Когда рассвет повеял первой лаской,
Покрасив землю солнечною краской,
Бандуй на крышу вышел, начал речь:
«О предводитель, чей прославлен меч!
Едва твои отряды в степь вступили,
Едва Хосров увидел тучу пыли,
Он сел в седло и молнии быстрей
Умчался в Рум с дружиною своей.
Опередите сокола в полете, —
Но только в Руме шаха вы найдете,
Давно он в той стране, на той земле,
И нет заботы на его челе.
Теперь мне обещайте безопасность, —
Я приведу событья в строй и ясность,
Предстану пред Бахрамом для бесед,
На все вопросы дам ему ответ:
Что шахиншах замыслил на чужбине
И много ль всадников в его дружине.
А нет — опять надену меч и щит,
И пусть война мою судьбу решит!»
Терзаясь, гневаясь и негодуя,
Сын Сиавуша выслушал Бандуя,
Сказал бойцам — и юным, и седым:
«Найду ли пользу, если, словно дым,
Я душу выпущу из краснобая?
Не лучше ль, осторожно поступая,
Жизнь подарить ему за быстрый ум?
Пусть о Хосрове, убежавшем в Рум,
Расскажет он пред взором полководца, —
Погибнет или почестей добьётся».
Сказал Бандую: «Опытный во лжи,
Всю правду полководцу расскажи!»
Бандуй сошел бесстрашно с крыши храма,
Пустился в путь с дружинами Бахрама.
Как только Чубина услышал весть
О том, что в Рум, в душе взлелеяв месть,
Хосров бежал от сына Сиавуша,
Он крикнул, на вельможу гнев обруша:
«Не создан ты для настоящих дел,
Глупец, куда ты свой рассудок дел?
Чем голову набил свою тупую?»
Потом сказал он, в ярости, Бандую:
«Тебя, злодей, я раскусил давно,
Ты действуешь с Хосровом заодно.
Сумел ты оплести, обманщик гнусный,
Мои дружины ложью неискусной.
Ты сед, а как дитя себя повел:
Ко мне ты с оправданием пришел,
Чтоб я забыл, что ты достоин кары,
Чтоб новым сделал я твой жребий старый».
«О гордый муж, — сказал ему Бандуй, —
Не угрожай, а истину взыскуй.
Я спас Хосрова, он — мой вечный данник.
Я — брат его сестры, он — мой племянник,
Но так как родом он меня знатней,
Потомок самодержцев и царей,
То стать решил я жертвой за Хосрова,
Не мог я сделать выбора другого.
Ты сам сейчас душою не криви,
Когда величье есть в твоей крови».
Сказал Бахрам: «Склонился ты к обману,
Но смерти предавать тебя не стану.
Не долго ждать: убьет тебя Хосров,
Чуть обнажится истины покров!»
Бандуя бросили, в оковах, в яму,
Стеречь его Бахрам велел Бахраму.
Сын Сиавуша, скорбен и угрюм,
На страже стал, с душою, полной дум.
Когда заря клинок свой показала,
Откинув золотое покрывало,
Погнал Бахрам гнедого скакуна,
Призвал в чертоги шаха Чубина
Вельмож надменных, ведомых Ирану,
И, усадив их сообразно сану,
Сказал им громко: «Будьте мне верны,
Мне разум ваш и преданность нужны.
Хочу, чтоб, выслушав меня, нашли вы
Хороший выход и совет счастливый.
Из миродержцев прежних и царей
Кто был Заххока злобного подлей?
Чтоб завладеть престолом и столицей,
Он, гнусный, сделался отцеубийцей, —
И точно так же поступил Хосров,
Убив отца, покинул отчий кров.
Когда теперь, принадлежа к Каянам,
Нашелся б честный муж, высокий саном,
Достойный и престола, и венца,
И он, Каянам верен до конца,
Восстановил бы древние законы, —
Клянусь: его делами вдохновленный,
Помог бы я ему венец надеть,
Я ревностно ему служил бы впредь».
Вельможи выслушали это слово,
Звучавшее и гордо, и сурово.
Был среди них старик Шахронгуроз.
Поднялся с места он и произнес:
«О знатный витязь! Утверждать я вправе,
Что ты — велик, необходим державе.
Туранский шах ворвался в наш предел,
Свободных превратить в рабов хотел,
Но препоясал ты себя бесстрашьем,
Сразился с недругом, весь мир потрясшим,
Непобедимый, обратил ты вспять
Туранскую губительную рать,
Освободил ты землю от страданий,
И люди успокоились в Иране.
Твоя благословенная стрела
Избавила отечество от зла,
И ты теперь достоин шахской власти,
Светло твое недремлющее счастье.
Тебе служить покорно, как царю,
Мы каждому велим богатырю:
Пусть даже величается Хосровом, —
Не должен спорить он с владыкой новым»
Правитель Хорасана молвил так:
«Сей старец мудрости нам подал знак.
Почтенный человек знаком со светом,
Обрадовал он всех своим ответим.
Его слова я объясню сейчас,
Скажу вам поучительный рассказ.
Начертано Зардуштом в Зенд-Авесте:
«Не торопясь, свои поступки взвесьте:
Тому, кто лик от бога отвернет,
Читайте наставленья целый год,
Но если не помогут наставленья,
Казните грешника без промедленья,
Затем, что враг правдивого царя
Не должен жить, бесчестия творя».
Замолкла речь, приятная для слуха, —
Поднялся меченосец, сын Фарруха,
И молвил: «О собрание вельмож!
