Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Я не нахожусь в числе приверженцев Парацельса, хотя и признаю, что во многом он прав и его принцип «назад к природе» заключает большую мудрость. Однако сожжение Парацельсом трудов Галена одобрить не могу. При всем этом я убежден, что Гален не был, не есть и не может быть последним словом медицины.

Гваринониус смотрел на своего виттенбергского коллегу взглядом старого, опытного мужа, который несколько высокомерно, но вместе с тем благосклонно выслушивает иллюзорные речи легко возбуждающегося молодого человека.

— Что мы по сравнению с Гиппократом и Галеном? Букашки перед великанами. Наши плечи слишком слабы, чтобы мы могли сдвинуть с места эти скалы.

Но Есениус упрямо отвечал:

— А может, эти скалы не так уж крепко приросли к земле, чтобы их нельзя было сдвинуть? Я не хочу сказать, что мы должны отбросить их, как ненужный хлам. Нет, совсем нет! Их надо только немного отодвинуть, чтобы они не загораживали нам пути вперед.

— Yuveatus ventus! Юность — ветер! — произнес Гваринониус и улыбнулся, ибо, хотя упрямство Есениуса и немного рассердило его, ему все же нравился этот молодой ученый, так решительно отстаивающий свои убеждения.

НОВОЕ ЖИЛИЩЕ

Доктор Есениус - i_011.png

Смерть Тихо Браге оставила глубокий след в доме Цурти на Погоржельце. Пани Кристина первые дни ходила сама не своя, и при каждом упоминании о покойном глаза ее наполнялись слезами. Но постепенно она смирилась с происшедшим и стала привыкать к своей вдовьей доле. Всю свою заботу она перенесла на детей. А поскольку в разлуке любовь крепнет и тоска становится невероятно острой, из всех детей самой желанной для нее сделалась Альжбета, жившая далеко от родного дома. Тоска по ней еще больше усилилась, когда пришло письмо от Тенгнагеля к Браге и Кристине — он еще не знал о смерти тестя — с сообщением о том, что Альжбета родила красивого и крепкого сына. Как радовалась пани Кристина этому известию и как тосковала по своему первому внучонку! Это незнакомое существо, которое в ее представлении было олицетворением всего прекрасного, было единственным светлым лучом на закате ее жизни. Когда же она его увидит? Родился он осенью, и в лучшем случае родители привезут его весной. А может, даже летом. И пани Кристина без конца говорила о дочери, зяте и внуке, отвлекаясь тем самым от воспоминаний о покойном муже.

Барбора Кеплерова, жившая в доме Браге вместе со своим мужем и дочерью с того самого времени, как они покинули Градец в Штирии, слушала панн Кристину с большим сочувствием, свойственным каждой женщине, готовящейся стать матерью.

Она была полна радостных надежд, хотя радость эта временами омрачалась воспоминаниями о ее первенцах, которые так рано навсегда покинули своих несчастливых родителей. Может быть, третий будет счастливее?

Еще одна забота не давала покоя пани Кеплеровой: боязнь за мужа, за его здоровье. Зиму он кое-как продержался, но весна его свалила. Он простудился и должен был слечь в постель. Кашель доводил его до полного изнеможения. Есениус прописал ему лучшие микстуры и сам наблюдал за их приготовлением в аптеке доктора Залужанского. Он долго опасался, что это чахотка. Но Кеплер, тоже высказавший подобное предположение, сам же своей веселостью рассеял опасения Есениуса. С какой легкостью вздохнул виттенбергский профессор, когда с наступлением весны состояние здоровья Кеплера улучшилось настолько, что императорский математик наконец встал и принялся за работу!

— Иоганн, — заговорила однажды Барбора, когда Кеплер вернулся из Града, — нам надо подумать о новой квартире.

Кеплер был подготовлен к этому разговору. Мансарда, которую они занимали в доме Цурти, была для них мала: всего лишь одна большая комната и крохотная каморка. Скоро должен появиться новый член семьи, и он займет в маленькой квартире куда больше места, чем любой взрослый.

— Попрошу императора, чтобы мне дали подходящее жилище. Здесь нам уже тесно, а кроме того… гм… ведь скоро вернется Тенгнагель… Понимаешь?

