Сказал — и засмеялся властелин,
Помчался в сторону своих дружин.
Тогда к Бахраму с клятвой обратиться
Решили три свирепых хаканийца:
«В тот день, когда сразимся мы с врагом,
Тебе мы тело шаха принесем.
Живые или мертвые, — сурово
Исполним это клятвенное слово!»
Один из них, презреннейший седок,
Но грозен, и отважен, и жесток,
Для страшных битв воспитанный хаканом, —
С натянутою тетивой, с арканом,
За венценосцем юным поскакал:
Голодный волк, убийства он алкал.
Аркан свой длинный бросил он сначала,
Но венценосца гибель миновала:
Бандуй поспешно натянул свой лук,
И в сторону аркан взметнуло вдруг.
Сказал Бахрам туранцу с черным сердцем:
«Кто приказал тебе, чтоб с миродержцем
Ты силою померялся в бою?
Иль ты забыл, что я пред ним стою?»
Затем в шатер вернулся он с дороги
В отчаянье, печали и тревоге.
Предчувствуя недоброе, сестра
Тотчас пришла под сень его шатра,
К Бахраму с пылкой обратилась речью:
«Мой брат, что скажешь мне про эту встречу?
Когда с тобой, по молодости лет,
Хосров был груб, — не гневайся в ответ,
Во имя мирных с ним переговоров
Не отвращай от шаха гордых взоров!»
Ответствовал своей сестре Бахрам:
«Не причисляй Хосрова ты к царям!
Нет силы у него на поле брани,
Отваги нет, ума и дарований.
Властитель — тот, кто сам достиг высот:
Отвага, ум ценней, чем знатный род!»
Сказала Гурдия: «Воитель смелый,
Где честолюбья твоего пределы?
Давно я говорю с тобой, Бахрам, —
Сестре не внемлешь, дерзок и упрям.
Жреца из Балха вспомни поученье:
«Издревле горько правды изреченье».
Вот правда: ты мечтой себя не тешь, —
Державу разрушает твой мятеж.
Венец и царство — не твоя добыча.
Ты слышал ли, чему нас учит притча?
Рогов коровьих захотел осел, —
И что же? Без ушей в сарай пришел!
Ты хочешь ли насмешек, осужденья,
Что низкого Бахрам происхожденья?
Сочувствия к Хосрову я полна,
Из-за него душа моя больна.
Отец его — в живых, престол — на месте,
А ты меж ними встал, забыв о чести!
Не знаю, что тебя в грядущем ждет,
Но кровью плачу ночи напролет.
Ты обретешь проклятия державы:
Ты льнешь к цветку, но полон он отравы!
Уж в том, что будет всюду речь слышна:
«Покрыл себя позором Чубина,
Он собственным злодейством обесславлен», —
Уж в том господний будет гнев проявлен!
Бесценно имя доброе одно,
Бессмертию принадлежит оно,
Все остальное — прах, добыча тлена…
О брат, из адского ты вырвись плена!
Кто славу дал тебе? Подумай сам:
Ормузду всем обязан ты, Бахрам.
Пошел ты в битву по его приказу,
Безвестный, возвеличился ты сразу, —
И вот престола ищешь ты теперь.
От бога все добро идет, поверь,
А ты неблагодарным оказался,
Из-за удачной битвы ты зазнался!
Военного искусства ты знаток,
Но Ахриман в силки тебя завлек,
Ты грешен перед шахом и Изедом
Как тот, кому правдивый путь неведом.
Когда — Изадгушасп тому виной —
Вспылил Ормузд, рассерженный тобой,
Ты должен был явить свое покорство:
Раб, не вступай с судьбой в единоборство!
Когда же был властитель ослеплен,
И сын его взошел на шахский трон,
Ты должен был предстать пред шахом новым,
Украсить трон, украшенный Хосровом,
От венценосца ты б не видел зла,
И стала бы твоя судьба светла.
Венчанный счастьем, ты б не знал напасти, —
Зачем же ты возжаждал шахской власти?
Из рода Ардашира, посмотри,
И старые, и юные цари
Еще живут, сильны на поле брани.
Кто шахом назовет тебя в Иране?
Тебе ли стать властителем страны
Без войска, и сокровищ, и казны?
Был грозен Совашах, источник страха, —
Отважно победил ты Совашаха,
Яздана благодатью осиян,
От зла Иран очистил и Неран…
С тех пор, как богом этот мир построен,
Такой, как Сам, не появлялся воин.
Когда, отца обычаи поправ,
Явил Навзар свой злобный, дикий нрав,
Сановники решением единым
Избрали Сама новым властелином.
Сказал он: «Воеводе не к лицу
Стремиться к падишахскому венцу:
Венец мой — у подножья трона шаха,
Я у подножья трона — ниже праха!..»
