Такова была тогда душа большинства фронтовых офицеров в нашей дивизии. Казачьи полки воевали не из-за наград.

Никогда об этом поощрении не напоминал нам и благородный генерал Шифнер-Маркевич, так любивший и ценивший храбрых казаков, и сам никого не повысил в звание подхорунжего, имея на это право начальника дивизии. Такая была недопустимая скромность.

Вот почему, описывая поведение и подвиги некоторых офицеров 2-го Хоперского полка и дивизии, пусть это будет заочной наградой им, уже давно умершим или находящимся в неизвестности.

Описывая бои Корниловского конного и 2-го Хоперского полков, которыми командовал разновременно в 1919-м и 1920 годах, я рассказывал о боевых действиях и соседних частей дивизии, чему был живой свидетель.

Описывая подвиги полков, сотен, отдельных офицеров или казаков, я неизменно указывал дату подвига, название населенных пунктов. Офицеров и казаков указывал по чинам и каких они станиц. Все это писалось для того, чтобы был контроль, а не фантазия.

Описывая подвиги частей и старших надо мною начальников, я не скрыьал и их отрицательных сторон.

История требует только правды, даже и не почетной, а не разбрасывания ненужной похвалы подвигов, не бывших в действительности.

С нашей смертью вне Родины все пойдет в полную неизвестность. Каждому надо описать боевую деятельность своих полков в Гражданскую войну 1918–1920 годов, не говоря уже о Великой войне 1914–1917 годов.

Войсковая История все это примет с глубокой благодарностью, не считаясь с малыми чинами или малой грамотностью автора. Старшие начальники и командиры обязаны написать о своих полках, чем исполнят священный долг и перед погибшими соратниками, и перед родным Кубанским войском, и перед всем казачеством — распятом и страдающем, но жаждущем ЖИТЬ.

В письмах некоторые читатели моих брошюр просили написать биографию генерала Шкуро, что и исполняю, заканчивая свои брошюры о хоперцах.

В Париже я близко познакомился с ним в различных ситуациях, в которых он был очень откровенен со мной. При вынужденном выезде из Парижа в Югославию, возможно предчувствуя, что мы больше с ним никогда не встретимся (что так и случилось), он рассказал о себе, что я и записал тогда. Он со мною был на «ты». Перед своим отъездом, в черкеске и в погонах, он был у Великого Князя Бориса Владимировича, бывшего походного атамана всех казачьх войск во время Великой войны 1914–1917 годов, проживавшего тогда в своей вилле под Парижем. Визит был секретный. Он просил меня сопровождать его в таком же мундире, и я не ослушался его. Когда-то опишу все это и его печальный отъезд из Парижа. Это было, кажется, в 1932 году.

Вот что рассказал Шкуро о себе.

Он — казак станицы Пашковской Екатеринодарского отдела. Сын войскового старшины в отставке. Родился 7 февраля 1886 года. Окончил 3-й Московский кадетский корпус в 1905 году и Казачью сотню Николаевского кавалерийского училихца в Петербурге в 1907 году, выйдя хорунжим в 1-й Уманский полк, стоявший в Карсе.

В 1909 году перевелся в 1-й Екатеринодарский полк, прослужив в котором несколько лет, вышел «по Войску», то есть в отставку, имея чин сотника.

По мобилизации 1914 года назначен в 3-й Хоперский полк, с которым выступил на Западный фронт. Там он скоро образовал партизанский отряд, который после революции 1917 года переброшен был в Персию, в Отдельный [Кавказский] кавалерийский корпус генерала H.H. Баратова. К тому времени он имел чин есаула. Вернулся с войны в чине войскового старшины.

О его восстании под Кисловодском в середине лета 1918 года и о дальнейших действиях, как партизана и самостоятельного начальника в Баталпашинском отделе того же года, очень мало написано, а действия его были исключительно успешны и героически. И уже тогда он вошел в сознание казаков как герой Кубани. И настолько, что постановлением Кубанской краевой рады от 30 ноября 1918 года он был произведен в чин генерал-майора.

За границей были пререкания в казачьей печати о его производстве в чин генерала. Одни доказывали, что этот чин он получил от рады, а другие говорили, что его произвел в генералы главнокомандующий Добровольческой армией генерал Деникин.

