Макаров предложил желающим пройти в термический цех. Таких нашлось много.

Шатилов увидел, что и прокатчики, собравшиеся в термическом цехе, тоже были с чертежами. Значит, директор побывал и в прокатных цехах и там просил помочь заводу.

«Что это он в народ пошел? — силился угадать Шатилов. — Либо припекло так, что деваться некуда, либо Гаевой на него нажал. А может быть, и на самом деле поверил в силу коллективной мысли…»

Этот цех, построенный в первые месяцы войны, стоял в стороне от других цехов, и Шатилов никогда в нем не бывал раньше. Он с любопытством смотрел на огромные печи, несложная конструкция которых напоминала спичечную коробку. Броневые листы укладывали высокой стопой на выдвижную подину, задвигали в печь и там посредством нагрева и охлаждения улучшали структуру стали.

Побеседовав с нагревальщиками, удивленными таким внезапным наплывом посторонних людей в цех, с мастером, Шатилов понял, что задача, поставленная перед заводом, невероятно сложна. Сократить время пребывания броневых листов в печах было нельзя — для нагрева и охлаждения их требовался строго определенный режим, — увеличить количество листов тоже не представлялось возможным, так как они возвышались до самого свода.

…Есть категория людей, которые не могут жить спокойно. Кончаются одни беспокойства — они настойчиво ищут другие, малые или большие — неважно, лишь бы дать выход своей деятельной натуре, лишь бы занять мозг, силы и время. Не будет этого — и жизнь утрачивает для них свою прелесть, новизну, свое обаяние. С этими задатками рождаются и квартирные склочники, обладающие непревзойденным талантом повышать кровяное давление соседям, и люди, дающие миру крупнейшие открытия. Шатилов не принадлежал ни к той, ни к другой крайней категории, но, так же как они, спокойно и размеренно жить не мог.

Из термического цеха он ушел одержимый желанием помочь своему заводу, но еще больше — танкистам. Он хорошо помнил, как мучительно сидеть в резерве, ожидая прибытия нового танка.

С каждым днем люди из других цехов появлялись у термических печей все реже, а вскоре и совсем перестали ходить, и Шатилов теперь видел здесь только тех, кому директор дал персональное задание.

Не раз у термических печей встречал Шатилова директор. Случилось, Ротов бросил как бы в шутку:

— Бывает и так: чужую беду руками разведу, а к своей ума не приложу. Ты, вижу, упорнее других. Ну, думай, думай.

Реплика оставила у Шатилова неприятный осадок: значит, директор знает о том, что он поджег свод.

Василий свел дружбу с нагревальщиками, и те уже встречали его как старого знакомого. Особенно сблизился он с мастером Титовым, симпатичным и всегда веселым. Вначале Титов показался Шатилову излишне суетливым. «Много бегает, мало думает», — заключил он, но вскоре понял: мастер производит впечатление суетливого лишь потому, что мал ростом и очень подвижен.

У Титова был свой стиль работы. Он никому не верил на слово и все участки цеха регулярно проверял сам. Его голоса в смене слышно не было, он не кричал, не бранился: приучил людей понимать себя с одного взгляда.

И Титова расположил к себе человек, который много времени непонятно почему уделял другому цеху, чужим заботам. Он всегда охотно беседовал со сталеваром.

Но Шатилову не понравилось, что Титов сковывает инициативу людей: ничто не делалось без его указки.

— Неправильная постановка у тебя в смене, — как-то сказал ему Шатилов по-дружески, без нравоучения. — Отлучишься куда-нибудь на час — и станет без тебя дело. Похож на рабочего на ручной дрезине, который все время крутит ручку. Мастер — это моторист. Запустив мотор, только смазывает его.

— Моторист слушает, как работает мотор, и глаз с него не спускает, — отшутился Титов.

— И думает, как улучшить его работу, — прощупывал его Василий.

— Это обязательно.

— И придумал что-нибудь?

— Пока нет.

От Титова Шатилов узнал о термических печах больше, чем от всех остальных людей, с кем довелось беседовать, и, когда хорошо разобрался в их конструкции, понял, что ему надо думать только над тем, как заполнить всю печь металлом. Пока одна треть печи оставалась свободной — стопа листов, уложенная на подину, не заполняла всей ее площади, а две стопы на подине не помещались.

