— Единственно возможным для меня местом был бы университет. Я не сомневаюсь, что некоторые профессора Пражской академии рады были бы видеть меня там, но… — Кеплер помолчал минуту. — Но, пока не решится дело моей матери, я никуда не уеду из Линца. Я хочу быть как можно ближе к ней.

— Я понимаю вас и признаю ваши доводы, — взволнованно ответил Есениус. — Но это означает, что мы очень редко будем видеться… если мы вообще когда-нибудь увидимся.

Голос его дрогнул. Их соединяло пятнадцать лет искренней дружбы. Пятнадцать лет успехов и разочарований. И теперь, когда они снова встретились, эта прекрасная дружба должна была кончиться разлукой, как день кончается вечером.

— Мы будем писать друг другу. Ведь Прага не на другом конце света, ответил Кеплер ободряюще, хотя и его одолевала печаль. — А если писем долго не будет, если кто-нибудь из нас не соберется или забудет написать… посмотрим ясной ночью на звезды. Там наши взгляды встретятся, мы оба увидим близкую Луну или отдаленный Марс, Кассиопею или уходящий в бесконечность Млечный Путь. И, когда наши взгляды встретятся, сердца наши согреют воспоминания…

Он замолчал, задумчиво глядя перед собой.

Есениус первым нарушил тишину:

А если и при взгляде на звезды не согреется сердце?

Кеплер улыбнулся спокойной улыбкой примирившегося с судьбой человека:

— Будем считать это знаком того, что другой смотрит уже сверху… и ожидает там своего друга.

Есениус недолго оставался в Вене. К концу лета 1615 года он подал в отставку. Его просьба была удовлетворена быстро — все-таки при императорском дворе будет одним еретиком меньше. После возвращения из Вены он стал «всего только» пражским врачом. Сначала ему пришлась по душе эта перемена. По крайней мере, будет больше свободного времени и никто не заставит его, как на императорской службе, поступать против своей совести.

Материальных забот у него не было.

Теперь он остался один, а его доходов хватило бы на целую семью.

После беспокойной, наполненной интригами жизни в Вене он сразу попал в тихий уголок. Его жизнь в Праге походила теперь на гладь стоячей воды. Но Есениус не любил стоячих вод. Его беспокойный дух скоро пресытился таким существованием и затосковал по переменам. Сначала это было какое-то недовольство собой. Ему казалось, что он прозябает в бездействии. И, хотя от полувека отделял его только шаг, он чувствовал себя еще молодым и полным сил для дела любой трудности. Но никто не требовал от него свершения таких дел. Несколько тяжелых больных — и все.

Он теперь часто углублялся в произведение Везалиуса «О строении человеческого тела». И, открывая книгу, думал о ее творце. Какой головокружительный взлет — и какое падение.

В судьбе Везалиуса было что-то беспокойное, загадочное и необъяснимое. На суде он оправдывался тем, что некоторые органы человеческого тела могут даже после смерти непроизвольно сокращаться. Момент смерти не прекращает всей деятельности организма. Только этим можно объяснить и то, что волосы, усы и ногти растут еще некоторое время после смерти человека. Даже сердце от прикосновения могло сократиться.

Неразрешимый вопрос, поставленный Везалиусом, все больше занимал Есениуса. Если Везалиус прав и в момент смерти не прекращается деятельность всех органов, не исключена возможность, что некоторых людей можно вернуть к жизни даже с того берега…

У него голова пошла кругом от такой мысли.

А что, если попробовать и доказать?..

Он даже думать не решался о последствиях этого опыта. Несколько дней ходил сам не свой, не мог ни есть, ни спать, настолько захватили его планы и поиски средств их осуществления.

Наконец он решился.

Однажды вечером, когда небо было затянуто тучами, он зашел к палачу Мыдларжу и поведал ему свой план.

Мыдларж заинтересовался. Это было еще заманчивее, чем составление скелета пятнадцать лет назад.

— Я бы решился. Но вы должны получить разрешение рихтара. Так безопаснее.

Есениус признал совет разумным.