Зная это, я и задал Андрею Григорьевичу этот вопрос, и он ответил, что, действительно, чин генерала он получил от краевой рады, но генерал Деникин тогда же отдал и свой приказ о производстве, словно ничего не зная о постановлении рады. И, улыбаясь, закончил словами: «Так что я есть двойной генерал-майор».

В генерал-лейтенанты он был произведен летом 1919 года.

Шкуро был женат еще в мирное время. С Татьяной Васильевной я познакомился только в Париже. Милая стройная блондинка. Родилась в 1892 году и умерла в Париже, когда Шкуро был уже в Югославии. Детей они не имели.

Там же, в Париже, он дал мне краткие сведения и о своем начальнике штаба 3-го Конного корпуса, Генерального штаба генерал-майоре Шифнер-Маркевиче, о котором отозвался как о выдающемся офицере, легком, честном, добром и храбром человеке.

Шифнер-Маркевич — уроженец города Владикавказа Терской области. Сын генерала артиллерии. Окончил Михайловское артиллерийское училище и потом академию. Вот, вкратце, что сказал Шкуро.

Шкуро и Шифнер-Маркевич были почти одногодки. Им тогда, в годы их боевой славы, не было и по 35 лет от рождения каждому. Но — какие подвиги совершали! И как были популярны среди казачества!

Нормально и последовательно полученное военное образование в мирное время, потом последовательно проходящий стаж командования воинскими соединениями, естественно, развивает в офицере понимание своей специальности и способных выдвигает на первое место. Это закон природы… В каждой специальности одни бывают хорошие, а другие выдающиеся.

Еще несколько строк о генерале Шифнер-Маркевиче.

При Отступлении он неизменно находился в последних рядах, следуя в хвосте арьергардного полка. Мы, два командира, верхом идем по обе стороны генерала, который был всегда бодр и разговорчив.

Под ним маленькая захудалая белая лошаденка обозного сорта. Она идет тихо, осторожно и от усталости, и от своей физической немощности.

В седле он нам с Соламахиным, сидящим на рослых лошадях, верхом своей папахи доходит только до плеч. Как-то неудобно было, разговаривая с ним, смотреть сверху вниз.

Воспользовавшись его всегда добрым отношением к нам, я как-то спросил:

— Почему Вы, Ваше превосходительство, взяли себе под седло такую слабенькую лошаденку? В случае нажима красной конницы Вы ведь и не уйдете!

— A-а… Это нарочно! — отвечает быстро он и, как всегда, немного заикаясь. — Я взял такую слабенькую лошаденку для того, чтобы казаки не думали, что генерал может уйти, ежели наскочит красная конница… следовательно, казаки не оставят меня и мы дадим бой, — заканчивает он уже серьезно.

Удивительно большая душа была в этом маленьком ростом и как будто штатском внешне человеке — в фигуре, в лице, в пенсне под нахлобученной на глаза папахой волчьей шерсти.

Его я еще раз увижу в Адлере, на Черноморском побережье, в средних числах апреля 1920 года, когда он, вследствие своей авторитетности, сыграл трагическую роль в капитуляции Кубанской армии. Об этом, в хронологическом порядке повествований, все будет описано подробно.

Генерального штаба полковник Соколовский. Он, как и Шифнер-Маркевич, не казак. Осенью 1918 года Соколовский был начальником штаба нашей 1-й Конной дивизии, состоявшей из пяти Кубанских и Черкесского конного полков, очень успешно действовавших в Закубанье и в Ставрополье. Дивизия была чисто кубанская, считалась очень сильной, и ею командовал генерал-майор барон Врангель, будущий главнокомандующий Русской Армией в Крыму в 1920 году.

Прошел ровно один год, и вот под Воронежем я встретил его в той же должности, но нашей 1-й Кавказской казачьей дивизии, которой тогда командовал генерал Губин, кавалерийский офицер, всегда одетый в черкеску-шубу, в бурке. Волчью папаху Соколовский не носил. В этой должности он оставался и при Шифнер-Маркевиче и из станицы Иловайской Донского войска вместе с ним выехал в Екатеринодар.