Горой могучей двинулись войска.
Мир почернел от пыли и песка.
Бахрам на них смотрел с тоской во взоре:
Он чувствовал раскаянье и горе.
Но все-таки повел он войско в бой:
Пред ним дороги не было другой.
Бахрам подумал: «Всеми признается,
Что ум и смелость — свойства полководца.
Герои выбрали меня царем,
Поняв, что я рожден богатырем.
Враги отступят, мощь мою почуя:
Величье Нуширвана в прах втопчу я!»
Он, словно вихрь, по луговой траве
Помчался со стрелой на тетиве,
С колчаном, на бедре висящим криво,
Он ринулся на шаха горделиво.
Стрела Бахрама высоко взвилась,
Но в неизвестного раба впилась.
Тогда Хосров метнул копье в Бахрама,
Но не пронзило острие Бахрама:
Сломался наконечник пополам
Затем, что был в броню одет Бахрам.
Смутился шах, когда копье сломалось,
Но у Бахрама тоже сердце сжалось.
Ударил шах, рожденный силачом,
По шлему зложелателя мечом.
От страшного удара шлем сломался,
Но меч Хосрова вместе с тем сломался.
Дружины, растянувшись вширь и вдаль,
Услышали скрежещущую сталь,
Тогда Бахрама пошатнулось дело,
А воинство Хосрова осмелело.
От битвы удалился Чубина,
Умчал он от Хосрова скакуна,
Он понял: эта схватка неудачна, —
И небо стало для Бахрама мрачно.
А шах, когда отвагу проявил,
Иранцев и румийцев вдохновил.
Они пошли, оружье обнажая.
Казалось: двинулась гора большая.
За войском вслед пошли вельможи, двор.
Бандуй с Хосровом начал разговор:
«С тем войском предстоит нам бой тяжелый.
Оно заполнило хребты и долы
И многочисленнее саранчи.
Противников добром ты приручи.
О шах, не следует царям державным
Кровь проливать, с рабом дерясь, как с равным.
Пусть каждый к нам с повинною придет,
Пусть нашу милость смерти предпочтет».
Сказал Хосров: «Простой и родовитый,
Пусть каждый ищет у меня защиты.
С любовью честных воинов приму:
Вражды я не питаю ни к кому.
Моей короны камень драгоценный
Сравню я с тем, кто кинул путь измены».
Ночь подняла свой стяг из-за горы.
Вступили оба воинства в шатры.
На поле боя шум улегся бранный,
Запели колокольчики охраны.
Немногие могли в ту ночь заснуть.
Бандуй поднялся и пустился в путь.
С ним рядом звонкий поскакал глашатай,
Ясноречивый, доблестью богатый.
Меж двух враждебных войск остановясь,
Глашатай крикнул, смерти не боясь:
«Рабы, что впали в грех, но ищут блага!
Велик ваш стыд, но велика отвага!
Во имя бога шах прощает всех,
Кто совершил большой и малый грех!»
Богатыри смежить старались очи,
Когда раздался клич в безмолвье ночи.
Бойцы Бахрама, сквозь ночную тьму,
Внимательно прислушались к нему.
И сразу, ратное покинув ложе,
К уходу опоясались вельможи.
Когда рассвет блеснул из-за горы,
Пустыми оказались их шатры.
Вельможи к рати двинулись враждебной,
А мир сиял, одет зарей целебной.
Измена обнаружилась к утру.
Пришли друзья к бахрамову шатру.
Сказал Бахрам в печали: «Не в сраженье,
А в бегстве ныне обретем спасенье».
Потребовал для ратников своих
Две тысячи верблюдов верховых,
Таких, чьи морды в пене, длинноногих,
Не падающих на степных дорогах.
Все то добро, что в битвах он обрел:
Слоновой костью блещущий престол,
Все из каменьев, золота, постелей,
Все из колец, запястий, ожерелий,
Все из одежд, ковров и покрывал, —
Навьючить на верблюдов приказал.
Оставив многое на поле ратном,
С друзьями поскакал путем обратным.
Когда воздвигла свой чертог заря,
Ночной дозор предстал глазам царя
И доложил, что скрылся неприятель,
Что убежал с дружиной зложелатель.
Расстроен этим, выбрал царь царей
Три тысячи воинственных мужей,
Таких, чьи быстроскачущие кони,
Как всадники, одеты были в брони,
Настуду приказал возглавить рать,
Бахрама отыскать и покарать.
Настуд помчался в смуте и тревоге,
Но не было Бахрама на дороге.
