Время шло к вечеру, и это показалось мне невероятным. Но когда я вышел на улицу и приказал трубачу «играть тревогу», пули уже пролетали над селом. Сомнений не было — красные подошли к селу.

Село лежало в низине. На север от него — довольно высокое плато. Полк там, у сторожевых застав.

Метель, густая метель бьет прямо в глаза. Все заволокло в природе падающим визжащим снегом пурги, и впереди ничего не видно.

Свист пуль над головами усилился. Принять бой в пешем строю — означало бы полное неведение, нудный пассив, явное наше отступление к ночи, если красные будут наступать.

По сути дела, по общей обстановке и по полной нашей изолированности и оторванности от своей дивизии и от Касторной, благоразумнее было бы просто оставить село, в котором мы держались на волоске. Но сознание, что заходит ночь, до Касторной не менее 30 верст — когда же мы туда дойдем?

Полк имел задание — бесплодно не втягиваться в бой и в случае чего отойти в Касторную.

Конечно, в высших штабах точнее знали картину всего фронта, почему и дано было полку такое пассивное задание — лучше отступить, чем драться.

Почему было дано такое задание, я узнал об этом в эту же ночь, которая могла быть роковой для полка.

Предстоящий ночной отход полка в Касторную нас не устраивал. Бездействовать было нельзя, и надо было выяснить, кто же впереди нас.

Дав сотнику Ковалеву четыре пулемета, приказал держать фронтовую позицию и действовать активно по ходу событий. С остальными четырьмя сотнями (в полку было только пять сотен) двинулся краем леса на север. Снег по брюхо лошадям. Идем в «один конь». Впереди 4-я сотня хорунжего Галкина пробивает полку дорогу. С Галкиным условился — если полк перейдет в атаку и во фланг предполагаемому противнику, он, повернув свою сотню налево, атакует одновременно то, что будет перед ним.

Главные силы со мной: около ста шашек и два пулемета на санках. Вся эта темная масса всадников, идущих в один конь по рыхлому глубокому снегу, кажется внушительной силой.

Ветер злобно завывал, словно предсказывал кому-то определенно недоброе и пушистым снегом хлопьями слепил казакам глаза.

Идя в голове, я видел только хвост сорокалошадной сотни Галкина. Что было у фронтовой сотни Ковалева, ничего не было известно и ничего не было видно, а казаки, в один конь, шли за мной не как на бой, а так, передвигаючись, не думая ни о чем. Да и вообще вся обстановка совершенно не была известна никому из нас. Была сплошная белая мгла в природе от крупных хлопьев снега.

Вдруг ветер как-то особенно порывисто дохнул с востока, мигом пронес метель и оголил перед нами всю местность. И вот в каких-либо 200 шагах у нас влево (на запад) по глубокому снегу, напрягая все свои силы, шли две длинные цепи красных на наше село. Меж ними следовали до двух десятков саней, видимо пулеметы, и до двух десятков конницы.

Как условились, казаки без команд быстро повернули каждый своего коня налево и хищно бросились на них с привычным казачьим гиком. Сотня Галкина, также без команды, повернув налево, словно стая хищных шакалов бросилась на заднюю цепь красных и достигла ее первой.

Со своими ординарцами я оказался на правом фланге трех развернутых в редкий рассыпанный строй сотен, несущихся во весь опор на красных, в снегу до животов, лошадях, но он (снег) рыхлый, молодой, мягкий, легко рассекаемый ногами лошадей и мало задерживающий карьер лошади. Эта странная и дикая скачка продолжалась не больше полуминуты, то есть чтобы карьером проскочить 200 шагов, разделяющих нас, белых и красных.

Для красных это была полная неожиданность. И только отдельные левофланговые красноармейцы успели произвести против нас несколько выстрелов. Казаки быстро врезались в их ряды с криками «Ура!», и солдаты быстро побросали свои винтовки на землю. Их пулеметы на санках еще успели повернуться кругом, чтобы открыть огонь, но быстро были окружены казаками. Все конные красные, повернув своих коней, карьером скрылись в снежной вечерней мгле. Казаки занялись «кошельками»… другие сгоняли обезоруженных в одну массу. Их пулеметы, разбросанные по полю, были еще с их «номерами». Скачу на разгоряченной кобылице и кричу-командую:

— СЕСТЬ КАЗАКАМ ЗА ПУЛЕМЕТЫ!

