова оказали сильное влияние не только на русскую, но и на зарубежную науку. (Кызласова, 1985; Лебедев, 1992, 243–247; Тункина, 1995; см. также гл.V).

Древности зарубежной, в том числе раннехристианской церкви вызывали до середины XIX в. сравнительно слабый интерес. Однако осознание проблемы византийского, а через него и раннехристианского наследия в русских церковных древностях, достигнутое во многом благодаря трудам того же Уварова, Кондакова и многих других, оживили его. Вскоре развернулась разнообразная научная деятельность Н. П. Лихачева, труды которого, благодаря строгому методическому подходу, имеют непреходящее значение для церковных древностей: «Материалы для истории русской и византийской живописи» (1906), «Историческое значение итало-греческой живописи» (1911), «Материалы для истории византийской и русской сфрагистики» (1928, 1930). Вообще в области критики, фиксации, публикации музейных собраний, специальных источниковедческих исследований памятников церковной старины к началу XX в. делалось уже чрезвычайно много.⁴⁰

Невозможно пройти и мимо такого предприятия, как первая подлинная «История русского искусства» (1910–1916), работа над которой была организована И. Э. Грабарем. Издание было прервано, но первые выпуски, посвященные средневековому периоду, вышли почти все. Базовым материалом для них были, несомненно, именно церковные древности — архитектура и иконопись. Многотомник не только впитал давно накопленную информацию и отразил существовавшие представления. Он стал коллективным исследованием, для которого проводились специальные экспедиции и накапливался фиксационный материал. До известной степени оно было прообразом будущих сводов русских средневековых древностей. Особенно хороши были очерки, посвященные церковной архитектуре, написанные лучшими исследователями той эпохи.

При всём интересе к предметам византийской и русской церковной старины, вплоть до конца XIX в. учёные писали об их эстетических достоинствах очень осторожно и с массой оговорок. Но уже с началом выхода «Истории русского искусства» стало очевидно, что древнее церковное творчество Руси легко и естественно вписывается в общую европейско-средиземноморскую картину развития искусства.⁴¹