Подо мною и урядником-гвардейцем Сальниковым лощеные лошади. Мы в черкесках и при погонах стоим верхами, прижатые этим потоком людей к тротуару. Мы не знаем — что же нам делать? Вдруг на балконе гостиницы быстро появился генерал Шкуро. Он в черной черкеске, в блестящих генеральских погонах и без папахи.
— Куд-да?!. куд-да вы?., кто вам позволил?., отступать?!. Конвой!.. волки!., в плети их!
На его глаза попалась и моя фигура на рослой красивой лошади.
— Полковник!.. Задержите всех этих казаков!.. Да скорее!.. И отведите назад в их части! — очень быстро и запальчиво выкрикнул Шкуро всю эту тираду слов и быстро вернулся назад.
Он, видимо, имел телефонный разговор с кем-то. Тут же против меня немедленно открылись ворота, и оттуда быстро выскочил взвод пеших казаков-«волков», конвой Шкуро в волчьих папахах. Они вихрем «перерезали» улицу и совершенно бесцеремонно стали хлестать плетьми и лошадей, и казаков, кто хотел проскочить «их цепь».
Воспользовавшись этим, я уже смело командую-распоряжаюсь:
— Стройся вот сюда!.. Пристраивайсь!.. Живее!
И через несколько минут уже появился строй конных казаков, человек в 120. Шкуро опять показался на балконе и крикнул мне:
— Полковник!.. Ведите их вперед, в село (он назвал это село), к генералу Губину![165] — и опять скрылся в свой штаб.
Где это село?., кто такой генерал Губин? — я нич-чего не знал, но нервная нетерпеливость Шкуро не позволила мне размышлять. Думаю — в дороге от урядников узнаю, где это село и кто таков генерал Губин.
С темнотою ночи я прибыл в назначенное село Острожко. Оба начальника дивизий корпуса Шкуро — 1-й Кавказской казачьей генерал Губин и 1-й Терской казачьей генерал Агоев Владимир — были на колокольне церкви. Взобрался туда и представился высокому мясистому Губину. Рядом с ним стоял небольшого роста и хорошо сложенный Агоев. Последний в чевяках и в мелких галошах. Вид его — типичный горец — изящный, легкий, подвижный и щегольский. Одет он был так, словно собрался на бал. Мне он напомнил генерала Колю Бабиева.
От него я узнал, что красная конница Буденного нанесла их дивизиям два удара под городом Усмань-Собакино 1 и 5 октября и они отступили. Убиты начальник штаба Терской дивизии (фамилию не помню) и командир 2-го Хоперского полка полковник Беломестной.[166]
С Губиным и Агоевым я вернулся в Воронеж и на ночь расположился в офицерской столовой «Центральной» гостиницы, гдё находился штаб генерала Шкуро. Это было 6 октября.
7 октября — легкий завтрак офицеров разных команд штаба корпуса — кто, когда и как хочет и что у кого есть съестного. Я сижу один. Все офицеры в младших чинах из бывших урядников.
— Встать!.. Смирно!.. Господа офицер-ры! — подалась команда. Обернувшись, я увидел генерала Шкуро. Он был в волчьей папахе и в нарядной светло-серой николаевской шинели с пелерйной на дорогом меху. Вздернувшись со стула, подошел к нему, остановился и отрапортовал:
— Ваше превосходительство… Полковник Елисеев — представляюсь, назначен в Ваш корпус.
Шкуро глубоко испытывающе посмотрел мне в глаза, подал руку, сказал «хорошо» и просил меня зайти к нему в кабинет после завтрака.
Я у него в кабинете. Предъявил предписание Походного Атамана генерала Науменко.
— Да-да… Кубанская ведь дивизия здесь одна. Вы будете назначены в распоряжение начальника 1-й Кавказской казачьей дивизии. А пока что я прошу Вас проехать в тыл корпуса, за Дон, это верст десять на запад от Воронежа, и собрать всех безлошадных казаков корпуса… Из них надо сформировать пеший батальон… и я назначаю Вас командиром этого батальона…
Я слушаю и не верю своим ушам… Я — «командир пешего батальона»? Хотел отказаться, уклониться от этой странной для; меня и миссии, и должности, но Шкуро просит: «Вначале исполнить это, а там дальше — видно будет!»
