Богоразу вспомнились вопрос исправника об отце Амвросии, поиски миссионера, сам купец в рясе, застрявший на лето у Омрыквута. Но усилием воли остановив поток своих предположений, он спокойно спросил:

— Какого таньга, когда?

— Рыжебородого. Мы не видели. Однако, думаю я, — опять заторопилась Энмина, — Тымкар не мог убить человека, Кочак…

— Эн! — резко и громко перебил ее Пеляйме, опасаясь, что сейчас она скажет что-нибудь плохое про шамана.

От этого окрика проснулся Тымкар. Вскочил на колени, осмотрелся, нахмурился. Умышленно не обращая на него внимания, Богораз задал новый вопрос Энмине:

— Как узнали? Тымкар сам сказал?

— Кочак сказал.

— Кочак? — думая уже о чем-то другом, машинально переспросил он, глядя на осунувшееся лицо владельца яранги. Глаза Тымкара горели нездоровым огнем.

— Когда сказал? — быстро пришла нужная мысль. — Когда приезжали таньги с белыми полосками на плечах, да?

И Пеляйме и Энмина утвердительно кивнули.

— Он брал у вас песцов для таньгов-начальников?

— И-и, — неожиданно откликнулись все трое.

— Кочак — лгун! — возбужденно проговорил Богораз. — Тымкар не убийца, и я докажу это.

Наступила тревожная тишина. Тымкар сидел с широко открытыми глазами, глядя в напряженное лицо таньга, который летом пожелал ему счастья, а теперь узнал, что он не убивал никакого таньга. «Как узнал? Шаман, что ли?» — подумал Тымкар, но тут же отогнал от себя эту мысль: ведь шаман-то как раз и сказал неправду…

— Так вот почему испугался меня Кочак, — расхохотался Богораз. И сразу ему сделалось все понятно, хотя Тымкар был в стойбище Омрыквута позже, чем он. — Ты, наверное, сказал, Тымкар, что видел в тундре рыжебородого таньга Амвросия?

— Оказал.

— Так вот, други мои, как все получилось…

И он нарисовал им картину всего случившегося в Уэноме.

— Ваш шаман, — повторяю вам, — лгун и трус, — заключил он. — Не сомневаюсь также, что он еще и мошенник!

Возмущенный поведением исправника, решив, что надо написать о нем губернатору, и наивно рассчитывая на какой-то результат своей жалобы, Богораз в то же время не мог упустить удобного случая показать чукчам, что шаманы — это тунеядцы, бездельники, шарлатаны. В порыве возбуждения он не считался с тем, что у него нет неопровержимых доказательств, с тем, что его одиночная схватка с Кочаком не принесет чукчам ощутимого облегчения в их нелегкой жизни.

В страшное изумление приводил он жителей Уэнома на следующий день, заходя в яранги и сообщая, что Тымкар — вовсе не убийца, а шаман — жулик и обманщик.

— Таньга Амвросия, которого теперь ищут, я видел живого и здорового в стойбище Омрыквута. Вы можете сами потом узнать это. Ваш Кочак — лгун!

При этих словах мужчины опускали глаза, как бы показывая, что они не слышат, о чем говорит такой бесстрашный человек; женщины старались поскорее выскользнуть из полога. «Разве может врать чукча, а тем более шаман? — думали они. — Что слышат их уши? Что болтает несуразный таньг? Хоть бы не узнал Кочак, что в их яранге говорились такие слова… К тому же сам Тымкар молчит…»

Смятение в умах посеял Богораз в этот день. Никогда еще чукчи не слыхали ничего подобного. Как можно про шамана говорить такие слова? Где научился этот таньг разговаривать по-чукотски? Непонятный человек… Да уж человек ли он?

Слухи о поведении русского немедленно достигли Кочака.

— Так я и знал, — прошипел шаман, натягивая на голову оленью шкуру, под которой лежал.