Скакал по бездорожью Чубина,
Душа его была потрясена.
О венценосных людях рассуждая,
Богатый караван сопровождая,
Храбрец Изадгушасп с Ялонсиной
Скакали незнакомой стороной.
Когда уже стемнело, в отдаленье
Вдруг показалось бедное селенье.
С душой смятенной, с пересохшим ртом,
Бахрам вошел к одной старухе в дом,
Учтиво попросил, во имя неба,
Воды немного и немного хлеба.
Ушла старуха, бедности стыдясь.
Потом, с дырявым ситом возвратясь,
Пред воинами постелила кожу,
Взглянула исподлобья на вельможу,
Познавшего гонения судеб,
И положила в сито черствый хлеб.
Заполнив дом старухи до отказу,
Бойцы о боге вспомнили не сразу.
Ялонсина Бахраму дал барсам,
Все вознесли молитву небесам,
И с любопытством женщины смотрели,
Как жадно черствый хлеб вельможи ели.
Когда они поели, Чубина
Спросил: «А нет ли у тебя вина?»
И та: «Вы не сердитесь на старушку:
У тыквы я отрезала верхушку
И сделала я чашу из нее.
А в старой тыкве я храню питье».
Сказал Бахрам: «Что старой тыквы краше,
Когда найдем вино в подобной чаше?»
Старуха тыкву принесла с вином,
Чтоб люди горе потопили в нем.
Взял в руки тыкву Чубина, желая
Чтоб радовалась женщина седая.
«Ты, матушка, приветила гостей.
А много ли ты знаешь новостей?» —
Спросил Бахрам. Ответила старуха:
«Ох, сын мой, столько слов дошло до слуха,
Что даже стал мой бедный ум богат.
Лишь об одном все люди говорят:
«Бахрам бежал без войска, полон страха,
А войско перешло под знамя шаха».
И тот: «О мать, святая всех святых,
Да будет польза мне от слов твоих!
Разумно ли Бахрам бежать решился,
Иль в этот миг он разума лишился?»
Старуха молвила: «Ты — львов гроза,
Но, видно, див затмил твои глаза!
Пойми, что все смеются над Бахрамом:
Он от Хосрова убежал со срамом!»
Сказал Бахрам: «Так было суждено.
И если он из тыквы пьет вино,
И если хлеб ячменный ест из сита,
И если он один — себе защита,
И если был он вынужден бежать, —
То обо всем, приветливая мать,
До нового ты помни урожая,
Ячмень на скудном поле собирая».
Поев, заснул он в хижине глухой,
С кольчугой, с кушаком под головой.
Открыло солнце тайну небосвода, —
Трубу отъезда поднял воевода.
Помчались. Тростниковый лес возник.
Срезало множество людей тростник.
Один из тех людей к дружине вышел.
«Добро пожаловать! — Бахрам услышал, —
Но как случилось, что издалека
Ты в заросли забрался тростника,
С бойцами, скачущими в беспорядке,
С руками, окровавленными в схватке?»
Сказал Бахрам: «К чему вам тростники?
Ведь вы — переодетые стрелки!
Я знаю вас — и кто вы, и откуда,
Я знаю, что Хосров призвал Настуда,
Велел ему взобраться на коня,
Чтоб жалкий муж преследовал меня,
Чтоб я пред ним главу склонил покорно,
Признав, что ваше войско непоборно».
Все спешились, построились в рады
И двинулись, топча свои следы,
Из ножен вынули мечи стальные,
Одели в пламя заросли густые.
Зарделись тростники со всех концов.
Огонь сжигал живых и мертвецов.
Настуда увидав на поле бранном,
Бахрам с седла его сорвал арканом.
Не мог вельможа вырваться из пут,
Пощады попросил себе Настуд,
Сказал: «О богатырь, достойный власти!
Прости меня, погрязшего в несчастье,
Не убивай меня своей рукой,
Я верным сделаюсь твоим слугой!»
Сказал Бахрам: «Себя лишь обесславлю,
Когда такого труса обезглавлю.
Я не убью ничтожного врага,
Такой, как ты, не нужен мне слуга!
Беги к тому, кто нас возненавидел,
Поведай все, что от меня увидел».
Настуд вознес Бахраму сто похвал,
Он землю перед ним поцеловал.
Бахрам, собрав бойцов вооруженных,
Погнал коня вдоль зарослей сожженных
И с горсткой преданных богатырей
На родину приехал, в город Рей.
Он пробыл там, спокойствие вкушая,
И поскакал к властителю Китая.