Храбрей тебя, душою чист и прям,
О брат мой, не искал престола Сам.
Сказала я. Ты черный жребий вынул,
Затем, что ясный ум тебя покинул».
Бахрам ответил: «Ты, сестра, права.
Свидетель бог — верны твои слова.
Но говорить об этом бесполезно:
Влечет меня таинственная бездна.
Я болен: поздно мне итти к врачу.
Но умереть я тоже не хочу!..»
И в тот же день, у берега Нахрвона,
Вельмож призвав и посадив у трона,
Сказал им юный шах: «Столпы дворца,
Чьи мудростью насыщены сердца!
Горнило испытания прошли вы.
Пусть мы доверчивы и справедливы,
Не следует, идя путем прямым,
Поклонам верить, кланяться самим.
Еще добра я сделал вам так мало,
Чтоб вас из-за меня судьба терзала.
Служа престолу, вы познали боль,
Познали мира горечь вы и соль.
Заветной с вами поделюсь я тайной,
Ее не разгласите вы случайно:
Расстроится мой замысел, едва
Узнают воины мои слова.
Я в эту ночь войска введу в сраженье,
Устрою на Бахрама нападенье.
Я вижу, что Бахрам сильней меня,
Что свалит он противника с коня,
Но мудрости не вижу я в Бахраме.
Он речь свою наполнил похвальбами,
Кричит все время о борьбе с Совой,
Кичится он заслугою былой.
Меня юнцом незрелым он считает,
Меня мечом и палицей пугает,
Но я не струшу, если в этот час
Друзей, соратников найду я в вас.
Пусть он не знает, что я ждать не стану,
Что в эту ночь я на него нагряну,
Едва стемнеет, — в мускусной ночи
Мы выступим и обнажим мечи!»
Душой и телом преданы Хосрову,
Вельможи вняли царственному слову,
А юный шах вошел к себе в шатер,
Так, чтоб не видел посторонний взор,
Велел позвать Густахма и Бандуя
И опытного витязя Гардуя.
Он рассказал им о делах войны,
Спросил их — будут ли ему верны?
Сказал Густахм: «Властитель светлоокий,
Ты мало думаешь о злобном роке.
Ты ночью нападешь на гордеца,
Но этим успокоишь ли сердца?
Как телу твоему близка рубаха,
Бахрама войско близко войску шаха.
Все связаны между собой родством,
Воюют с братом брат и сын с отцом:
Не думай, что одержишь ты победу:
Сражаться с внуком не прикажешь деду!
Едва услышит войско твой приказ, —
Страшись: наступит твой последний час!»
Сказал Гардуй: «Спешить не будем боле.
То, что прошло, подобно ветру в поле.
Ты не надейся на ночную тишь:
От войска никогда не сохранишь
Таинственных приготовлений к бою —
И собственной заплатишь головою!»
Хосров всем сердцем принял тот совет.
Среди седых вельмож, видавших свет,
Правдивых, многоопытных и честных,
Он выбрал нескольких, умом известных,
Таких, как лев Густахм, Харрод Бурзин,
Как Андиён — отважный исполин,
Стремительный Бандуй, Шапур почтенный,
Настух — сей войскоборец несравненный,
А также и других, что берегли
И жизнь его, и мощь его земли.
Вельможи поднялись на возвышенье:
Легко оттуда ринуться в сраженье!
Открылся их глазам зеленый дол:
Для праздничных веселий он расцвел.
Хосров увидел издали дружины.
Холм возвышался посреди долины.
Сидел Бахрам, войскам теряя счет,
В кругу больших и малых воевод,
И так им говорил искатель брани:
«Не видите ли вы в противном стане
Отцов и братьев, близких и родных?
Должны сказать вы каждому из них:
Во имя общей веры, общей крови
Послушны мне, пусть будут наготове,
Едины с нами, пусть ко мне придут
И пусть мне клятву верности дадут,
А я им дам сокровища в добычу,
Как вас, их подниму и возвеличу.
Ну, кто остался там, в конце концов?
Два-три отряда немощных бойцов.
Что к бою из Армении приспели,
Да войско, собранное в Ардабеле.
Сравню я с горсткой пыли тех вояк:
Начнется битва — будет сломлен враг!»
Все воеводы приняли то слово,
Что молвил предводитель их суровый.
Из войска сразу выбран был писец,
Красноречивый острослов, мудрец.
Он под покровом сумрака ночного
Пробрался тайно в спящий стан Хосрова.
Ту речь, которую сказал Бахрам,
Он знатным передал богатырям,
Ее наполнив лаской и приветом.
Вельможи не замедлили с ответом:
«Хосрову мы до той поры верны,
Пока не начал с вами он войны.
Оттягивает шах свое решенье.
Как знать, чем кончится для вас сраженье?
Держите наготове храбрецов:
Должно быть, ночью выступит Хосров…»
