— Я очень рад, очень рад. Пусть магнифиценция лишь известит меня, и я тотчас же приду. На меня можно полностью положиться.

В этот момент какой-то посетитель позвал мастера Прокопа.

— Вам с ним будет легче работать, чем с любым другим банщиком или цирюльником, — объяснил Бахачек: — мастер Прокоп знает немного и по-латыни.

Замечание Бахачека было очень важно. Ученые разговаривали между собой на языке людей образованных, то есть по-латыни. Из простого люда мало кто его знал. А поскольку Есениус был не так-то силен в чешском, он обрадовался предложению взять в качестве помощника человека, с которым можно объясниться по-латыни.

Ученые наконец вспомнили, что они слишком уж долго сидят в кадушках и что вода давно остыла.

— Попросим принести еще воды, потеплей? — спросил Бахачек у своих друзей.

Но на сегодня все уже достаточно накупались.

— Можно было бы посидеть в здешнем трактире, — предложил Бахачек, и остальные с ним согласились.

— Найдется ли там свободный стол? — спросил Кеплер.

— Мастер Прокоп отыщет нам местечко, — ответил Бахачек и напоследок еще раз ополоснул грудь и спину теплой водой.

Одевшись, они перешли в трактир. Народ тут был разный. Немало было и таких, кто не собирался купаться, а пришел лишь для того, чтобы выпить. Но были и такие, кто после бани не торопился домой. Свободных столов не было видно, но не успели приятели войти в помещение, как им кивнул в знак приветствия маленький седой старичок, сидевший в одиночестве за одним из столов.

— А вот и доктор Гайек! — воскликнул Браге.

И все направились к старичку.

Переезд Браге в Прагу целиком был заслугой Тадеаша Гайека из Гайека. Именно последний уговорил императора пригласить знаменитого датского астронома к своему двору.

— Какой счастливый случай вернул вас снова к нам? — спросил Бахачек, бывший с Гайеком в добрых приятельских отношениях. — Вы совсем выздоровели, или просто вас поднял с постели предвечерний майский воздух?

Есениус сразу же заметил на лице старого ученого следы тяжелой болезни. Но это не были следы перенесенного недуга, а недуга, продолжающего свое разрушительное действие. «Это больной человек, — подумал Есениус. — Почему же он не лежит дома?»

— У меня для вас новость, — сказал Гайек и огляделся, словно боясь, что его могут подслушать. — Я был сегодня в Граде и встретился с Октавианом Страдой. Он только что вернулся из Италии.

— Это управляющий императорскими художественными коллекциями, — пояснил Браге Есениусу.

— И, верно, он опять накупил на сотни тысяч разных произведений искусства для императорских собраний? — не без едкости вставил Кеплер. — И в канцелярии опять нечем будет платить нам жалованье.

Но Браге больше интересовали новости. Поэтому он нетерпеливо перебил:

— Так что же случилось со Страдой?

— Да со Страдой ничего, — Гайек понизил голос, — но он привез из Италии известие, что в Риме в конце февраля этого года сожгли Джордано Бруно.

Все как-то сжались, словно костлявая рука смерти прикоснулась и к ним. В глазах у присутствующих застыл ужас.

— Неужели правда?

— Возможно ли это?

Первый вопрос задал Браге, второй — Кеплер. Известие о сожжении Джордано Бруно относилось к ним непосредственно — ведь они были лично знакомы с ним.

— К сожалению, это правда, — ответил Гайек, и в его голосе, как и в голосе его друзей, слышалось волнение. — Страда видел своими глазами, как сожгли Бруно на площади Цветов.

— На площади Цветов, — повторил Есениус в наступившей тишине. — Он и сам был такой нежный и хрупкий, как цветок. Но в хрупком теле обитал могучий дух. И я его знал. Он читал лекции у нас в Виттенберге.

— Бруно останавливался и у нас в Праге, я с ним беседовал о звездах, — прошептал Бахачек и замолчал, мысленно представив себе это красивое бледное лицо с глубоко сидящими мечтательными глазами, взгляд которых постиг даже то, что еще не видело ни одно человеческое существо. В этой благородной голове родились идеи, вызвавшие смятение всего научного мира.