«Значит, нужно прежде всего изменить раскрой листа — либо удлинить его, чтобы закрывал всю подину, либо уменьшить с таким расчетом, чтобы на подине поместилось два листа, положенные поперек», — сделал вывод Шатилов и удивился тому, как до сих пор никто не додумался до такой простой вещи.

Но Титов объяснил, что габариты листа изменены быть не могут, потому что строго соответствуют размерам обрабатывающих их станков на танковом заводе. Нужно искать другой выход.

С этого времени Шатилов перестал посещать термический цех, но засел в плотницкой мастерской. Осененный новой идеей, он совсем потерял спокойствие. Настроение, желания, мысли — все подчинялось ей. Даже мысли об Ольге отошли на второй план. Петя сделал ему несколько деревянных кубиков и дощечек и втихомолку ухмылялся: взрослый, с виду будто серьезный дядя часами складывал какой-то чудной дом без окон, без одной стены и то всовывал туда, то вытягивал какую-то дощечку с разложенными на ней иногда вдоль, иногда поперек другими дощечками разного размера.

Однажды, придя после рапорта в термический цех, Ротов услышал взрыв хохота, доносившийся из-за ночи. Он обогнул печь и увидел группу работников цеха и среди них Шатилова. Сталевар стоял, сбычившись, и, играя желваками на скулах, исподлобья посматривал на термистов.

Директор подошел ближе, спросил:

— Чего заливаетесь?

— Производственными анекдотами забавляет, — кивком головы указал на Шатилова молодой термист, задорно сдвигая на затылок пыжиковую ушанку. — Решил, что Юлий Цезарь: пришел, увидел, победил. — И он, смеясь, изложил Ротову суть предложения Шатилова: уменьшить толщину стен печи почти вдвое и удвоить загрузку ее, укладывая на подину вместо одного штабеля листов в длину два поперек.

Ротов уставился на Шатилова, потом хлопнул себя по лбу.

— Так ведь это мысль!

Термисты сдержанно заулыбались.

— Нам тоже так показалось сначала, — произнес начальник цеха. — Но тележка подины не выдержит двойной нагрузки, сломается.

— А если выдержит, так зубья у шестеренок механизма передвижения полетят, — добавил механик.

— Сталевар не понимает, что и мотор не потянет, — пренебрежительно бросил электрик.

Резко высказался теплотехник:

— Странно, Леонид Иванович, как известный во всем Союзе сталевар не разбирается в элементарных теплотехнических вопросах. Во-первых, горелки не нагреют такой массы металла, во-вторых, если уменьшить толщину стен, сильно увеличится потеря тепла в атмосферу. А самое главное — сократится в два раза продолжительность кампании печи.

У Ротова потускнели глаза.

— Величайший русский металлург Аносов, — сказал он, — писал в одном из своих сочинений, что среди ученых иногда наблюдается предубежденность против простых средств, тогда как многие из этих средств занимают почетное место в науках.

Он отошел от термистов, постоял в раздумье, потом вернулся и взял Шатилова под руку.

— Пойдем. А то специалисты заклюют. — И уже за воротами ободрил его: — Я над этим подумаю.

— Я уверен, что прав, — запальчиво произнес Шатилов и сокрушенно добавил: — Эх, знаний маловато! Перепроектировал бы я им печку по-своему. Леонид Иванович, зайдемте в мартен. В плотницкую. Я там модель сделал. Посмотрите, до чего хорошо получается.

Плотники замерли от неожиданности, когда Ротов в сопровождении Шатилова вошел в мастерскую. Он подсел к верстаку и принялся вертеть так и сяк сделанную сталеваром модель. Потом достал из кармана чертеж печи, с которым не расставался, проверил соотношение размеров.

— А ну-ка, малец, — обратился он к Пете, — стащи эту штуку в мою машину.

— Я не малец. Я рабочий, — глядя исподлобья, огрызнулся Петя. — И потом, без разрешения старшего плотника отлучиться не могу. Придет — спрошусь. — Для солидности он звонко высморкался в носовой платок.