Прекрасна истина, противна ложь.
А если так, правдивыми пребудем.
Бахрам, вовек живи на благо людям,
И если наши примешь ты слова,
Ты полного достигнешь торжества».
За ним поднялся, важен и спокоен,
Отважный Хазарвон, почтенный воин:
«Ты блага жаждешь для родной земли?
Теперь, когда слова произнесли
И юные, и опытные люди,
Бахрам, отправь посланца на верблюде,
Да поскорей, чтоб не топтал Хосров
Пространный путь для козней и боев.
На пройденную оглянись дорогу,
Не торопись на трон поставить ногу.
Пока владыке не пришел конец,
Не вправе шахский ты надеть венец.
Когда ж трепещешь ты пред шахом юным,
Простись на время с Парсом, Тайсакуном,
И в Хорасане дней твоих русло
Да будет величаво и светло.
Отправь Хосрову просьбу о прощеньи,
И он тебя простит по возвращеньи».
Тут сын Фарруха речь повел опять:
«То, что я слышу, трудно мне понять.
Слова, что здесь произнесли вельможи,
Скорее на слова рабов похожи!
Не согласится тот, в ком разум есть,
Что воин вправе на престол воссесть,
А если согласится с этим вздором,
Себя покроет вечным он позором!»
Речь меченосца, острая, как нож,
Задуматься заставила вельмож.
Встал с места Хазарвон длиннобородый,
Был дружен разум с речью воеводы:
«Когда был мир всевышним сотворен,
Пошло круговращение времен.
Начнем с араба, гнусного Заххока,
Который был исчадьем злого рока.
Разумного Джемшида умертвив,
Он шахом стал, несправедлив и лжив.
Простые люди плакали от боли:
Лишил их воли изверг на престоле.
Но Феридун, исполнен светлых сил.
Пришел и власть Заххока сокрушил.
Злодеев счет мы начали с араба.
Мы назовем вторым Афросиаба.
Он много злодеяний совершил —
В Туране и в Иране совершил!
Назвать мы можем третьим Искандара.
Иран обрек он пламени пожара,
Убил он меченосного Доро, —
Так было злом повержено добро.
Немало звезд счастливых закатилось,
Немало повелителей сменилось,
Но в первый раз подобная беда
Иранские постигла города:
Ответьте — кто из прежних властелинов
Бежал, как наш Хосров, Иран покинув?»
Сел Хазарвон в печали и в слезах:
Увы, бежал к врагам иранский шах!
Тут вынул меч из ножен воевода,
Спросил: «Жену из царственного рода,
Быть может, нам искать в любом дому?
Нет, властвовать не дам я никому!»
По недостойной речи полководца
Поняв, что он, всесильный, зазнается,
Вдруг вынули Бобуй, Гурдармани
Свои мечи и молвили они:
«Бахрам — наш царь, наш долг — повиновенье».
Когда Бахрам увидел в то мгновенье,
Что каждый воин обнажает меч, —
Такую твердую повел он речь:
«Чья голова закружится хмельная,
Кто встанет с места, меч в руке сжимая,
Тому я эту руку отрублю
И голову хмельную отрезвлю».
Так молвил тот, кто шахом стал в Иране,
И разошлось высокое собранье
В предчувствии печального конца:
В морщинах — лица и в тоске — сердца.
Едва стемнели небеса ночные
И загремели голоса ночные
Дворцовой стражи, — радостный Бахрам
Потребовал бумагу и калам,
Сказал писцу: «Яви свое уменье,
Вельможам напиши ты повеленье:
«Да славится Бахрам: лишь он один —
С победоносным счастьем властелин,
Лишь для добра душа его открыта,
Он — правды, справедливости защита».
Так написав, свечу унес писец,
В раздумье погрузив ночной дворец.
Когда исчезло ночи покрывало,
Когда лазурью небо засияло,
Когда явилась новая Заря,
Пришел придворный нового царя,
В чертоге золотой престол поставил,
Чтоб шах Бахрам на нем сидел и правил.
Бахрам, созвав вельмож, открыл прием.
Он восседал, украшенный венцом:
Теперь Бахрам наследовал Каянам!
Начертанный на шелке златотканом
Торжественный указ принес писец.
Вельможи, созванные во дворец,
К нему поочередно подходили
И под указом имя выводили,
Свидетельствуя подписью своей,
Что Чубина — отныне царь царей.
Те подписи под царственным указом
Печатью золотой скрепили разом.
Бахрам воскликнул: «Видит сам творец,
Что ныне шахский я надел венец.
Отныне род мой будет венценосным.
Как вёсны движутся на смену вёснам,
Пусть тысячу, десятки тысяч лет,
За сыном сын, один другому вслед,
Владеют всей иранскою державой,
Конца не зная смене величавой.
Запечатлен и в душах, и в умах
Да будет светлый месяц Озармах,
Когда зарею день озолотился,
Когда от льва онагр освободился!»
В сердцах вельмож обида поднялась,
Но продолжал всесильный, не смутясь:
«Кто моему не подчинится слову,
Пусть сразу же отправится к Хосрову,
Три дня на размышление даю,
А там пусть волю выполнит мою,
Правдивый, лживый ли, трусливый ль, смелый, —
Ирана пусть покинет он пределы».
Тут все хвалу Бахраму вознесли:
«Будь неразлучен с радостью земли!»
Те, кто верны Хосрову пребывали
И нового царя не признавали,
Покинули Иран, помчались в Рум,
Исполненные скорбных, смутных дум.
