Император в знак согласия закивал головой. Его вера в алхимию была непоколебима.

— Бог, — примирительно заговорил император, — приоткрывает перед некоторыми своими избранниками край завесы, за которой он скрывает от нас бесчисленные тайны своего могущества Мы убеждены, что к нам, христианам, он не станет относиться хуже, чем относился к ученым и мудрецам язычества. Например, к Гермесу Трисмегисту…

Гермес Трисмегист! Когда Есениус вошел в этот кабинет и увидел в центре его красно-черную фигуру императора, ему неожиданно вспомнилось это имя. Имя мифического египтянина, который якобы разгадал все великие тайны мира, сумел изготовить камень мудрецов, lapis philosophorum, и с его помощью стал превращать простые металлы в благородные — золото и серебро.

Сейчас император произнес это имя. И Есениусу показалось будто этим Гермесом Трисмегистом, «Гермесом трижды величайшим», как назвали его впоследствии греки, был он, этот загадочный черный человечек, который как никто из его современников погрузился в изучение тайных наук. Но что толку от этих наук, которые волею всяких магов и шарлатанов хранятся в тайне от непосвященных и, согласно древним традициям, передаются от одного к другому, как неразрывная цепь? А может, и от них все-таки есть какая-нибудь польза или же их нагромождение только еще больше запутывает лабиринт, в котором бродит его беспокойный дух? А может, этот дух не что иное, как Гермесова «табула смарагдина», малопонятная и запутанная. «Это правда, а не ложь, это определение бесспорно. То, что находится внизу, соответствует тому, что имеется наверху, а то, что имеется наверху, соответствует тому, что находится внизу, и наша цель — проникнуть в загадку этого явления. Все явления произошли из этого единого явления. Отцом его является солнце, матерью — луна. Носителем — ветер, кормилицей — земля…»

Красная отделка кабинета — это как бы отблеск пламени, пылающего в лаборатории алхимика, а он, этот черный загадочный маг, — новый Гермес…

Размышления доктора Есениуса неожиданно прервал трезвый голос императора:

— Мы слышали, доктор, что вы хирург. Наш любезный Тихо Браге говорил нам о вас, говорил, что человеческое тело под вашим ножом раскрывается, как книга в руках любознательного читателя. Великолепное призвание! Так занимайтесь же своим делом, пусть вас не волнуют заботы, возложенные богом на правителей. Мы с ними справимся как-нибудь сами. Ну, а если не справимся, так нам помогут наши советники, политики по призванию… Мы надеемся, что пребывание в Праге вам придется по вкусу.

Любезным жестом он дал знать, что аудиенция окончена. Ученые склонились в глубоком поклоне и уже было собрались покинуть кабинет, когда император знаком остановил Браге:

— Хорошо, если бы наш астроном рассказал нам сейчас, что интересное показывают звезды…

Двери императорского кабинета бесшумно закрылись за ушедшим Есениусом.

По соседству с Градчанами, высоко над Прагой, в новоотстроенном доме жил императорский астроном Тихо Браге.

Отсюда, по крайней мере, недалеко до резиденции великого мецената, как любил себя величать Рудольф, которому Браге ежедневно должен был докладывать о положении звезд. Если императору хотелось самому посмотреть на звезды, он вместе со своим астрономом заходил в павильон Бельведера на другом конце императорского парка, и там, в зале верхнего этажа, где по его приказу была оборудована обсерватория, они до глубокой ночи следили за перемещением планет, силясь постичь, что доброе или злое несут людям звезды. Насколько счастливее могло бы быть чешское королевство, если бы его властелин интересовался жизнью своих подданных так, как интересовался он звездами!

В тот же день после полудня Есениус перевез в дом Браге сундук, в котором, находились его одежда и врачебные принадлежности.

