Все признаки были налицо. Мне предстояло выслушать очередное выступление великого магистра тактики и гения сыска. И ведь если ему заявить, что все его речи только зевоту нагоняют, он не поверит; переубедить логхира способен лишь другой логхир. И то не всякий: мой напарник, даром что был мертв несколько столетий, пользовался репутацией до омерзения самоуверенного существа.

— Дин, пожалуйста, приведи нашего гостя. И будь настолько любезен, прихвати тарелку с едой для Гаррета. Он явно проголодался и потому неадекватно воспринимает мои слова.

Еще бы я их воспринимал! По отдельным фразам и словечкам Покойника я определил, что в гостях у нас дама и ей никак не больше сорока. Дин умел обращаться с женщинами, годившимися ему в дочки. Их так и тянуло к нему на кухню: во-первых, он был слишком стар, чтобы посягать на трепетное женское достоинство, а во-вторых, для захожих дам у него всегда находилось что-нибудь вкусненькое (меня же, своего хозяина, он держал в черном теле).

— Неужели снова Тинни?

— Нет. Расскажи мне, что ты узнал.

— Рассказать? Чего же я тогда весь день таскался с этим долбаным попугаем?

— К сожалению, способности этой птицы весьма ограничены. Она слышит только то, о чем говорят рядом с ней. А ее зрение и обоняние оставляют желать много лучшего.

— Найди себе человека, — неосторожно посоветовал я, тут же спохватился и прибавил: — Гаррет исключается.

— Замечательная идея. Увы, человеческий мозг недоступен для удаленного доступа. И не только человеческий. В мире нет такого разумного существа, которое полностью отвечало бы моим требованиям. Надо будет как- нибудь обдумать, что с этим можно поделать.

— Обдумай, — бодро согласился я. Сколько бы он там ни думал, мне явно не грозит превратиться в зомби на мысленном поводке у логхира.

Дверь распахнулась. Вошел Дин с тарелкой в руках, а за ним…

— Ты? — Сказать, что я изумился, значило не сказать ничего.

— Я, — признала Белинда Контагью. — Как ты рад меня видеть, Гаррет! Прямо сердце от восторга разрывается.

У этой женщины, по моему глубокому убеждению, сердца не было и в помине, но я не стал говорить этого вслух.

Она предпочитает черное. Нет, не так. Она обожает черный цвет. Потому ее наряд был выдержан в одном тоне: черный плащ поверх дорогого кожаного, мужского покроя костюма; черные сапоги на высоких каблуках; черные шелковые перчатки за поясом из черной кожи. А на полочке в нашей передней наверняка лежат черная шляпка и черная же вуаль. Даже ногти Белинда красила черным, губы подводила помадой, притемнявшей их и придававшей блеск; а лицо густо пудрила, из-за чего оно казалось неестественно бледным.

В общем, вампиры и то здоровее выглядят — доводилось мне встречать пару-тройку румяных кровопийц…

Несмотря на свой наряд и макияж — а может, как раз благодаря тому и другому, — она была невероятно красива. Мало того — от нее словно исходил некий дурманящий аромат, лишавший мужчин головы и заставлявший начисто забыть о чувстве самосохранения. Короче, этот вампирский прикид выглядел весьма эротично.

Ростом Белинда под шесть футов. Выглядит она лет на двадцать пять, но утверждает, что ей двадцать. До недавних пор она вела такую жизнь, будто вознамерилась во что бы то ни стало умертвить сама себя. Но это уже в прошлом; нынче она в отличной форме — достаточно взглянуть на эту точеную фигурку, от которой, пройди Белинда кладбищем, и мертвые вскочат. Глаза темные, того баснословного сорта, какой принято именовать «зеркалами души». Правда, жалости в них искать напрасно; у кобры во взоре и то больше добра и сочувствия.

— Ты прислал сообщение. Я была в это время в городе. Других дел не сыскалось. Вот я и пришла. Ты где-то шлялся, но добрый Дин меня впустил.

Я попытался испепелить Покойника взглядом. Предупреждать же надо!

Он будто снова впал в спячку.

Надо признать, Белинда — женщина отважная. Она знала про Покойника — и все равно пришла, тогда как всякий хотя бы с одной-единственной черной крапинкой на совести норовил держаться подальше от моего напарника.

