Глаза Пеляйме засветились радостью. Он не сдержался, сказал, обращаясь к Энмине:

— Мы поступаем, как таньги, Эн! Разве я не прав?

Тымкару вспомнилась его первая встреча с Богоразом у костра.

— Почему у тебя шрам на шее, Тымкар? — неожиданно спросил его Владимир Германович, как будто до этого они все время с ним говорили. — Раньше его у тебя не было.

— Кутыкай, — отозвался юноша и тут же умолк.

— Кутыкай, Кутыкай… — повторил этнограф, припоминая, где он слышал это имя. — Ах, да! Пастух Омрыквута?

Тымкар кивнул головой.

— Он поймал его арканом, — не утерпела Энмина и покосилась на Пеляйме.

«Многоговорливая по-пустому», — подумал про нее тот, но смолчал. Пользуясь этим, девушка рассказала все, что знала о случае с Тымкаром.

— Разве Омрыквут отдает дочь Кутыкаю? — удивился Владимир Германович.

— Нет, Гырголь назначен быть мужем, — опять пояснила Энмина.

— Почему поступают так люди? — не вытерпел наконец Тымкар, задетый за больное. — Зачем Кутыкай отнял у меня Кайпэ? Разве она его невеста? Почему таньги забрали всю нашу добычу, когда чукчи этого поселения даже не знают человека, которого таньги ищут? Как мог Кочак — чукча и шаман — сказать, что я убил рыжебородого? Теперь он прогоняет меня из родного дома… Как видно, ты много знаешь. Пусть мы станем считать тебя умным человеком. Скажи: что делать мне теперь, как жить?

Богораз услышал в голосе юноши отчаяние.

Тымкар, Энмина и Пеляйме ждали ответа.

— Кутыкай слеп, как новорожденный щенок, хотя он старше всех вас и у него уже есть жена и дети, — начал Владимир Германович.

Он попытался понятно ответить на все вопросы Тымкара и в заключение сказал:

— Живи в родном селе. Никуда не уходи. Не бойся говорить, что ты не убивал таньга. Никогда не опасайся говорить людям правду.

«Кто же посмеет назвать Кочака обманщиком? Только слушать такие слова — и то страшно», — подумали его юные слушатели.

— Поверьте мне, други мои, придет время — не будет ни шаманов, ни богатых оленеводов. Все люди на земле заживут счастливо!

«Придет время… Когда оно придет, почему, как придет?»— думали двое юношей и девушка. А им сейчас надо жить! Нет, большего ждала от слов таньга Энмина! Правда, многое из того, что говорил он в эти дни, крепко запало в память ей и Пеляйме, да и других людей растревожило… Только Тымкар, казалось, ничего не узнал, что помогло бы ему решить свою судьбу. По-прежнему мрачный, он сидел у жирника и думал, думал… «Я найду тебя, Кайпэ!» — неотступно звучали в сознании слова, которые он выкрикнул, когда Кутыкай едва не задушил его арканом.

…Пеляйме и Энмина давне ушли. Владимир Германович задремал. Лишь Тымкар, суровый, осунувшийся, неподвижно сидел в глубоком раздумье.

Жирник медленно угасал.

Январская оттепель и ударившие затем морозы испортили пастбища. Тундра покрылась прочной коркой обледенелого снега. Оленям трудно стало добираться до мхов. Животные исхудали, в кровь изранили ноги.

Стойбище Омрыквута кочевало обратно, на восток.

С обмороженными щеками пастух Кутыкай почти безотлучно находился при стаде. Волки не давали покоя. Зарезали они и белокопытую Кутыкая. Хозяин был недоволен пастухом.

Омрыквут снова жил в яранге Кейненеун. Иногда она ревниво спрашивала о жене его нового приятеля — таньга. Ей казалось, что по возвращении из Нижнеколымска Омрыквут сильно изменился, сделался придирчив, ворчлив. Кейненеун не знала, как угодить ему. Омрыквут отмалчивался. Не говорить же ей, что рыжебородый купец оставил его в дураках!

Гырголь по-прежнему досаждал Кайпэ, нетерпеливо ждал дня, когда она станет его женой, а он — наследником стада ее отца. Приближение к местам, откуда она убежала с Тымкаром, беспокоило его. Он старался пореже отлучаться из стойбища.

Кайпэ замкнулась в себе. Что могла она сделать? Тундра безбрежна, Тымкар далеко, а свадьба близко. И не с кем ей посоветоваться, не на кого опереться.