Рихтар даже отступил на шаг, когда Есениус обратился к нему со своей просьбой. Неслыханно! Рихтар с трудом верил своим ушам, и Есениусу пришлось повторить просьбу.

— Это же святотатство! Смертный грех! Дьявольское наваждение! — восклицал рихтар.

Но Есениус убедил его, хотя пришлось употребить все свое красноречие.

В день казни, когда осужденному должны были отрубить голову, рядом с палачом стоял Есениус.

Люди привыкли, что во время казни рядом с осужденным находится только священник. Что же тут делает врач?

Когда голова осужденного упала под мечом палача, Есениус подошел к трупу, приложил упавшую голову и попытался остановить кровотечение. Прижав друг к другу перерезанные вены, он постарался соединить пластырем отделенные части тела.

Но это не дало ожидаемого результата. На одну минуту приоткрылось веко над левым глазом, и все… Только непроизвольное движение, ничего больше. Но для Есениуса и это было важно. Это доказывало, что Везалиус не ошибся в своем предположении. Если бы удалось убедить в этом судей, Везалиусу бы удалось избежать сурового приговора и он не окончил бы своих дней изгнанником, человеком, отмеченным клеймом убийцы.

Несколько раз Есениус повторял свои опыты, но все они кончались безуспешно.

«То же самое, наверное, чувствовал раввин Лев, стараясь оживить мертвую глину, — разочарованно думал Есениус. — Глина или мертвое тело — это одно и то же. И мое разочарование сильнее, потому что я старался оживить тело, в котором еще минуту назад билась жизнь…»

Единственным результатом опытов были слухи, пущенные кем-то по городу. Имя Есениуса произносилось с восхищением, завистью и ненавистью.

Но ему было все равно. Итак, еще одна из вех, отличающих неудачи на пути исследований, о которых он говорил на суде в Вене. Груз, который притягивал к земле и не давал мысли воспарить к облакам.

Пройдет еще немало времени, прежде чем он почувствует себя готовым к новому взлету.

Но он будет готовиться!

Ведь в других странах веют уже новые ветры, и он просто не может остаться к этому равнодушным.

В бурном потоке событий Есениус только изредка вспоминал, что где-то далеко в Виттенберге изучает медицину бакалавр Вавринец Адамек, сын мастера Прокопа. Вспоминал о нем, встречаясь с мастером Прокопом или его старшим сыном Ондреем, у которого была уже своя цирюльня. Теперь он был известен в Праге как искусный фельдшер.

Но однажды в дом Есениуса вступил красивый молодой человек в черной мантии и красном берете магистра. Есениус в первую минуту не узнал гостя.

— Что вам угодно, магистр? — спросил он, решив, что к нему пришел больной, и, как видно, чужеземец.

— Вы не узнаете меня? — смеясь, воскликнул молодой человек.

Есениус всплеснул руками.

— Боже великий, это ты, Ваврик? Добро пожаловать, друг, Добро пожаловать! Садись.

Посещение молодого магистра принесло истинную радость Есениусу. Вавринец Адамек поступил в Пражский университет, а затем и в Виттенбергский, только благодаря стараниям Есениуса. При каждой встрече с мастером Прокопом Есениус справлялся о Вавринце, а когда кто-нибудь приезжал из Виттенберга, он никогда не забывал осведомиться о своем юном друге.

Доктор приготовил на скорую руку угощение и забросал гостя вопросами. Вавринцу пришлось рассказывать все по порядку. Сначала об университете. Кто теперь ректор, кто декан. И главное: кто из былых коллег Есениуса там живет и работает. Вавринец долго рассказывал, а доктор слушал его, согретый особенным чувством, в котором сливались печаль приближающейся старости и нерастраченные запасы любви, переполнявшие его сердце. Есениус остался один. Время еще не притупило скорби по сыну и жене. О Марии он думать не переставал, иногда ему даже казалось, что она не умерла, вот сейчас он вернется домой, а Мария ждет его с ужином, потом станет участливо расспрашивать о работе… В такие минуты возвращение домой казалось особенно тягостным Сердце терзала жестокая тоска, и он часто ночью отправлялся в госпиталь или к своим тяжелобольным, только бы отвлечься от горестных мыслей.