Казаки меня поняли. Пулеметы уже в их руках. Но я боюсь резервов красных. Возможно, что это только авангард. У меня ведь не сила, а лишь «силенка»! Кричу в пурге благим матом:

— Хоперские пулеметы вперед… Стройся к значкам!

Но казаки как будто не хотят меня понять и «увлеклись» добычей по обмундированию… Потрясая шашкой в воздухе, скачу между ними и кричу-командую:

— СТРОЙСЯ К ЗНАЧКАМ!.. К ЗНАЧКА-АМ!..

Наскакиваю на одного дерзкого рябого казака-джигутинца 5-й сотни (о нем потом), который занимался «своеволием» над пленными, и кричу ему:

— Скачи к сотнику Ковалеву, чтобы он со своею сотнею и с пулеметами как можно скорее скакал бы сюда!

Сторожевая сотня Ковалева уж сама подходила к полку и была немедленно же выдвинута вперед.

Все это продолжалось гораздо меньше по времени, чем об этом пишется. Некоторые молодецкие казаки сразу же бросились за удирающими красными конными и санками, и вот — сопровождают еще двое саней с пулеметами. Некоторые казаки уже гнали солдат к нашему селу. Нарядив для этого 4-ю сотню умного и строгого хорунжего Галкина, выстраиваю остальные сотни подальше от красноармейцев, а 3-ю сотню сотника Ковалева с пулеметами выдвинул к северу.

Но мы напрасно ждали новых красных сил. Никого кругом не было, только вьюга еще будоражила белый свет… Наши пленные густой толпой и скорым шагом двигались к селу и скрылись в его низине.

Казаки стали подбирать брошенные винтовки на свои пулеметные сани. Я еще не доверял «спокойствию» фронта, почему объезжал сотни, благодарил за молодецкую атаку и приводил полк в послушный порядок.

Под ноги моей кобылицы, занесенный снегом, попался раненый красноармеец. Казак соскочил и повернул его на спину. Передо мною открылось скуластое, темно-желтое лицо монгола. Он беспомощно открыл на меня глаза и вновь закрыл их.

— Господин полковник!.. Кит-та-ец-ц?! — вопросительно воскликнул и пояснил мне казак.

— Докончить! — коротко произнес я и поскакал дальше.

Выстрела я не слышал. «Докончил» ли его казак, или нет — я не знаю. Но это была первая жертва моего личного распоряжения за всю Гражданскую Ьойну, чтобы убить своего врага. И лишь потому, что он был «китаец». О роли китайцев в Красной армии писалось как об особенно жестоких палачах над белыми. Да и зачем это он, китаец, иностранец, пошел в Красную армию? пошел против нас, блюстителей порядка? — думали многие из нас.

После целого месяца сплошных боевых неудач, начиная с Усмани — Собакино, такой неожиданный успех сильно подбодрил казаков полка.

Не видя больше красных сил, полк вошел в село с песнями. Жители удивленно высматривали из окон. У моей квартиры стояли выстроенные в две шеренги пленные. Хорунжий Галкин скомандовал своей сотне и пленным «смирно!».

Я похвально благодарю 4-ю сотню за сноровистую атаку и в особенности храброго и гордого командира хорунжего Шуру Галкина — «наполеона». Он отличный офицер.

Моя кобылица тепло переживает радость всего полка. Она заиндевелась от пурги, и снег мягко тает на ее лощеной благородной коже. Испарина идет от всего ее большого тела, и она чувствует себя так, словно пышная, молодая женщина, сознающая свою красоту и на которую «нашел безудержный стих любви».

Спешился. Иду по фронту пленных, всматриваясь в их лица, глаза. Кто они? И вижу — все они самые обыкновенные русские солдаты старой армии. Они провожают меня робкими взглядами. Все одеты очень хорошо, почти во все новое — шинели, гимнастерки, сапоги. За плечами у них полные вещевые мешки.

Дойдя до середины строя, остановился и громко произнес:

— ЗДОРОВО, РУССКИЕ СОЛДАТЫ! — и сам взял под козырек.

— ЗДРАВИЯ ЖЕЛАЕМ, ГОСПОДИН ПОЛКОВНИК! — отчетливо, чисто по-пехотному, по-старому, ответили они.