От других чукчей казак уже выведал, что юноша много бродил по тундре, бывал на Аляске. Возможно, он встречал Амвросия.

Иван исподволь выспрашивал о людях, которых приходилось видеть Тымкару. Тымкар неохотно упомянул про чернобородого янки, но это не заинтересовало таньга. Сказал про Ройса и Джонсона, про Богораза. Таньг постарался тогда обрисовать облик миссионера: рыжая бородища, высок, длинная одежда, на груди — большой серебряный крест.

Тымкар упорствовал, так расценивал его поведение казак. «Ох, не на верном ли я пути? — спрашивал себя Иван. — Одинокий, бродяга. А батя, видно, прихватил пушнинки…»

— А почему ты, мил-человек, — уже другим тоном заговорил он, — почему ты дома не сидишь, а бродяжишь повсюду?

Тымкару не понравились эти слова. После всего случившегося с ним за минувшие два года он стал раздражительным.

— Однако, ты сам, как я вижу, «зря ходящий по земле».

«Ого, — подумал казак, — голь-то перекатная зубы показывает!» Он покосился на нож. Тымкар поймал его взгляд, и вдруг вспомнилось: стойбище Омрыквута, отказ хозяина принять нож, стыд и боль на лице Кайпэ и… сидящий в углу рыжебородый ганьг. «Да не этот ли им нужен?!» И Тымкар рассказал все, что видел и знал про него.

Казак-переводчик засиял. Из слов Тымкара он понял, что стойбище Омрыквута — а с ним и батя — кочевало к Колыме. «Так я ж то чуял, что владыка наш подвернул в тундру за хвостами[15] да там и залетовал, видно…» Довольный открытием, Иван поднялся, косясь на чернобурку и песцов Тымкара.

Вылез из шатра, прислушался к воркотне бубна. «Ну, ну, шамань, одноглазый, шамань!..» Оглядел небо и направился к яранге Кочака. В голове быстро зрел план: «Господину колымскому исправнику треба поспешать до лекаря, — казак тихо хихикнул, сам себе подморгнул, — ему не до бати!»

— Будя брякать! — буркнул он, влезая к Кочаку в спальное помещение.

Недовольный, тот опустил бубен с погремушками. «Ишь, разоделся», — ухмыльнулся казак, разглядывая шаманский балахон, обвешанный зубами зверей, бусинами, клочками разноцветной собачьей шерсти, амулетами. Пот катился с лица шамана. Хитрый и злой глаз был сощурен.

— Твой Тымкар видел человека, которого мы ищем.

Шаман насторожился. Он так и знал, что этот Тымкар много всем горя принесет. Об этом он догадался еще тогда, когда тот перед отплытием за пролив закричал: «Вы! Почему смеетесь вы над стариком?..» Но Кочак молчал, выжидая, что еще скажет таньг.

— Господин колымский исправник требует большую плату за человека, которого… убил Тымкар. Он хочет прикончить всех мужчин и сжечь ваши жилища…

Глаз шамана открылся шире, зрачок округлился.

— Но мне жаль вас, и я помогу вам. Если виноват Тымкар, вы можете спасти себя. — Казак помолчал, прикидывая, сколько следует запросить. — Двадцать «хвостов», пять чернобурок, — потребовал помощник исправника, — и утром я обману большого начальника, увезу его отсюда.

Вскоре он покинул ярангу шамана.

Кочак позвал Тымкара.

— Отсохни твой язык! — гневно встретил он юношу. — Что наболтал ты таньгу? — глаз шамана горел недобрым огнем.

Суеверный, как и все чукчи, Тымкар испуганно глядел на него.

— Где ты видел рыжебородого? Или твой ум помрачился?

— В стойбище Омрыквута… — начал было тот, но шаман перебил его:

— Лучше нам не видеть тебя здесь! — злобно выкрикнул Кочак, и голова его дернулась назад не по своей воле, как показалось Тымкару.

По телу юноши прошла дрожь. Слова шамана были равносильны проклятию, изгнанию из родного селения.

Кочак схватил бубен, заметался с ним по пологу.

Тымкар попятился — жалкий, с широко открытыми глазами. «Чем я прогневил его?»

— Тагам! Тагам! — не останавливаясь, выкрикивал шаман. — Зови стариков!

Юноша обошел все яранги.

