В Багдаде быстро слухи появились,
Что во дворце приемы прекратились.
Тот говорил: «Бахрам идет с войной,
Чтоб овладеть престолом и страной».
Другой: «Хосров привел войска для брани,
Владычествовать хочет он в Иране».
Делами царства были смущены
Мужи совета и мужи войны.
Рабы, мечтая воевать со знатью,
Вдруг перешли от похвалы к проклятью.
Стекались воеводы во дворец, —
Ормузд увидел в этом свой конец.
Войдя в зинданы и сердца волнуя,
Достигла весть Густахма и Бандуя,
Что миродержца сумрачен удел,
Крамольный дух умами овладел.
Отправили те двое из темницы
Своих людей на площади столицы,
Велев узнать им от господ и слуг,
Насколько справедлив тревожный слух.
Поняв, что день настал их долгожданный,
Они открыли тюрьмы и зинданы,
Повиновенья перешли рубеж
И подняли неслыханный мятеж.
Бездействовала стража городская,
Толпу вооруженных пропуская.
Бандуй с Густахмом были впереди, —
Мятежников опасные вожди.
Сама земля, казалось, закипела!
Приблизясь к воинам Ормузда смело,
Толпа глаза омыла от стыда,
А воинам Густахм сказал тогда:
«Пусть убедится шахская дружина,
Что преходяща сила властелина;
Вы слабыми считать нас не должны;
Хотите вы, иранские сыны,
Пойти, во имя предков, с нами вместе
И препоясаться для славной мести?
Ормузда не считайте вы царем,
На трон другого шаха возведем,
Чтоб для Ормузда горькими навеки
Ирана стали сладостные реки.
А не поможете вы нам сейчас, —
На произвол судьбы покинем вас.
Мы где-нибудь приют себе отыщем,
Чтоб край далекий нашим стал жилищем».
От этой речи вспыхнули сердца.
Сказали охранители дворца:
«Не ведал мир такого властелина,
Что руки обагрил бы кровью сына».
Вошли они, ликуя, во дворец,
Сорвали с шахской головы венец,
Свалили шаха перед шахским троном,
Глаза железом выжгли раскаленным,
Затем оставили его в живых,
Ушли, набрав сокровищ дорогих.
Померкло царствования светило,
Судьбы превратность небо нам явило.
Да не привяжется душа твоя
К непрочному чертогу бытия,
То радость в нем ты познаешь, то горе.
С добром и злом не состязайся в споре.
Живи сто лет или сто тысяч лет, —
Что ныне — мощь, в том завтра силы нет.
Влеком к добру, не говори плохого,
Да не услышишь сам плохого слова.
Густахм отправил сразу из дворца
К Хосрову быстроногого гонца.
Гонец, дорогу выбрав покороче,
Как новый месяц тьму прорезав ночи,
Предстал пред новым шахом и тотчас
Поведал о случившемся рассказ.
Царевич стал желтей цветка шафрана,
Когда узнал о бедствиях Ирана.
Он молвил так: «Найдет погибель тот,
Кто на тропу беспечности свернет,
Кто, неразумный, не внимает небу,
Невежеству и злобе на потребу.
Тобой, гонец, рассказанное зло
Мне вновь дыханье жизни принесло:
Когда отец возжаждал крови сына,
Мне сделалась пристанищем чужбина,
Теперь, когда отец незряч и слаб,
Ему покорен буду я, как раб».
Он в путь пустился, как в полет орлиный,
Возглавив многомощные дружины,
И были предводителем горды
Стрелки из Ардабеля и Барды.
Когда узнали жители столицы.
Что прибыл к ним властитель юнолицый,
Тогда покой и мир обрел Багдад,
И миродержец был покою рад.
Вельможи встретили его с весельем,
Пришли с венцом, с алмазным ожерельем,
Эбеновый поставили престол.
Хосров, сияя, на него взошел,
Надел венец и так сказал мобеду:
«Я шахом стал благодаря Изеду.
Лишь тот, кто шествует путем благим,
Достоин царством управлять таким.
Моей душе чужда несправедливость —
К беде ведет всегда несправедливость, —
Я только правду в спутнике беру,
Моя душа устремлена к добру.
А вы в повиновенье поклянитесь
И этим трем условьям подчинитесь, —
Вот первое: людей не угнетать.
Второе: верность шаху соблюдать.
И третье: не глумиться над послушным,
Не быть к чужому горю равнодушным.
О злых делах пора теперь забыть,
На справедливый путь пора вступить.
Блюсти я буду, правдой вдохновленный,
Одной лишь человечности законы.
Мою увидит милость даже тот,
Кто на мое величье посягнет.
Я не склонюсь к деяньям Ахримана:
Нужны ль дороги мрака и обмана
Тому, кого возвысил род людской?
Я мир дарую людям и покой!»
Всех осенило счастьем это слово,
Они ушли, благословив Хосрова.
