Короткий, чем-то похожий на смычок в Ad<agio> Viv<aldi> разговор о Риме и Архангельском крае.

Пиццикато в адажио — Вивальди написал их миллион, каждое не без пиццикато, в нашем случае, очевидно, речь идет о массово прослушиваемом адажио из «Времен года», — действительно, настолько выразительны, что хозяйственный слушатель сразу приметит, что это готовая метафора для чего-то пунктирного, короткого. Это то, что лежит на поверхности, важно только держать это в памяти и не перепутать названия. Впечатление мышления музыкальными образами гарантировано.

Прелюдия и фуга (играет Л. Ройзман). Вот он, колокольный звон из 17-го века. Как все близко! — (и страшно…).

Страшно у нас все. И ведь пугаются же!

Боже мой… Сама Чакона! Играет Игорь Безродный.

В больнице. Вчера ночью слушала «Наваждение» Прокофьева. Играл Рихтер. Это чудо, я до сих пор не могу опомниться. (Записные книжки» Стр. 708.) Их четыре женщины в палате, к тому же она серьезно глуховата, так что радио не работало вполсилы.

Адажио Вивальди. 29 авг. Успенье. (Записные книжки. Стр. 539). Успенье у нас как будто всегда 28-го.

Расписание радиопередач с классической музыкой. Не ленится переписывать. Не достаточно ли записать сетку передач, чтобы подстраиваться под нее, раз уж такая тяга к самообразованию? Так ли уж обязательно записывать полные названия произведений, которые будут транслироваться? Ведь она их не знает, чтобы предвкушать и готовиться. Тем не менее «листки из дневника» — пестрят. Для человека, страдающего аграфией настолько, что ни малолетнему сыну, воспитывающемуся у родственников, ни ему же в тюрьму не ответить — более чем похвальное усердие.

25 декабря. Сейчас <…> слушала струнный квартет fa minor Бетховена!!! (Летопись. Стр. 571.) Для ее стиля в конце предложений больше подходит ставить точки или, конечно, горькие многоточия. Институтские восклицательные знаки, разумеется, говорят о пылкой восприимчивости Анны Андреевны, но уровень трагичности немного снижают.

Тональность тоже корректнее было бы написать по-русски, или — тут все не для дилетантов — f-moll.

25 августа. 22.30. Бетховен, VII симфония. Правильнее — 7-я.

Моцарт: Соната для двух фортепиано, слушала 2 дек. 1961 в 8 ч. вечера. Наконец-то более развернута запись о музыкальном произведении, о Моцарте: «2 дек. 1961 в 8 ч. вечера». Вторник ли, четверг? Знаток Ахматовой сразу увидит связь с ее поэзией: Я сошла с ума, о мальчик странный,/ В понедельник, в 3 часа, или Я пришла к поэту в гости./ Ровно в полдень, в воскресенье.

Слушаю: Моцарт. Конц<ерт> la-maj<eur> для скрипки с оркестром. (Летопись. Стр. 526.) Если она записывает все, что слушает — а регистрационный характер записи говорит именно об этом, — то музыки слушает она немного. Тональность называет по-французски — наверно, имеет в своем распоряжении для слушания французскую пластинку (по-французски партитуры расписывают только французы разве что иногда — партитуры французских композиторов, чтобы подчеркнуть их национальную принадлежность. Весь остальной мир, кроме было введших в моду немецкий язык немецких же романтиков — пользуется для записи музыки Моцарта итальянским, как и сам автор). Переписывая этикетку на пластинке, Анна Андреевна сократила по своему разумению правильное название произведения. Правильно — Концерт № 5 для скрипки с оркестром ля-мажор. И самое корректное — написать № по Кехелю, раз уж больше о Моцарте поэту сказать нечего.