Ляс — ее дядя и шаман — косился на племянницу. С каких это пор дочерей богатых оленеводов потянуло к беднякам?.. Он советовал брату не тянуть со свадебным обрядом.

Небольшая яранга для молодоженов приготовлена была давно, но ее пока не устанавливали.

— Твой ум не спокоен, я вижу, — сказал как-то Омрыквут Гырголю и поглядел на дочь.

Кайпэ опустила голову, в висках застучала кровь.

— Радуйся! — воскликнул тесть, — Ставь свой шатер.

Уже давно было решено, что Гырголь останется жить у тестя. Но до сих пор он считался лишь «постоянным жильцом» и «назначенным быть мужем»; теперь он становился мужем.

Через несколько дней гонец Омрыквута вернулся с отцом и матерью Гырголя. Они разместились в шатре Ляса. Там же заночевал и жених.

Утром вместе с родителями Гырголь явился к яранге невесты. У шатра уже стояли запряженные оленями нарты — его и Кайпэ. Жених вполз в спальное помещение, поздоровался. За ним последовали мать и отец.

Омрыквут, его первая жена, мать Кайпэ, и Кейненеун радушно ответили на поклоны.

— Вот твоя жена, — указал отец на дочь. — Веди ее в свой шатер!

Гырголь шагнул к Кайпэ, молча взял за руку и потянул к выходу.

Кайпэ последовала за ним. Выползла из полога. Села в свою нарту. Она была в нарядной кухлянке из оленьих шкурок, в расшитых цветными квадратиками торбасах.

Свадебный обряд начался. Все свободные от присмотра за стадом чукчи уже собрались у яранги старшей жены хозяина и вслед за нартами жениха и невесты пошли к шатру молодых.

Путь недалек. Распрягли оленей. Поставили нарты по сторонам. Кутыкай ударом ножа заколол жертвенного оленя. Омрыквут и Ляс принесли жертвы Рассвету и Закату, затем произвели помазание жениха и невесты кровью убитого оленя. Гырголь и Кайпэ сами нанесли кровью оленя на свои лица семейные знаки жениха. Этим невеста отказалась от своей семьи, от своего очага и родства, хотя и оставалась жить в стойбище отца. После этого Кайпэ помазала кровью нарту, «покормила» костным мозгом домашние священные предметы.

Приступили к пиршеству. Куски жирного мяса, языки оленей, замороженный костный мозг, толченое сухое мясо — все лакомства были выложены в изобилии. Сытный день выпал пастухам, бедным родственникам и их семьям.

Ели в яранге молодых, в шатре Омрыквута, у матери невесты, у Ляса, ели, пили чай, курили, смеялись, шутили… Молодежь затеяла борьбу прямо на снегу.

Гырголь раскраснелся. Наконец-то он породнился с Омрыквутом! И это стадо, которому нет числа, как видно, станет его стадом, а он будет самым богатым, а значит, и самым сильным человеком в тундре. Жених хозяином прохаживался по стойбищу, пошучивал с пастухами и подрастающими невестами. «Они, однако, недурны», — думал Гырголь, смущая девушек непристойными остротами.

«Он стал совсем другим человеком», — думали про него чукчи.

Через неделю Омрыквут послал Гырголя в факторию: на свадьбе израсходовали все запасы чаю и табаку.

Гырголь поехал один, хотя ему и полагалось проделать свадебное путешествие — «путешествие из-за скуки». Он все еще опасался за Кайпэ: а вдруг там встретится Тымкар… Не хотелось оставлять так скоро Кайпэ одну, но он все же не взял ее с собой.

Ванкарем далеко. Гырголь спешит. Выехав на побережье, он попал на нартовый след и по нему погнал собак. В передке нарты — увязанный ремнем кожаный мешок с пушниной. Седок едва виден из-за него. В мешке шкурки песцов и лисиц, добытые всем стойбищем. Каждый просил взять его охотничью добычу и привезти чаю и табаку. Девушки заказали пестрого ситца на камлейки, пастухи — ножи, их жены — лахтачьи шкуры на подошвы. Много заказов дали Гырголю: разве могут они сами ехать в такую даль! Кто же будет стеречь стадо? Разве позволит Омрыквут каждому таскаться по факториям!

Довольный своим положением, Гырголь покрикивает на упряжку, время от времени бросает на спину какой-либо собаки окованный железом остол, подхватывая его с земли на ходу.