Кочак притворялся больным. Суеверный, нередко доводивший себя при камлании до исступления, он искренне испугался, впервые увидев Богораза и подумав, что это явился за ним дух. Потом, когда «дух» ушел и вот уже целую руку дней, живя у Тымкара, не беспокоил его, Кочак убедил себя, что крылобровый таньг — просто очень сильный шаман, сумевший узнать его тайну. Теперь, ворочаясь под шкурой, Кочак стонал. Он тяжело переносил свое поражение. «Что нужно этому таньговскому шаману? Почему не прогонят его чукчи?» — думал он, но выйти на единоборство с сильным недругом боялся, опасаясь подвергнуться при чукчах еще более жестокому посрамлению. Пусть, решил Кочак, пусть болтает! Чукчи не поверят ему. Пусть еще сильнее перепугаются они, не чувствуя его, шамана Кочака, помощи! И он утвердился в мысли, что самое выгодное в его положении — болеть, ни во что не вмешиваться, ничего не говорить, ничего не знать. А потом, когда, наконец, таньг уйдет из Уэнома, Кочак объявит его злым духом, преобразившимся в доброго таньга, чтобы легче было у людей все выведать. «Кто поверит ему, что я лгун, а Тымкар не убийца? Как докажет он это? Они еще пожалеют, что слушали его, что сами не прогнали!»

Но чукчи не собирались прогонять этого, как видно, очень умного и простого, хотя и непонятного таньга. Не смея усомниться в словах шамана, они, однако, внутренне, скрывая это друг от друга, тянулись к таньгу, как тянется к свету веточка ивняка из-за мшистого камня, отнявшего у нее солнце. Его сердечные слова, его стремление помочь Тымкару, смелость его внушали уважение.

Богораз говорил не только о лживом шамане Кочаке и Тымкаре. Он рассказывал о жизни оленеводов, называя многих по именам, что заставляло верить ему; о том, что в глубокой тундре чукчи живут продолжительнее, чем на берегу, так как почти не пьют водки и не общаются с людьми с того берега. Передавал он и новости, которые так ценят на Севере: о знакомых уэномцам охотниках. Слушая его, чукчи начинали видеть, как неправильно они живут. Этнограф знал, что рассказать и как рассказать, чтобы не смутить своих слушателей, заставить их думать.

Считая, что здесь он сделал все, что мог, Владимир Германович решил на следующий день двинуться дальше, в бухту Строгую.

От Энмины и Пеляйме Тымкар уже знал, что таньг Богораз уверял всех чукчей в его невиновности и в лживости шамана. «Как не боится он Кочака?» — думал Тымкар. В душе юноша был благодарен таньгу, хотя и знал, что уэномцы все равно не поверят ему.

Поздно вечером, когда Пеляйме с Энминой пришли проведать своего друга, Богораз сказал им:

— Утром я ухожу из Уэнома, Наверное мы больше никогда не увидим друг друга.

Девушка, успевшая уже привыкнуть к нему, встрепенулась. Рука с ножом, которым она резала мясо, застыла в воздухе. Смолк и Богораз. Только Пеляйме недоуменно глядел на Энмину, не понимая, почему она перестала готовить Тымкару пищу.

— Что ты за человек? — внезапно спросила девушка. Эта мысль все последние дни не давала ей покоя. Думала она об этом и сейчас, когда таньг сказал, что навсегда покидает их. — Твои поступки нам непонятны. Ты поступаешь так, как может поступать только чукча с добрым и большим сердцем. Откуда пришел ты? Скажи!

Казалось, только этих вопросов и ждал Владимир Германович. Он начал рассказывать им о себе, о жизни русских людей, об их борьбе за лучшую долю, о том, как он сам три года сидел взаперти в маленькой яранге, которую с ружьями охраняли богатые люди, злые и жадные, как Кочак, чтобы он не смог убежать.

— Теперь, — продолжал он, — я хожу по земле и учу людей, как надо им жить.

Тымкар внимательно слушал. Он уже не мог больше молчать; ему хотелось спросить этого доброго таньга: как же быть ему, Тымкару, что делать, как дальше жить? Но таньг все говорил, говорил… Но говорил не совсем о том, что так мучительно хотелось сейчас узнать Тымкару. Странный таньг! Добрый, но трудно его понять…

— Кто там подслушивает у яранги? — вдруг спросил Богораз.

Пеляйме осторожно выполз из полога. Через минуту он вернулся.

— Однако, Ранаургин, сын Кочака. Энмина его невеста по обещанию, — вздохнул юноша.

Девушка смутилась, тревожно взглянула на таньга.

— Ты сама обещала стать его женой? — спросил Владимир Германович, умалчивая, что ему прекрасно известно выражение «невеста по обещанию».

Она отрицательно качнула головой.

— У русских тоже раньше так поступали. Теперь уже не так. Раньше было неправильно, — стараясь говорить как можно проще, заметил этнограф.