В записных книжках А. А. нет записей о музыке, которую она бы услышала случайно, когда не знала, что это за произведение, но звуки ее потрясли. Ведь она же часто слушала музыку по радио — случайно услышала Вишневскую — разве не могло случиться, что услышанная музыка, при всей необъятной музыкальной эрудиции Анны Андреевны, была бы все-таки ей неизвестной — вот услышала, понравилось — а что это было? Как жаль, что не знаю… Нет, если Анна Андреевна что-то слышит, то непременно знает — ми-минор это или ля-мажор было. И уж конечно — кто играет. Музыка, которая не прописана в программе теле- и радиопередач, для нее не существует. Да и рискованное это дело, можно попасть впросак — похвалить за глубину или «страшность» какую-то пьесу — «Это сам сатана!» или что-то в этом роде, — а окажется какой-нибудь Лятошинский.

Из дневника: А сейчас слушаю Шотландскую симфонию Мендельсона, где мелькает образ той же несчастной королевы. (А. Ахматова. Т. 5. Стр. 327.) Все верно, он мелькает во всем шотландском, если о нем надо сказать многозначительно.

III соната Прокофьева. (А. Ахматова. Т. 6. 291–340.) Нумерацию сонат также ведут «простыми», арабскими цифрами.

…в программе воспоминаний B. C. Срезневской об Ахматовой значится: «Мраморный дворец. <…> Белые ночи и Бетховен». Из Примечаний. «Воспоминания», как известно, надиктованы Анной Андреевной. Отдельные, самые эффектные куски написаны рукой Ахматовой, как бесстрастно отмечают комментаторы — «от имени Срезневской».

Музыкой полна жизнь.

В вошедшем в стихоряд транзисторе тем летом была особая надобность. Купленная Михаилом Ардовым рижская «Спидола» стала для А.А. «наглядным доказательством того, что весь мир пронизан радиоволнами и беззвучия как такового не существует». Я помню, как А.А. произнесла: «Я больше ни одного слова не напишу о тишине» (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 269). Мысль какая-то… не для поэта. Для школьника, идущего после уроков домой и на досуге обдумывающего пройденную на физике тему. В голову приходит: вот, весь мир пронизан радиоволнами, я иду между радиоволн, я пробираюсь через них, как в густом лесу… Школьник так класса шестого-седьмого.

У «Поэмы без героя» есть видимая, явная всем сторона, есть и другая, тайная. …слушая «Другую», т. е. слушая Время… (А. Ахматова. Т. 3. Стр. 242–243.) Анна Андреевна обрывает себя сама, не в силах продолжать. Ну, на такой ноте действительно неизвестно, чем заканчивать. Примечание: «Другой» <…> Ахматова называла музыку, изначально, по ее утверждению, звучавшую в поэме, подтекст, переходящий в текст по мере развития внутренней музыкальной темы (А Ахматова. Т. 3. Стр. 216). О музыкальности «Поэмы без героя» — вернее, «музыкальность» — слишком сниженного порядка слово — о «музыке», которой каким-то особым образом «Поэма» сама является, — существует бесконечное количество ахматовских отрывочных, исступленных, прямо-таки не совсем нормальных заклинаний. На самом деле от музыки здесь только то, что в строфике «Поэмы» (заимствованной у М. Кузмина, в чем она не признавалась), есть соответствующий ей четкий ритм и самой формой, а также фонетикой русского языка данная мелодичность.

Но, во всяком случае, ясно, что быть лично причастной к музыкальному искусству, войти в круг музыкантов, как вошла она к пушкинистам, ей очень сильно хотелось.

Почти не бывало случая, чтобы, придя ко мне, Анна Андреевна не попросила музыки <…>. Ей достаточно было нашего убогого проигрывателя и заигранных пластинок. <…> И почти как правило, чтобы играл Рихтер. Он ее не только восхищал как музыкант, но и как личность интересовал ее чрезвычайно; она меня часто о нем расспрашивала, зная о нашей давней дружбе. (В. Виленкин. В сто первом зеркале. Стр. 72.) Никто не был ее другом — ни Рихтер, ни Юдина, ни Галина Вишневская, ни Прокофьев, ни Стравинский (когда он приехал в Советский Союз, Анна Андреевна всего лишь раздраженно отметила, что не была знакома с его женой, «мадам», а ведь это был ее круг в обществе начала века), ни Шостакович, никому из них не звонила она с требованием прийти немедленно и спуститься вниз купить ей газету, ни с кем не пила пиво и никому не читала стихов: Те, кого и не звали, в Италии…