— Великое несчастье принес нам Тымкар, — сообщил собравшимся Кочак. — Лучше бы нам не видеть его здесь.

Старики понурили седые головы, приготовились выслушать страшное.

— Он убил таньга, да, убил он — того, которого теперь ищут. Да, да! — убеждал сам себя шаман. — Большую плату требуют они за него.

— Тымкар? — ахнули старики, усомнившись. — Как мог он убить человека? Или не хватило моржей и тюленей?

— Да, он, Тымкар, он убил, он, да! — повторял, возбуждая себя, шаман, потряхивая бубном.

Старики оглянулись, Тымкара не было.

— Сорок песцов, десять бурых лисиц. Или утром они убьют всех вас и сожгут ваши жилища… Да, сорок и десять. Это мне удалось так легко спасти вас, это я, Кочак, ваш шаман, вызвал духов-помощников, и они помогли мне. Разве не сильный шаман я? — выкрикивал Кочак, кривляясь, лязгая зубами, перескакивая с одного места на другое.

— Да, да! Конечно, — послышались испуганные голоса стариков.

— Идите, идите! Все несите ко мне, и утром их не будет в Уэноме.

Проклятие повисло над именем Тымкара.

Мужчины тащили меха Кочаку, женщины плакали. Встревоженные, хныкали дети. «Тымкар убил в тундре таньга», — из уст в уста передавалась новость.

Все до единой шкурки снесли чукчи шаману. Отнес и Тымкар. Кочак отобрал двадцать песцовых и пять чернобурых, те, что похуже, и отдал их таньгу.

— Мы сами прогоним его. Пусть подохнет он в тундре и волки не коснутся его трупа. Вот наша плата.

На рассвете Иван явился к исправнику.

— Здравия желаю, господин колымский исправник! — приветствовал он начальника.

— Морда! — заревел тот, пуча глаза. — Где шляешься?

— Я хотел доложить, что батя…

— Расшибу!.. Нарты к лекарю! Не гнить же мне тут из-за твоего беспутного бати! Ну…

Вскоре после отъезда исправника в Уэноме появился Богораз. От взора его не ускользнуло не свойственное чукчам отсутствие гостеприимства: здоровались с ним сухо, в жилище никто не пригласил, на вопросы отвечали уклончиво и неохотно. Было ясно, что в поселении произошло что-то неладное. А так как люди встретили таким образом его, русского, то, думал Богораз, похоже, что недобрых дел натворили здесь не чужеземцы.

Владимир Германович был в Уэноме впервые. Однако кое-кого уже знал и кроме Тымкара, если не лично, то по рассказам энурминцев. Знал он имя уэномского шамана, историю с помолвкой его сына Ранаургина с молодой Энминой: помолвка эта состоялась, когда оба они только родились; известно ему было и то, что Энмина любит юношу Пеляйме, а не шаманского сына.

Знакомство с Кочаном произошло неожиданно. В конце поселения Богораз заметил чукчу, который спокойно стоял у своей яранги и глядел на него, в то время как другие мужчины и женщины явно старались уклониться от встречи с ним, скрывались в жилищах при его приближении. Этнограф заинтересовался этим человеком и направился к нему.

— Здравствуй! — первым поздоровался Богораз, хотя по обычаю ему, как путнику, полагалось лишь ответить на приветствие.

Своим единственным глазом чукча, казалось, хотел насквозь просверлить таньга. Не отвечая, он спросил:

— Кто ты, откуда, зачем явился?

Этнограф догадался, что это и есть шаман Кочак. На том была обычная оленья кухлянка с обвисшими впереди пустыми рукавами, на голове — волчий малахай.

Грубые вопросы шамана напомнили Богоразу недавнюю встречу с исправником. И ему пришла в голову шутливая мысль: представиться этому грозному чукотскому владыке по всей форме, предъявить паспорт, открытый лист министра, упомянуть об Академии наук… Но уже в следующий момент он осудил себя за эту, как он называл ее, мальчишескую, недостойную ученого мысль. Хоть Кочак и шаман, но ведь он — человек, и не его вина, что живет он в темном царстве.

— Я человек, — просто ответил Богораз. — Иду в бухту Строгую.

Легкость, с какой таньг произнес эти слова по-чукотски, не озадачила шамана. Жил он на берегу пролива, людей разных видел много — не то, что шаман Ляс из стойбища Омрыквута. Но Кочака не удовлетворил столь краткий ответ.