В те стародавние времена, когда Семья пребывала в переходном состоянии — то бишь постепенно переходила во владение Белинды, мы с ней затеяли скоротечную интрижку. Понятия не имею, что она во мне нашла. И, пожалуй, я могу считать себя счастливчиком: мне удалось остаться в живых. Повадки у Белинды еще те; когда она принимает решительные меры, ее папаша рядом с ней кажется агнцем.

— Извини, — пробормотал я. — Ты застала меня врасплох. Тебя я ожидал увидеть в последнюю очередь.

Хотя всегда думал, что она будет преследовать меня в мыслях.

— Я вовсе не такая плохая, Гаррет, какой тебе кажусь.

Помнится, папаша Белинды говаривал то же самое.

— Чего?

— Ты ведь подружился с моим отцом, разве нет? — В ее голосе проскользнула нотка зависти.

Я неопределенно хмыкнул. С Чодо Контагью у нас отношения были тоже странные. Однажды я по чистой случайности оказал ему важную услугу, и с той поры он считал себя обязанным и всячески обо мне заботился, хотя я о том не просил. Он прикрывал мою задницу и усердно пытался завлечь меня в свои сети, то есть завербовать на службу Семье. А я в конечном счете отплатил за доброту тем, что приложил руку к его свержению.

— Краск и Садлер вернулись. — Самый удачный ход, чтоб отвлечь Белинду.

— Ты видел их? — Она будто побледнела сильнее прежнего, если такое возможно.

— Нет. Релвей рассказал. А он узнал от капитана Блока. Я поделился новостями с ним, он — со мной.

За любой товар надо платить; это Белинда прекрасно знала.

— А какие у тебя новости? — спросила она.

— К тебе они не имеют отношения.

— Неужели мы не интересны Релвею?

— Еще как интересны. Ему интересно все на свете, но он реалист. Он знает: вы предлагаете услуги, которых жаждет общество, и законов, по большей части, не нарушаете, что бы там ни болтали всякие жрецы и реформаторы. Релвея куда больше занимают те, кто обижает ближнего своего или покушается на общественные устои. В то же время он — раб самого себя и одержим стремлением знать все обо всех.

— Гаррет, я читаю твои мысли и потому могу в них разобраться, но даже так то, что ты только что сказал, имеет весьма расплывчатый смысл.

Ну и ладно. Главное, что я себя понимаю.

И Белинда поняла — хоть и продолжала сверлить во мне дырки ледяным буравом, который у нее вместо взгляда. Никто на свете не понимает замысловатого Гаррета лучше Белинды Контагью.

— Дорогуша, почему ты не можешь стать другой? — спросил я в лоб.

— Я и сама порой этого хочу, — ответила она. — Но меняться слишком поздно.

— Нам обязательно быть врагами?

— А мы враги?

Осторожнее, Гаррет.

— Нет. Но постоянно загоняем себя в угол, по собственной дурости.

— Уж такая у нас судьба, угловатая.

Я заломил бровь. Проверено — на женщин действует неотразимо.

— И не старайся меня очаровать, Гаррет, ты и так в моем сердце. Может, сойдемся на уговоре, который у тебя был с моим отцом?

— Твой отец думал, что он чем-то мне обязан. — В конце концов, правда, в долгу оказался я.

— Я тоже тебе обязана. Ты единственный из всех, кого я знаю, обращаешься со мной по-человечески. Даже когда я принимаюсь куролесить, ты меня не отталкиваешь.

— Суров, но справедлив. — Я покосился на Покойника: неровен час, решит высказаться.

— Заткнись. Я не в подружки к тебе набиваюсь и этой рыжей Тейт поперек дороги не встаю. — Н-да, шпионов у нее побольше, чем у Релвея. — Но кое в чем я на тебя претендую.

— Дыши ровнее, Гаррет.

Когда я был помоложе, меня убеждали, что с годами дыхание выровняется само собой. Наверно, так оно и будет — после смерти. А пока вокруг Тинни да Белинды, бедняга Гаррет о таком счастье может лишь мечтать.

— И все-таки — чего от тебя хотел Релвей?

Настойчива, как всегда.

— Он жаждет проникнуть в движение человеколюбцев. А я оказался замешан потому, что кто-то из них пытается вымогать деньги у Вейдера.