Гайек и в самом деле не все еще рассказал.

— Да, он может служить для нас примером и своей жизнью и своей смертью. А его предсмертные слова мы должны были бы превратить а свое кредо. Послушайте, что он сказал: «Грядущие века расскажут обо мне: он не знал страха перед смертью, характер его был твердым. Он сумел стать выше земных наслаждений, смело боролся не на жизнь, а на смерть, и каждое его сражение велось в интересах будущего».

Все молчали.

— Счастье, что мы живем не в Италии, — нарушив молчание, успокоительно заговорил Бахачек. — Пока мы находимся под защитой милостивого императора Рудольфа, нам не грозит подобная участь.

— Трудно рассчитывать на его величество, — рассудительно заметил Гайек. — Император болен, не сегодня-завтра он может предстать перед богом. А что потом? Кто будет его наследником? Его брат Матиаш? Возможно. Но кто даст гарантию, что новый император проявит тот же интерес к наукам и искусству, какой проявлял Рудольф?

Это было весьма своевременное и важное предостережение. Тихо Браге и Кеплер были эмигрантами. В результате преследований они покинули свои страны. Правда, они находились под защитой императорского рескрипта, но до каких пор? Что произойдет после смерти императора Рудольфа? До сих пор их не очень волновал этот вопрос, но сегодня он сразу же сделался важным и стал настойчиво сверлить мозг.

— Я только теперь понимаю, как предусмотрительно поступил Коперник, когда не захотел отпечатать рукопись своего труда «О движении небесных тел». Долгие годы он хранил ее, как драгоценный клад, о котором знали всего несколько посвященных. И только на склоне лет он дал себя уговорить и опубликовал это сочинение. Первый оттиск книги был его последней радостью в жизни. Он был получен в тот день, когда Коперник умер.

Голос Гайека задрожал. Зато раздался голос Кеплера, твердый, страстный, призывный:

— Но сколько горечи ему доставила эта последняя радость, когда он убедился, что на первых же страницах книги его учение излагается неправильно, представляется читателям лишь как гипотеза! Я имею в виду злосчастное предисловие Осиандера, в котором тот хотел преуменьшить значение идей Коперника. Только это ему не удалось и не удастся, ибо даже те люди, которые не согласились с представлением Коперника о строении мироздания, как, например, наш друг Браге, все же нашли для него слова величайшего уважения.

Все поняли, на что намекает Кеплер. Речь шла о торжественном стихотворении Тихо Браге, написанном им четырнадцать лет назад, когда вармийский каноник Ян Гановиус подарил ему параллактическую линейку Коперника, так называемый трикветрум, применяя который, торуньский астроном наблюдал пути небесных тел.

— Не прочитали бы вы нам свою оду, посвященную Копернику? — спросил Кеплер и оглядел присутствующих, желая получить их одобрение.

Все присоединились к его просьбе. В эти минуты высшего душевного напряжения они жаждали слов, соответствующих их чувствам: ода Браге была пронизана такой благородной силой, что, хотя ученые хорошо знали ее, их сердца открылись настежь перед ее освежающим дыханием.

Ода состояла из нескольких строф. Ее мог написать лишь человек с отзывчивой душой, который искренне уважал Коперника и понимал его величие. Это была торжественная ода, восхвалявшая польского астронома, но под впечатлением известия о казни на площади Цветов всем казалось, что только этой одой они могут почтить память многострадального мученика Джордано Бруно.

Уже давно Браге окончил чтение, но никому из его друзей не хотелось говорить. Они сидели молча, выпитое вино оставило на душе лишь одну горечь. Казалось, что запах костра, на котором был сожжен Джордано Бруно, донесся сюда с сырым, южным ветром.

Но бодрящие слова старого астронома наполнили сердца присутствующих мужеством и решительностью. Уныние на их лицах сменилось иным выражением, в котором как бы соединились любовь к жизни и готовность к борьбе.

Поэтому все с радостью приняли приглашение Браге посетить его дом, обсерваторию и посмотреть на звезды.

— Пойдемте, друзья, это наш настоящий мир, — подкупающе мягко сказал Браге и обнял, как собственного сына, своего преданного ученика Кеплера.

В этот момент Есениус внимательно посмотрел на Кеплера, и сразу же в его сознании возник образ Джордано Бруно. Будто блеснула какая-то вспышка, неожиданно осветившая оба лица, и Есениусу показалось, что они чем-то удивительно похожи друг на друга. Конечно, не внешними чертами, а душевным благородством и общностью просветленного духа. «Что за судьба ждет этого темноволосого исследователя небесных тайн, который так предан своему старому другу?» — подумал доктор Есениус.

Небольшие группы просителей и дворян в приемной императорского дворца расступились перед архиепископом Беркой из Дубы, который, полный достоинства, продвигался вперед, с улыбкой отвечая на приветствия.

О нем уже доложили, и император дал согласие принять его, поэтому он держался так уверенно.

Для чего он идет к его императорскому величеству? Может быть, опять с какой-нибудь жалобой?

Самому императору было любопытно, чего хочет от него архиепископ. Доктор Писториус, лекарь и духовник в одном лице, уже третий раз обращался к императору с настоятельной просьбой его высокопреосвященства об аудиенций. Доктор Писториус не знал, в чем дело. Он только повторял слова архиепископа: речь-де идет о сугубо важном деле.

Архиепископ сидит против императора около его рабочего стола и учтиво справляется о здоровье его величества. Он заверяет монарха, что ежедневно поминает его в своих молитвах, и в том, что его императорское величество пребывает в добром здравии, он видит благоприятное знамение небес, которые весьма благосклонны к великому защитнику святой церкви.

Император рассеянно слушает вежливое предисловие архиепископа и размышляет при этом, зачем же, собственно, пришел Берка из Дубы. Ведь не для того, чтобы справиться о его здоровье. Об этом он легко мог бы узнать от Писториуса, камергеров и других придворных, состоящих в императорской свите.

Архиепископ чувствует, что не может долго обходить главный предмет разговора с императором, и с помощью ловких ораторских приемов приближается к цели.

— Я пользуюсь счастливым случаем, что нахожусь перед вашим императорским величеством, для того чтобы просить о заступничестве в деле, которое в значительной степени касается интересов святой церкви. Ересь всюду показывает свои рога…

Лицо императора выразило отвращение. Опять эти проклятые религиозные споры! При каждой уступке католикам, при каждом слове в их защиту протестанты сразу же начинают возмущаться. С лютеранами еще можно сговориться, но уж эти чешские братья[13] — ох, если бы не было эдикта о религиозной свободе 1575 года, изданного его вечной памяти отцом Максимилианом II, он бы и с ними все уладил. Ну, а теперь? У него связаны руки. Архиепископ знает это — чего же он опять требует?

— Только от вас зависит подпилить немного эти рога, — слабо усмехнулся император.

— К сожалению, не всегда это зависит от нас, — со вздохом ответил архиепископ и с упреком взглянул на императора. — Некоторые еретики оттого так и выставили свои рога, что у них есть доброжелатели в высших кругах и даже на ступенях трона.

— О чем вы говорите? — нетерпеливо спросил император.

Оборот, который принял разговор, ему явно не понравился.

— Об этом профессоре из Виттенберга, которого представил вашему императорскому величеству придворный астроном Браге.