Она понимала. Она знала характер Тенгнагеля. Это был неуживчивый, самовлюбленный человек, ревниво относящийся к Кеплеру. Тенгнагель был убежден, что он такой же крупный математик и ученый, как и Кеплер, если не крупнее, и считал себя наследником Тихо Браге не только как ближайший родственник, но и как астроном. Работать с таким человеком под одной крышей было крайне тяжело.

И супруги условились приложить все старания к тому, чтобы как можно скорее переселиться в другое место.

Хлопоты Кеплеров о переезде на новую квартиру напомнили и Есениусу о том, что ему следует заняться тем же самым. Университет обещал ему квартиру в Лоудовой коллегии, только ее надо будет подготовить: побелить, а возможно, кое-что и перестроить. Но зимой все это трудно делать. Отложили до весны. Тогда Есениуса это не очень тревожило, так как за женой он собирался ехать, когда потеплеет. Но теперь откладывать было уже нельзя.

И он собрался к Бахачеку. Кеплер предложил пойти вместе с ним.

Когда Есениус изложил Бахачеку цель своего визита, тот стал его успокаивать:

— Профессорский совет уже решил предоставить вам квартиру в Лоудовой коллегии. Речь идет только о ремонте и побелке… Надеюсь, это будет не дорого стоить. Но дело в том, что в университетской казне сейчас хоть шаром покати.

— Если задержка только в этом, я бы мог помочь. Сам расплачусь с мастерами, а университет мне вернет, когда у него будут деньги.

— Вот и прекрасно! — воскликнул успокоенный Бахачек. — С таким предложением мы можем хоть сейчас идти к ректору Быстржицкому. Разумеется, не обязательно сию же минуту, но, во всяком случае, уже сегодня мы можем все решить. Прежде всего нам не мешает немного подкрепиться.

Бахачек ударил несколько раз в ладоши и, когда явился слуга, распорядился подать пива.

— Надеюсь, хмельное лучше слез, не так ли? — улыбнулся Бахачек своим гостям, когда слуга вышел. — У меня уже слюнки текут.

В этот момент кто-то без стука отворил дверь.

Бахачек удивленно оглянулся, думая, что это слуга. Однако это был не он.

— Ах, это ты, Симеон? — добродушно воскликнул Бахачек. — Приветствую тебя. У тебя какие-нибудь новости?

В дверях стоял человек среднего роста, в рваном платье. В одной руке он держал потертую меховую шапку, в другой — посох. За плечами висела холщовая котомка. Из грязных башмаков, привязанных к ногам веревками, высовывались пальцы. Лицо у него было заросшее, с неопрятными усами и длинной бородой цвета соломы. Такого же цвета растрепанные волосы спускались до самых плеч. Глаза странно блестели.

Он заговорил пророческим голосом:

— Мир дому сему. Бог наш и спаситель Иисус Христос повелевает нам напоить жаждущих и накормить голодных. Живем мы не для того, чтобы есть, а едим для того, чтобы жить. А живем мы для того, чтобы служить богу. Посылает бог к вам, почтеннейший и ученейший профессор, своего раба, чтобы завтра вы позаботились о нем так, как заботится отец наш небесный о птицах, которые восхваляют его своим пением.

Молодой человек умолк.

— Добро, добро, Симеон, — дружески ответил ему Бахачек, — можешь приходить завтра завтракать и обедать и ужинать. Ты давно у нас не был.

— Я прихожу, когда бог велит.

— Молодец, правильно поступаешь, — одобрил его слова Бахачек, изо всех сил стараясь сдержать улыбку. — А хорошо ли ты несешь службу, порученную тебе богом?

— Я стараюсь разбудить уснувшее сознание грешников, и господь бог каждый день записывает деяния мои. Если бы я молчал, камни бы стали взывать. И, если голос мой ослабеет, бог пошлет мне с ангелом трубу, звук которой уничтожил стены Иерихона.

Есениус слушал юродивого со смешанным чувством. Сострадание, которое испытывает каждый порядочный человек при встрече с людьми несчастными и убогими, постепенно уступало в нем профессиональному чувству. Симеон начинал интересовать его как больной.

Есениус обратился к Бахачеку с просьбой узнать у Симеона, правда ли, что мастер Прокоп якобы извлек камень из его головы.

31
{"b":"234017","o":1}