Пани Кристина, жена Браге, приветствовала Есениуса с материнской нежностью и по-деревенски просто, с той непосредственной сердечностью, которая свойственна сельским людям. Кристина Браге происходила из простой семьи. Она была деревенской девушкой, когда взгляд великого ученого-астронома остановился на ней. Браге сразу полюбил девушку и никогда не жалел, что они поженились. Кристина родила ему восьмерых детей, из которых остались в живых четверо. Своего мужа она обычно называла пятым. Жизненный путь ее после замужества не был устлан розами. Ведь Браге больше жил среди звезд, чем на земле. И самым счастливым временем своей жизни он называл время, проведенное в Ураниенбурге, в этом волшебном звездном городе на острове Гвен, где милостивый и щедрый король Дании Фридрих II распорядился выстроить для него сказочный дворец-обсерваторию.

Обсерватория была оборудована замечательнейшими инструментами. посмотреть на которые съезжались любопытные со всей Европы. Вот почему проведенные там девятнадцать лет Браге считал счастливой порой своей жизни. Поклонники дали ему весьма лестное прозвище «Датский Атлас-небодержец». Древний Атлас держал на своих плечах небо. У Датского Атласа на плечах покоилось мироздание.

Есениус гордился тем, что мог называть Браге своим другом, и с великой благодарностью принял предложение астронома переселиться к нему.

Под вечер в самой большой комнате дома собралась многочисленная семья Браге и его помощники. Кроме Адама Фельса, который приходился Есениусу шурином, были здесь и трое незнакомых: один из них, худощавый брюнет с длинными черными усами, был придворный математик Иоганн Кеплер, другой — датский астроном Христиан Лонгомонтан, а третий — Франц Текгнагель, жених старшей дочери Браге, Альжбеты.

В центре стола сидел Браге. Весь его облик говорил о том, что он главное лицо в этом обществе. Разговор велся вполголоса, что свидетельствовало о царившей в доме строгой дисциплине. Тихо Браге был здесь грозным властелином.

Есениус сидел справа от Браге, Кеплер— слева. Место рядом с Есениусом пани Кристина сохранила для себя, чтобы поподробнее расспросить гостя о виттенбергских новостях. В Виттенберге, когда Браге жил там со своей семьей, Есениус подружился с пани Кристиной. Своими манерами, разговором, непосредственностью и сердечностью она напоминала ему покойную матушку. Теперь же, когда Есениус стал гостем этой семьи, он получил еще большую возможность, чем в Виттенберге, наблюдать эти прекрасные качества пани Кристины. И в том, как она старательно наполняла его тарелки, и в том, как отвергала его протесты, собственноручно выбирая для гостя вкусный кусок, было столько искренности, что он волей-неволей покорился ее чисто материнскому гостеприимству.

Старшая дочь, сидевшая напротив матери и слева от своего жениха, явно походила на отца. Сходство заключалось не только во внешности, в красновато-рыжем оттенке волос, но и в ее характере. Она не переставая что-то шептала своему жениху и бросала на него многозначительные взгляды, а он лишь покорно кивал головой. Но эта покорность, казалось, не могла удовлетворить властолюбивую девушку. Строгое выражение ее лица не исчезло даже тогда, когда пани Кристина сочла необходимым вмешаться в их разговор:

— Дети, дети, хотя бы за столом не ссорьтесь!

Младшая дочь, Софиа, робко поглядывала на гостя, и было видно, что она побаивается своей старшей сестры больше, чем отца. В течение всего вечера она не проронила ни одного слова.

На другом конце стола сидели Лонгомонтан и сыновья Браге — Йорген и Тюге. Это были белокурые юноши со светлыми глазами и круглыми лицами, всеми своими чертами походившие на мать. Есениус несколько раз обращался к ним, и они охотно и горячо отвечали ему. Но ответы их были весьма краткими: строгий взгляд отца останавливал их на полуслове, и они, комкая фразы, умолкали.

Лонгомонтан был всего лишь скромным слушателем. Взгляд его рассеянно блуждал по сторонам. Вопрос, обращенный к нему, заставал его врасплох, как бы пробуждая ото сна, и вместо ответа он в свою очередь спрашивал: «Вы что-то сказали?.. Простите, но я не очень внимательно слушал… Немного отвлекся…»