— «Вселенная бесконечна, и бесконечность мироздания является свидетельством всемогущества божьего. Для божьей доброты и могущества было бы недостойно сотворить лишь один-единственный мир, если бог может создать бесчисленные и бесконечные миры. Именно поэтому я утверждаю, что существует бесчисленное множество мировых систем, подобных нашей Земле. Землю я считаю такой же звездой, как Луну, как планеты и превеликое множество звезд, из которых каждая в отдельности имеет собственную систему. Это безграничное множество небесных тел в беспредельном пространстве образует бесконечную Вселенную, являющуюся бесконечной в двух направлениях: бесконечна ее величина, беспредельно и число мировых систем, из которых она состоит…» — так Кеплер, словно про себя, повторял смелые идеи Джордано Бруно о многообразии Вселенной.

Это был удивительный монолог, произнесенный в совсем не подходящем для этого месте — в бане, где среди самых будничных забот и развлечений остальных посетителей пять ученых мысленно проследили жизненный путь своего покойного друга, яркий и непродолжительный, как путь метеора.

Первым опомнился Браге. Взглянув на своих задумавшихся собеседников, он настойчиво спросил у Гайека:

— Но за что же его сожгли? В чем его обвинили?

Гайек пожал плечами:

— Ересь. Это вам что-нибудь говорит? Святой инквизиции этого было вполне достаточно для осуждения, хотя подобный аргумент никоим образом не объясняет вины осужденного. Если бы мы могли прочитать протоколы допросов…

— Пожалуй, мы тогда ужаснулись бы еще больше, чем сейчас, — тихо проговорил Кеплер.

После его слов снова воцарилось молчание. Но только на минуту.

— Что же считают в его учении ересью? — громко спросил Браге. — Разве учение о времени? Что время лишь нейтральная среда, в которой друг за другом текут события, как невесомые предметы в прозрачной жидкости, причем расстояние между этими предметами люди обычно называют часом, днем, годом, столетием? Но разве это ересь?

— Какой, собственно, ущерб можно нанести душе, если предположить, что времени в действительности не существует, что оно существует лишь в человеческом представлении, в сознании? — спросил Бахачек.

— Ну, уж если мы стали говорить о времени, как его представлял Джордано Бруно, так продолжим этот разговор дальше. Согласно учению Бруно, время как таковое не существует. Существует лишь вечность, основа и нечто бесконечное, что неотделимо от пространства и материи. От материи, которая постоянно изменяется, но никогда не исчезает и которая, собственно, тождественна пространству. — Кеплер понизил голос, словно находился среди заговорщиков, и спросил — Теперь вы понимаете, в чем вредность философии Джордано Бруно, где та граница между «безобидностью» и ересью? Человека потрясает смелость подобных рассуждений. Ведь Бруно утверждал, что материю нельзя уничтожить, что она вечна. Но, согласно христианскому вероучению, вечен лишь один бог… Думаю, что одного этого было достаточно, чтобы обвинить Джордано Бруно в ереси. А если к этому добавить его мысль о том, что наша Земля, да и вся наша солнечная система — лишь одна из многих подобных ей систем, и что другие небесные тела также населены живыми существами, то вы не станете удивляться, что святая инквизиция объявила его идеи ересью. Ведь даже при проявлении самой доброй воли эти идеи нельзя примирить со священным писанием.

— Смелые идеи родились в голове, которой уже нет, — промолвил Гайек и посмотрел на Кеплера, как бы адресуя ему эти слова. — Воистину смелые и небезопасные! Поэтому святые отцы и должны были его уничтожить. Ведь он им сказал это при вынесении приговора. Мне рассказал Страда, а он слышал от людей, которые там присутствовали. Он сказал им: «Вы произносите приговор с большим страхом, чем я его выслушиваю».

— Удивительный человек! — со вздохом промолвил Кеплер.

— Он может служить для нас примером, — промолвил Бахачек и пытливо посмотрел на Гайека, как бы ожидая, что тот еще что-нибудь расскажет.