Мы вышли с ним в общую просторную залу-гостиную, как к нам навстречу шли два командира полков — 2-го Кубанского конного партизанского полковник Михаил Соламахин и 1-го Хоперского — полковник Юра Ассиер,[167] которых я так давно хорошо знал и любил. Они оба в бурках и в «волчьих папахах» подходили скорым и бодрым шагом, явно с каким-то важным докладом. Юра Ассиер как юнкер щелкнул каблуками и взял под козырек перед Шкуро, а Соламахин — вольготно и с улыбкой предстал перед Шкуро.
Их полки стоят под Графской. Они почти изолированы, почему и просят оттянуть их к Воронежу. Они титулуют Шкуро «Ваше превосходительство», Шкуро их называет ласково — «Миша, Юра» и на «ты». Мне это понравилось.
Шкуро слушает их и успокаивает, что «это есть временная неудача»; говорит, чтобы они возвращались немедленно же к своим полкам, и отпускает их.
Они подходят ко мне и обнимают. Юра очень рад, по-детски рад, что я прибыл в их корпус; забрасывает вопросами и просит на службу в свой полк, но я его «расстраиваю» назначением батальонным командиром… Соламахин мило улыбается на мои слова и успокаивает, что это назначение, конечно, временное. Об этих отличных кубанских офицерах подробно скажу по событиям.
«Казачий пеший батальон корпуса»
7 октября, по телеграмме главнокомандующего генерала Деникина, Терская дивизия спешно, поездами, была отправлена в тыл, так как «батько Махно» захватил почти всю Екатеринославскую губернию и подходил уже к Таганрогу, к ставке Деникина. В тот же день я выехал собирать безлошадных казаков. Обозы 1-й Кавказской казачьей дивизии сосредоточились за Доном, верстах в десяти от Воронежа. В селе, в котором они находились, было много беженцев из Воронежа. Из учащейся молодежи какой-то офицер формировал роты.
При обозах действительно было много безлошадных казаков. У каждого из них было седло, сумы и винтовка. Конечно, неизменная бурочка и шуба.
Куда казаку девать этот груз? — думал я. Оставить седло и сумы в обозе — конечно, все это пропадет со временем. И каждый казак никогда не согласится на то, чтобы эти дорогие для него собственные вещи военного снаряжения отдать в ненадежное хранение.
Собрал я подобных казаков несколько десятков и не знал — что же с ними делать? И будет ли от них какая-нибудь польза? И одно было ясно, что надо достать для них лошадей. Но где? Воронежские крестьяне бедны. Семьи у них большие. А хозяйство — одна лошаденка да одна-две коровенки…
Все казаки, потерявшие своих лошадей в боях и предоставленные самим себе — они, естественно, шли в свои полковые обозы, жили по крестьянским хатам, там же как-то питались и следовали за обозом, как за путеводной звездой.
Никогда нельзя винить в дезорганизации армии нижних чинов и рядовое офицерство. Организация армии зависит от высших штабов, вернее, от того, кто возглавляет это дело, будь то полк, дивизия, корпус.
Когда я находил где-нибудь еще какую группу казаков, они неизменно окружали нас с урядником Сальниковым, всматривались в глаза незнакомым им людям, любовно рассматривали наших холеных и красивых лошадей, гладили их, и я замечал волнение и зависть в их глазах, что «вот, дескать, вы на лошадях, а мы — пешие, почему и несчастные». Все были послушны и просили лошадей. Мне было жаль их.
Найдя формирование пешего батальона совершенно невозможным, решил вернуться и доложить все Шкуро.
Воронеж был сдан без боя 11 октября. Поезд генерала Шкуро я нашел на какой-то маленькой станции. При Шкуро никакого штаба. Десятка два сестер милосердия пили чай в станционном вокзале и угощали им «Андрей Григорьича», как они называли Шкуро. У всех были встревоженные лица.
Доложив о своей неудачной миссии, я услышал от него:
— Что же делать?
— Достать лошадей и посадить на них казаков, — коротко ответил ему.
— Хорошо… тогда поезжайте в села и реквизируйте лошадей у крестьян, — ответил он.
— Слушаюсь, Ваше превосходительство, позвольте получить аванс?
